Джинн Калогридис - Я, Мона Лиза

Я уставилась на нее как зачарованная, но тут пришла Елена. Я вернулась в комнату, как раз когда она ставила на стол поднос с хлебом и фруктами. Служанка подняла на меня глаза и выпрямилась. Лицо ее было мрачным.

— Значит, вы уже видели дым.

— Да, — не сразу ответила я, все еще в полусне. — Это…

— Савонарола, — подтвердила она мою догадку.

— Выходит, его сожгли. — Последние несколько недель, после того как я узнала об аресте Савонаролы, до меня не доходило вообще никаких новостей, но, увидев дым, я сразу все поняла.

— Сначала его повесили, — грустно сказала служанка. — На площади, в том самом месте, где когда-то устраивали Костер тщеславия и Испытание огнем. Я пошла туда сегодня утром. Мессер Франческо всем нам велел пойти.

— Он что-нибудь говорил?

— Фра Джироламо? Нет, ни слова. На нем была только шерстяная нижняя рубаха. Жуткое зрелище. Для костра устроили круглые подмостки, навалили на них хвороста, а в центр воткнули деревянный столб, такой высокий, что пришлось сколачивать длинную лестницу, чтобы на него вскарабкаться. Палач поднял его на самый верх и накинул петлю на шею. Он еще подергался немного, не сразу умер. Потом подпалили хворост. Какой-то дурак заранее подложил туда шутихи, и поначалу все перепугались. Перед казнью на монахов надели цепи, чтобы они не сразу упали в костер, когда сгорят веревочные петли, а поджаривались медленно. Синьория хотела устроить зрелище. — Елену передернуло. — Монахи начали обугливаться, и тут какой-то хулиган швырнул в один из трупов камень, и из него вылились внутренности кровавым потоком… В конце концов, пламя сильно разгорелось и заполыхало так высоко, что трупы насквозь прожарились и у них начали отваливаться руки и ноги… Я на секунду закрыла глаза.

— Да, — с трудом выговорила я, — да, конечно. — Я взглянула на Елену. — Ты сказала «монахи»… Значит, казнили не одного, а нескольких?

— Да. Здоровый такой монах, тот самый, который затеял Испытание огнем… Как его звали? Доменико. С ним умер фра Доменико.

— Спасибо, — сказала я. — Теперь я позавтракаю. Когда буду, готова одеться, я тебя позову.

Служанка ушла. Я не стала есть, а прошла на балкон, уселась на солнце и долго смотрела на дым, поднимавшийся к небу. Наверное, когда со сцены ушел Савонарола, фра Доменико стал обузой для Сальваторе и Франческо.

Дзалумма была бы довольна.

На следующее утро, когда Елена пришла меня одевать, она принесла с собой маленький бархатный кисет. Раскрыв его на столе, она вытряхнула сапфировое ожерелье и усыпанную бриллиантами сеточку для волос, которая была на мне в тот день, когда я выходила замуж за Франческо.

Этих вещей не было в моем сундуке. На второй день своего заточения, я открыла крышку и обнаружила, что все мои драгоценности пропали, а ведь я рассчитывала с их помощью подкупить Елену и убежать с Маттео.

Франческо успел хорошо меня изучить. Но он знал не все.

Елена подошла к шкафу и достала ярко-синее бархатное свадебное платье и мою самую лучшую сорочку.

— Мессер Франческо сказал, что сегодня вы должны выглядеть особенно красивой.

Конечно, мне ведь предстояло стать приманкой. Я молчала, пока Елена зашнуровывала мне платье. На этот раз я закрепила парчовый пояс пониже, чтобы легче было дотянуться до него быстрым движением руки.

Я продолжала молчать и тогда, когда Елена расчесывала мне волосы, но когда она начала с большой тщательностью укладывать их в сверкающую сеточку, я сказала:

— Значит, ты все-таки не поможешь мне с Маттео.

Я разглядела ее лицо в маленьком зеркальце, оно было, как и ее голос, суровым.

— Я не смею. Вы же помните, что случилось с Дзалуммой…

— Да, — с горечью сказала я. — Я помню, что случилось с Дзалуммой. Ты думаешь, то же самое не случится со мной и моим сыном?

После этого Елена пристыженно опустила голову и больше на меня не смотрела и не заговаривала. Когда я была готова, она пошла, открыть передо мной дверь.

— Погоди, — сказала я, и она замерла в нерешительности. — Можешь сделать для меня маленькое одолжение? Мне нужна минута. Всего лишь минута наедине, чтобы собраться с силами.

Она неохотно взглянула мне в лицо.

— Мне не разрешено оставлять вас одну, мадонна. Мессер Франческо специально это подчеркнул…

— А ты и не оставляй меня одну, — быстро подхватила я. — Я забыла шаль на балконе. Принеси, пожалуйста.

Она все поняла. С легким вздохом кивнула и медленно направилась к балкону, ни разу не оглянувшись.

Я действовала проворно и тихо, на удивление самой себе. Вынула отцовский кинжал из перины и засунула его за пояс.

Елена неторопливо вернулась с балкона.

— Вашей шали там нет, — сказала она.

— Спасибо, что поискала, — ответила я.

К карете, где поджидали Франческо и Сальваторе де Пацци, меня проводил солдат, убивший Дзалумму, — зловещего вида молодой человек со шрамами на щеках. На Франческо была его лучшая туника приора, и я впервые увидела его с ножом у пояса. Сальваторе был в темной тунике приглушенно-зеленого цвета так элегантно и строго мог бы одеться Лоренцо де Медичи. Он тоже был вооружен: у его бедра висел тонкий меч.

— Прекрасно, прекрасно, — забормотал Сальваторе, увидев меня.

Высунувшись из кареты, он протянул мне руку, чтобы помочь, но я отказалась и выдернула локоть из сильных пальцев солдата, стоявшего за спиной. Вцепившись в дверной проем, я забралась в карету и втянула за собой длинный шлейф.

— От нее просто глаз не оторвать, не правда ли? — горделиво заметил Франческо, словно сам меня создал.

— Истинно так. — Сальваторе одарил нас надменной улыбкой.

Я уселась рядом с солдатом. Нас вез Клаудио, следом ехала вторая карета, и я высунулась в окно, пытаясь разглядеть, кто там сидит, но мне удалось различить только тени.

— Сядь, как следует, Лиза, — строго произнес Франческо, и я тут же повернулась к нему, мы как раз миновали ворота и выехали на улицу. — Нельзя быть такой любопытной. Скоро ты узнаешь гораздо больше того, что тебе хотелось бы знать.

Глаза его сверкали от нервного возбуждения. Глядя на него, я почувствовала, как крепко прижат к моему телу отцовский кинжал.

День стоял теплый — чересчур теплый для тяжелого бархатного платья, но мне, тем не менее, было зябко, к тому же в горле першило от стоящего до сих пор в воздухе дыма вчерашнего костра. Свет был слишком резким, все цвета становились ярче, и от синевы моих рукавов у меня заболели глаза — я даже зажмурилась.

На Соборной площади народу собралось не много; я решила, что в Сан-Марко в то утро людей еще меньше. Когда я проходила мимо восьмиугольного баптистерия Сан-Джованни, где когда-то венчалась и крестила сына, то по обе стороны от меня шли Франческо и Сальваторе, а замыкал шествие стражник. Франческо взял меня за руку и направлял так, чтобы я не могла увидеть тех, кто вылез из второй кареты.

Внутри собора было прохладно и сумрачно. Когда я перешагнула через порог, то грани настоящего размылись, перетекая в прошлое, и я уже не различала, где заканчивалось одно и начиналось другое.

Мы шли вместе по боковому проходу: Сальваторе и Франческо вышагивали по левую руку, а по правую — кровожадный молодой солдат. Двигались мы быстрым шагом, но я пыталась хоть что-то разглядеть за головами мнимого мужа и Сальваторе. Я отчаянно искала в толпе дорогое мне лицо, молясь, чтобы увидеть его, и молясь, чтобы не увидеть.

Но мне мало, что удалось разглядеть, пока мы неумолимо приближались к алтарю. Собрав обрывочные видения в одну картинку, я поняла, что собор заполнен меньше чем на треть. Нищие, монахини под черными покрывалами, купцы, двое монахов, гонявших стайку непоседливых беспризорников разного возраста. Когда мы проходили мимо знатных прихожан, чтобы занять наши места — второй ряд от алтаря со стороны деревянных хоров, — Франческо улыбался и кивал знакомым. Я проследила за его взглядами и увидела приоров, всего шестеро, они были рассредоточены по разным местам вокруг нас.

«Интересно, — подумала я, — кто из них сообщники, а кто жертвы?»

Наконец мы остановились под огромным куполом. Я стояла между мужем и угрюмым солдатом. Краем глаза заметила какое-то движение справа и повернула туда голову.

Маттео. Маттео вышагивал на сильных маленьких ножках, цепляясь за руку согнувшейся пополам няни. Такой упрямый мальчик, никак не позволял няне нести себя на ручках. Когда он приблизился, я невольно охнула. Франческо вцепился мне в руку, но я потянулась к сыну другой рукой. Малыш заметил меня, улыбнулся и позвал.

Няня подхватила его на руки и, пронеся несколько шагов, остановилась рядом с солдатом. Он служил для нас барьером. Маттео извивался, пытаясь дотронуться до меня, но няня крепко его держала, а солдат сделал маленький шажок вперед, чтобы я не могла дотянуться до ребенка. Я отвернулась, терзаемая мукой.

— Мы подумали, будет лучше, если мать сможет видеть своего сына, — тихо сказал мне Франческо. — Пусть она каждую минуту помнит о нем и поступает в его интересах.