Томаш Миркович - Паломничество в Святую Землю Египетскую

Виктор был на седьмом небе, Ежи – в ярости.

– Чему ты радуешься, кретин! – орал он на брата. – Можешь считать себя хоть немцем, хоть американцем, но помни, что ты разговариваешь с поляком! Я не собираюсь строить ракеты, которые можно будет повернуть против Польши, если конфликт в Корее распространится на Восточную Европу! В эту войну уже втянулось больше десятка государств, от Эфиопии до Колумбии; ты можешь мне гарантировать, что это не перерастет в Третью мировую войну, в которой Польша как сателлит России станет одним из противников Америки? Я не желаю быть причастным к гибели соотечественников! Не буду работать над этой ракетой, и баста! Хеленка, собирай вещи, мы уезжаем!

– Погоди! – Виктор схватил его за руку. – Давай поговорим спокойно. Конфликт скорее всего дальше развиваться не будет, но ты только подумай, насколько работа над новой ракетой приблизит нас к полетам в космос!

– Вечно ты мне это твердишь! – воскликнул Ежи. – Только и слышу: еще чуть-чуть, и мы полетим на Луну, на Марс. Не выйдет! Не намерен больше работать у тебя арифмометром. Мы уезжаем!

Он взбежал по лестнице на площадку и принялся вытаскивать из стенного шкафа чемоданы. Виктор кинулся за ним. Попытался удержать брата, но Ежи его оттолкнул. Виктор опять подскочил к нему; они принялись бороться. Вдруг Ежи со злобной гримасой ударил брата кулаком в лицо. Виктор не остался в долгу: он размахнулся и дал Ежи в подбородок.

Удар не выглядел особенно сильным, но голова Ежи дернулась назад, он зашатался, рухнул на лестницу и скатился вниз. Я с криком бросилась к нему и хотела помочь подняться, но увидела, что он лежит как-то странно, изогнувшись под неестественным углом. Он был в сознании, но не мог пошевелиться. Виктор торопливо сбежал следом; увидев, что стало с братом, схватился за телефон. Вскоре с воем сирены подъехала армейская машина «скорой помощи». Двое санитаров забрали Ежи; Виктор уехал с ними. Я тоже хотела быть с мужем, но не могла оставить тебя без присмотра. Сидела в гостиной и курила сигарету за сигаретой.

Виктор вернулся через семь часов, бледный, с трясущимися руками. Рассказал, что спасти Ежи не удалось. У него был сломан позвоночник, и он умер на операционном столе.

Я очень тяжело переживала смерть мужа. К счастью, у меня была ты. Я знала, что ради тебя не должна впадать в отчаяние, мне необходимо быть сильной. И я решила как можно скорее вернуться в Польшу – в частности, затем, чтобы ты не осталась одна как перст, если со мной что-нибудь случится. Я уже говорила, что страшно скучала в Уайт-Сэндс, у меня не было ни единой подруги, вся эта немчура только раздражала меня, но я стискивала зубы и делала хорошую мину при плохой игре. Теперь же, после смерти мужа, я не собиралась больше торчать ни в Лас-Крусесе, ни вообще в Америке. Да и что мне было делать в каком-нибудь Лос-Анджелесе или Нью-Йорке? Работать я идти не могла, потому что надо было заниматься тобой. Вернуться на родину – это было единственное разумное решение.

Американцы, конечно, были в шоке, когда узнали, что я хочу вернуться в Польшу. Они считали меня идиоткой, раз я хочу уехать из их прекрасной страны. Кроме того, они опасались, что я выдам коммунистическим властям в Польше все, что знаю об их секретном исследовательском центре, о полигоне, о состоянии ракетных исследований. Но я не сдавалась. При помощи Виктора мне удалось все же настоять на своем. Но разрешение на выезд мне дали при одном условии: я должна была поклясться, что никому не открою, где была. Еще раньше нам велели писать на родину, что мы живем в Чикаго, Виктор держит магазин, а Ежи работает на стройке; все наши письма проходили военную цензуру. И теперь я должна была всем рассказывать, что Ежи упал с лесов и разбился. Мне показывали снимки и карты Чикаго, крутили фильмы, несколько недель вбивали мне в голову всевозможные подробности, словно готовили шпиона. Разумеется, были изготовлены новые документы – твое свидетельство о рождении и свидетельство о смерти Ежи, где в соответствующих графах стояло «Чикаго». Наконец они разрешили мне слетать в Чикаго и пойти в наше консульство. Там началась очередная афера – когда я сказала, что выехала нелегально, через «зеленую границу». Наши долго не хотели пускать меня обратно. Требовали написать заявление, что муж принудил меня к отъезду силой, что я не хотела покидать родину и теперь очень сожалею, что уехала. Мне пришлось принимать покаянный вид, унижаться и все такое прочее, пока власти милостиво не согласились пустить меня обратно в Польшу.

В конце концов после множества пертурбаций я приехала в Варшаву, за деньги от страховки Ежи купила особняк и поселилась в нем с тобой и с Анной – она хотела жить отдельно от наших родителей. В Сецехово я возвращаться не хотела – во-первых, с этим местом было связано слишком много воспоминаний, а во-вторых, я его разлюбила: пока я была в Америке, коммунисты всячески травили отца, шантажировали его и наконец отобрали у него мельницу; ему пришлось переехать с мамой и Анной в Варшаву. Поэтому я никогда тебе не говорила, где похоронен Ежи, хотя и согласилась, чтобы его похоронили в Сецехове, там же, где он родился.

Вот, пожалуй, и все, что я хотела тебе сказать. Помни, никому ни слова! Даже сегодня правда может оказаться опасной. Как я тебе уже говорила, Анна ничего не знает. А Виктор… ну что ж, он виновник смерти Ежи, и поэтому я не желаю его никогда больше видеть, но должна признать, что ведет он себя, в общем, порядочно. Регулярно присылает нам чеки на жизнь; мне даже удалось отложить довольно приличную сумму. Так что если ты захочешь вместо Египта уехать в Лондой, это вполне реально. Подумай.

Когда Алиса немного опомнилась после рассказа матери, ее поразило в нем одно: имя Теодора мама упомянула всего пару раз, а о связях Сецехов с Египтом вообще ничего не сказала. Алиса решила спросить ее об этом, не упоминая, однако, о дядином письме.

– Послушай, – начала она, слегка покраснев, потому что не любила секретов от мамы, – в дядином завещании было сказано так: он хочет, чтобы я съездила в Египет, потому что у Сецехов есть какие-то семейные связи с этой страной. Ты что-нибудь об этом знаешь?

– Гм… твой дядя бывал в Египте несколько раз. Я слышала, что у него больные легкие и врачи советуют ему проводить зиму в Хелуане. Он еще навез оттуда массу всякого старья, весь дом им заполонил. Лично я не стала бы называть подобное семейными связями, но это в стиле Теодора; после смерти отца он совсем помешался на Египте. Когда-то он рассказывал мне всякие несусветные истории о египетских божествах, но меня они вообще не интересовали: в одно ухо влетело, в другое вылетело. – Она взглянула на Алису и помолчала. – Такты все-таки поедешь? Исполнишь последнюю волю Теодора?

– Да, – кивнула Алиса. На ее взгляд, история, рассказанная матерью, не имела ни малейшего отношения к путешествию в Египет. А повидать эту страну очень хотелось.

Мама тяжело вздохнула.

– Ну что ж, не могу тебе запретить. Езжай и возвращайся. Тогда мы продадим наконец сецеховский дом и покончим с этим раз навсегда. Не люблю возвращаться мыслями в те времена. – Она достала из пачки очередную сигарету. – А где ты возьмешь паспорт? Нужно ведь приглашение.

– Адвокат сказал, что мне его устроит один из сотрудников египетского посольства в Варшаве.

– Наверняка за взятку?

Алиса не знала.

Самолет медленно заходил на посадку. Уткнувшись В иллюминатор, Алиса вглядывалась в голубую ленту Нила и тянущиеся под крылом зеленые поля, изрезанные густой сетью каналов. Вдруг самолет накренился, закладывая вираж; тогда она увидела пустыню и пирамиды. С высоты они показались мелкими и серыми, будто на запыленном школьном макете. Потом внизу появились дома. Самолет снижался все быстрее; ешс несколько минут – и шасси коснулись земли.

Едва Алиса оказалась перед открытом люком, в лицо ей ударила, будто из раскаленной печи, волна горячего воздуха. Спускаясь по трапу на плиты аэродрома, она думала: должно быть, так чувствуют себя души, нисходящие в ад. Следом за другими пассажирами она двинулась к застекленному зданию аэропорта.

Когда Алиса прошла таможню, ее окружила толпа крикливых носильщиков, предлагающих свои услуги на всех языках мира. В конце концов она позволила одному из них выхватить у нее из рук чемодан и отнести к черно-белому таксомотору.

– Отель «Клеопатра», – сказала она водителю: именно в этом отеле заказал ей номер сотрудник египетского посольства.

Шины взвизгнули, такси тронулось с места.

Алиса с интересом глазела по сторонам. Вскоре она убедилась, что запомнившиеся ей по детским книжкам картинки шатров на краю пустыни, пальм, верблюдов и бедуинов не соответствуют действительности. Пальмы были, но росли на полосе зелени посредине широкого асфальтового шоссе. Верблюдов не было вовсе, зато автомобилей – куда больше, чем в в Варшаве, и к тому же всевозможных марок: иногда это были новейшие модели, иногда – старые, рассыпающиеся драндулеты, которые помнили двадцатые и тридцатые годы. Она заметила, что таксомоторы здесь черно-белые, а счетчики к ним прикручены снаружи. Все неслось с головокружительной быстротой, водители наперебой жали на клаксоны. Гудки автомобилей сливались с назойливыми звонками желтых трамваев, у которых не было ни стекол в окнах, ни дверей, ни даже боковых стенок; пассажиры всходили на ступеньку и сразу усаживались на одну из деревянных скамей, занимающих всю ширину вагона.