Антон Чиж - Из тьмы

– Около девяти вечера был шум с улицы, возможно, кто-то кричал.

– Да у нас тут все время кто-то кричит. – Ростовщик откровенничать не спешил.

– Уважаемый, разговор этот останется строго между нами, даю слово, – сказал Ванзаров. – Этого достаточно?

Автандил замялся, не зная, как быть.

– Что ж, вы человек достойный, везде уважение имеете, – проговорил он.

– Я помогу… Итак, в указанное время раздался крик, кричал мужчина. Вы выглянули в окошко… Что дальше?

– Пробежал кто-то, – сказал ростовщик тихо, будто его могли подслушать. – Не скажу кто, быстро пробежал…

– А еще?

– На смех не подымете?

Ванзаров обещал отнестись к любому известию с полной серьезностью. И тогда Автандил рассказал, что вслед затем он заметил странную фигуру, которая пронеслась мимо его окон. Росту не сказать чтобы высокого. Что характерно: одета в черный длинный плащ до самых пят, на голове треугольная шляпа, вроде старинного фасона, тоже черная, без перьев.

– Лицо не заметил? – спросил Ванзаров.

– А лица-то и не было… – помедлив, сказал Автандил.

– То есть не успел разглядеть?

– Не было лица вовсе, говорю же. Пустота… Чернь… Призрак…

Огонек на огарке вздрогнул, словно сказанное вызвало из глубин тьмы что-то недоброе.

– Может быть, на лице была маска?

– Не может! Говорю же – пустое место, ночь одна.

– И над пустотой – tricorno?[5]

– Нет…

– Призрак не показался знаком?

– Да что вы такое говорите, месье Ванзаров!

– Ростом призрак вышел?

– Да шо я знаю! – Ростовщик возмутился. – Пробежал в окне, и ладно.

Ванзаров протянул к подвальному окну руку, выставил фалангу пальца и для верности прищурил глаз. Автандил наблюдал за таинственными манипуляциями с тревожным опасением.

– Прощения прошу, господин Ванзаров, вы зачем пальчик выставили? – спросил он.

– А призрак роста был довольно среднего, – заметил сыщик. – Уважаемый, быстро он пробежал?

– Я бы сказал, шо он таки пролетел, так вы не поверите…

В темноте подвала повисло молчание. Ванзаров обдумывал услышанное. Вежливое покашливание напомнило, что лучше бы кое-кому и честь знать.

– Благодарю вас, вы очень помогли, – сказал он, двигаясь к выходу из подвала. – Если узнаете что-то о призраке, пришлите весточку…

– Не имейте сомнения! И что за печаль, господин Ванзаров, что свадебка ваша не срослась. А то бы от честного люда с нас подарок был, как полагается…

Зачем газеты, когда все про всё знают. Осведомленность изумительная.

– Я подарки не беру, – ответил Ванзаров, пробираясь на свободу.

– Так ведь известно… Ничего, в другой раз счастье вам будет… Только вы никому о моей болтовне, а то ведь решат, что Автандил с ума сошел, – просил ростовщик, идя за ним следом.

Ванзаров повторил обещание сохранить его слова в полной тайне. И на суд свидетелем не вызвать. Да и кто возьмется судить призрака в треуголке.

На углу Троицкого и Старо-Петергофского проспектов ресторатор Шалон открыл трактир с крепкими напитками. Место было опрятное и недорогое, а публика собиралась скромная, но чистая. Приказчики, конторщики, купцы средней руки – в общем, люд работящий, но не затрапезный. Пьяные гулянки здесь не допускались, половые держались в меру вежливо, так что не стыдно пригласить делового партнера заключить и скромно отметить сделку.

В дальнем зале трактира за столом, развернутым к входу, сидела ничем не примечательная компания. Четверо мужчин были одеты в гражданскую одежду из магазина готового платья. Костюмы их отличались только оттенками серого. Говорили они вполголоса, так, что и половые ничего не могли разобрать. Попивали чай с набором варений и сушек. Держались подчеркнуто скромно, стараясь быть незаметными и слиться с окружающей обстановкой. Что успешно удалось. На них никто не обращал внимания. Да и что примечательного может быть в полноватом господине далеко за сорок или в его соседе напротив – крепко сложенном моложавом мужчине с чистым пробором темных волос. Или еще в одном, невысокого роста, сухопаром. Разве что один из них отличался орлиным восточным носом и черными кудрями. Впрочем, крепкий загар был у всех.

Наметанный глаз непременно отметил бы у них общую черту: офицерскую выправку, заметную в посадке спины. Что не спрятать никакому пиджаку.

– Довольно ходить вокруг да около, говорите как есть… – сказал худощавый господин, добавив странное обращение.

– Господа, прошу отвыкать от кличек, здесь это может вызвать лишние вопросы, – ответил господин с прямым пробором.

– Слушаюсь, господин ротмистр, – последовал быстрый ответ.

– Так что поведаете нам плохого, Петр Сергеевич? – обратился к нему же седой господин.

– Мы сгараем от нэтерпения, мой друг Ендрихин! – заметил кудрявый господин с милым и вкусным грузинским акцентом.

– Князь… – Ендрихин еле заметным движением подбородка отдал честь, – полковник Миллеров… – снова мельчайшее движение, – поручик Александрович… Господа… Нельзя сказать, что новости дурные. Я бы назвал их ожидаемыми. В нынешней политической обстановке в наших услугах больше не нуждаются…

Князь издал резкий горловой звук, на него даже обернулись от соседних столов.

– Прэкрасно! Когда нас звали бароться с Англией, отстоять интересы России на далекам кантэнэнте, ми билы нужны… Бурскую войну проиграли палитики-дабравольцы – убирайтесь с глаз! Чэ!

– Господа, хочу напомнить, что мы поехали именно добровольцами, – сдержанно сказал Ендрихин. – Нас никто не заставлял, это было наше решение. И ехали мы за свой счет. Но сначала вышли в отставку. Чтобы сражаться за свободу от английского владычества Трансвааля и Оранжевой Республики, которые должны были создать государство Ново-Голландию, крайне дружественное к России и ее военно-морскому флоту. К сожалению, затея не удалась. В том вины нашей нет. Надеюсь, все это запомнили до конца своих дней. И никогда не расскажете ни одному репортеру, как бы вас об этом ни просили…

– Так точно, добровольцами, – сказал Александрович, хмуро разглядывая чашку.

– Как же нам теперь прикажете быть? – спросил полковник Миллеров.

– Жить как обычно, – ответил Ендрихин. – Может быть, уехать погостить к дальним родственникам, чем дальше, например на Урал или в Сибирь, тем лучше. Недовольство высших кругов власти скоро прекратится, ветер переменится, и наш опыт будет востребован. Уверяю вас. У нас есть надежные и влиятельные друзья. Никого из своих мы не дадим в обиду. Даю вам слово офицера.

– Приятно слышать, – сказал полковник Миллеров.

– Ну а пока, господа, мы ждем перемену ветра, прошу вас на всякий случай сохранять бдительность…

– Как это понимать, господин ротмистр? – спросил Александрович.

– Представьте… Нет, лучше помните это каждую минуту, что война продолжается. Только теперь она идет не в буше[6] или на пересеченной местности, а в условиях города. Что не менее трудно и опасно, как вы понимаете.

– Это прэлестно! – вскрикнул князь, опять обратив на себя чужие взгляды посетителей, которым он приветливо помахал.

– Не нужно особых мер предосторожности, реальной опасности пока нет, – сказал Ендрихин. – Но мирный настрой следует отложить до лучших времен.

– Петр Сергеевич, вас можно поздравить с назначением? – спросил Миллеров.

– Это вопрос пока не решенный…

– Жаль! Готов отмэтить прямо сэйчас! – Князь одарил всех белозубой улыбкой, отчего настроение за столом само собой прояснилось. Господа заулыбались. Разговор пошел легче. Ендрихин напомнил, что способ связи остается прежний, в экстренных случаях все знают, как его найти. В остальном сохранять прежний порядок, держать контакт со всеми добровольцами, вернувшимися в Петербург. И регулярные встречи раз в неделю здесь, в трактире. Ендрихин присвоил этому месту статус временного штаба и оперативное название «Трансвааль».

В каждой семье есть и своя гордость, и свой позор. Гордостью, безусловно, был Борис. Родственникам выпало счастье хвастаться талантливым и умным юношей, который своими стараниями и практически без протекции уже добился многого и непременно добьется еще таких высот, что только держись. Одно упоминание ведомства, в котором Борис делал успешную карьеру, вызывало сдержанную зависть окружающих. Сидя в гостях, приятно было бросить невзначай: «Мой родственник служит в Министерстве иностранных дел, и он уверяет, что газеты сообщают далеко не всю правду по этому вопросу. На самом деле…» После чего лица гостей выражали почтительное внимание, а врать можно было что угодно.

О семейном позоре родственники предпочитали помалкивать. Ванзаров к этому привык. Вернувшись поздно ночью, он нашел в двери воткнутую записку. Старший брат милостиво приказывал своему непутевому братцу с утра быть дома и дождаться его визита. Это было необычной, если не сказать – редкой, наградой, словно олимпийское божество изволило сойти с облака и явиться простому смертному. Что вдруг понадобилось чиновнику Министерства иностранных дел от презренного полицейского, в записке не сообщалось, а «важный вопрос», который был упомянут, скорее всего полная чушь. Что-нибудь вроде: «Когда ты, наконец, возьмешься за ум? Пора бы, Родион, в твои года остепениться, чиновнику нужна жена, это важно для карьеры. Мне стыдно отвечать, когда меня спрашивают, что мой брат не женат. Матушка опять плакала…» Или другие подобные нравоучения. Ванзаров считал, что старший брат – это испытание, которое послано ему за грехи гордыни и строптивости. Борис как начал воспитывать его с детства, так и не заметил, что младшему уже далеко за тридцать и он как-никак титулярный советник[7].