Николай Свечин - Завещание Аввакума

Зять Побирохина Семен Уклеин разошелся с тестем в вопросе о последнем суде и создал секту молокан.

При Александре обе секты процветали и накопили капиталы, при Николае были разгромлены. Сейчас они имеют сильные колонии на Кавказе и несколько — в Поволжье. Во время последней войны духоборы получили очень выгодные контракты и заработали на этом миллионы. Но, учитывая, что все их интересы на Кавказе и общероссийское мессианство их не очень интересует, я думаю, с Лякиным якшаются не они.

Итак, резюме, господа, — перевел дух Благово. — Искомые нами конкуренты Рогожской общины, желающие перехватить рукопись Аввакума и нанявшие с этой целью Осю Душегуба, это: или поповцы-«раздорники», или хлысты, или скопцы.

— Как же выяснить, кто именно из них? — в сердцах сказал Львов. — Все они наполовину подпольщики, слова правды никто не скажет.

— Найдем продавцов рукописи — найдем и заказчиков убийств, — убежденно ответил Благово. — Продавцы вели же переговоры с ними. Поэтому, Алексей Николаевич — сегодня отдохните, а завтра с самого утра езжайте на Скобу, в Гостиный двор. Там есть на втором этаже две лавки, торгующие иконами…

— Но ведь на время ярмарки Гостиный двор закрывается, все купцы переезжают сюда.

— Двор закроется через неделю, к Макарию Желтоводскому; пока он еще работает. Так вот, в одной из лавок, в той, где хозяйкой вдова, найдете адрес начетчика Петра Васильевича. Это забавный тип и лучший в городе полемист и трактователь священных книг. Притом прожженная шельма: скупает у своих братьев-староверов из Заволжья иконы дониконианского письма за рубли, а продает рогожцам да монинцам за сотни и тысячи. Как найдете его — скажете, что от меня. Он мне обязан тем, что до сих пор не в Сибири… Уж Петр-то Васильевич точно знает, у кого рукопись Аввакума и кто ею интересуется. Если он назовет вам продавцов, немедленно заберите их и доставьте к полицмейстеру. Если же он побоится, а такое более вероятно, то ведите старика ко мне; я буду здесь завтра с девяти и сам с ним поговорю. Все, Алексей Николаевич, идите домой, вам сегодня и так досталось. Уже вечер, начетчика все равно не найти, он сейчас наверняка в каком-нибудь тайном моленном доме заседает. До завтра!

И Благово буквально вытолкал Алексея из кабинета. Но идти домой Лыков не мог, пока не вернется из своей опасной вылазки Здобнов, поэтому он спустился вниз, в съезжую, сел там в уголке и принялся ждать. Так он просидел три часа, беспокойство его все нарастало. Чтобы чем-то занять себя, Алексей помог надзирателю третьего квартала составить протокол о срезании кошелька у купца из Моршанска, вместе с городовым Васильевым оттащил в холодную буйного пьяного ростом чуть не с Каланчу. К полуночи он окончательно оцепенел от дурных ожиданий, сел напротив входной двери и смотрел на нее, не откликаясь на разговор.

Пришел сдавать смену Ничепоруков и тоже молча сел рядом, глядя на дверь.

Вид на Нижнепосадский гостиный двор, Рождественскую улицу и Стрелку от Ивановской башни кремля.

В час ночи снаружи раздался грохот коляски, громкие голоса и в съезжую как-то боком, семеня ногами, вбежал Здобнов в мастерски наклеенной бороде и упал на стул. Все кинулись к нему. Алексей увидел, как по рукам сыщика стекает кровь; Иван Иванович зажимал рану в левом боку и хрипло дышал.

— Доктора, живо! — загремел на всю часть Ничепоруков, а Лыков молча, быстро и ловко начал снимать со Здобнова напитанные кровью кафтан и поддевку.

На войне Алексей видел много ранений и хорошо научился оказывать первую помощь. Первое, что он сказал, увидев рану, было облегченное:

— Слава Богу!

— Что там, Лешка? — морщась от боли, спросил Здобнов.

— Все обойдется, Иван Иванович, рана очень удачная — ниже легкого и выше почки, в неопасное место, через месяц будете плясать. Правда, большая кровопотеря. Сейчас я вас перевяжу.

Дежурный доктор из высланных под надзор студентов-медиков прибежал быстро, похвалил наложенную Алексеем повязку и велел срочно везти раненого в ярмарочную больницу. Больница находилась в Кунавино, у Московской заставы, в собственном добротно оборудованном здании. Помчались туда на двух полицейских пролетках с зажженными фонарями: в первой — раненый с медиком, во второй — Лыков с Благово, который, оказывается, не ушел домой, а тоже у себя наверху сидел и ждал Здобнова.

Через полчаса перевязанный, пахнущий коллодиумом — у него, кроме ножевого ранения в бок, оказались сильно порезаны обе ладони — Здобнов благостно лежал на койке. Курить ему доктор не разрешил, но стакан водки «от нервов» выпить дозволил. Сыщик был очень слаб, но понимал, что все страшное уже позади, его бледное лицо начало розоветь; он торопился доложить начальству свое происшествие, пока еще не впал в забытье.

Рассказал Здобнов следующее.

Он загримировался под «пьяненького мещанина при деньгах», сунул в один карман казенных два червонца, а в другой — кастет, и отправился в Гордеевку, большое пригородное село на окраине Кунавина, примыкающее к ярмарке с северо-запада. У Гордеевки очень плохая репутация — это своего рода отстойник для всякого сброда, делавшего отсюда вечерние вылазки на ярмарку, а утром сидящего в четырнадцати знаменитых своей опасностью зловещих гордеевских трактирах.

Идея Здобнова была прийти вечером на Самокаты, а конкретно в заведения Сушкина, а потом и Кузнецова, не в одиночку. Он решил найти в Гордеевке себе собутыльника из известных мелких жуликов, которые всюду на Самокатах свои, и у Сушкина появиться уже вдвоем и навеселе, чтобы отвести подозрения. Грим у Ивана Ивановича был хороший, он даже пальцы себе изъел заранее краской («мы по красильной части работаем»). Собутыльника, которого все звали Ваня Маненький, он нашел быстро, помахал у него перед носом двумя «красненькими», сказав загадочно — «у мазуриков заработал!», и тот на весь день прилип к нему как банный лист. Обойдя три трактира в Гордеевке, в обед они, уже хорошо веселые, пришли на Самокаты и до вечера торчали у Сушкина, медленно, но верно спуская казенные деньги. Ваня Маненький быстро подсел к каким-то трем «кавказским ребятам» с острова Кавказ, прихватив с собой и Здобнова. Ребята, видно, приглядывались, кого бы им попотрошить. Сушкин дозволял высматривать в своем заведении за известную комиссию, потому что с Кавказом шутки плохи — на острове собиралось к ярмарке до ста человек решительных людей, среди которых было много беглых из ссылки и даже с каторги; с буйным островом лучше было дружить.

Пьяненький мещанин по красильной части со своими жалкими рублями «кавказцев» не заинтересовал; они милостиво разрешили ему поставить честной компании полуштоф очищенной и стали вполголоса расспрашивать Ваню о том, «кто из набольших приехал».

Ване, видимо, хотелось блеснуть перед серьезными людьми своей осведомленностью, и он назвал несколько имен. Первыми же он назвал Осю и Сашку Регента! Сказал, что они бывают на обеих «мельницах» по ночам, а днем у них дела.

Пьяненький мещанин по красильной части несколько раз некстати встревал в разговор, сказал даже, что у него свояк регент в Трехсвятской, и что у отца тоже была мельница, да пропил; от него лениво отмахивались.

Здесь, Здобнов уверен, его не раскусили; он затерялся в компании. Хотя Сушкин известен своей подозрительностью, и охранники его, и он сам смотрят очень внимательно, сыщик ушел от него с Ваней Маненьким благополучно. Прокололся он в трактире Кузнецова, и выдал себя именно Ване, которого счел человеком пустым и не опасным. Когда около полуночи по шумному, пьяно орущему и накуренному общему залу трактира прошел быстрым шагом какой-то человек, Ваня Маненький ткнул Здобнова локтем в бок и сказал:

— Вот и Регент появился.

И Здобнов на секунду раскрылся, когда посмотрел Сашке Регенту в спину. Ваня оказался совсем не прост, взгляд этот, отнюдь не мещанский, перехватил и все понял, но виду не подал. Они просидели еще с полчаса с какими-то арфистками, дали им двугривенный «на ноты», а потом вдруг Иван Иваныч увидел, что Вани Маненького около него нет. Почувствовав неладное, он пьяно дыхнул в ухо половому: «Где у вас тут нужник?» — и, пошатываясь, направился к сеням. Вышел на темную лестницу и тут же получил удар ножом в бок. Второй удар он поймал руками, изрезав сильно пальцы, пнул нападавшего ногой в пах, выскочил на улицу, впрыгнул в ближайшую пролетку и крикнул как можно повелительней:

— К полицмейстеру! Живо, малой!

Так и домчался, зажимая пробитый бок изрезанными пальцами.

Уже в третьем часу утра Благово с Алексеем на той же полицейской пролетке возвращались в Главный дом. Ехать домой было уже поздно — через пять часов начиналось их дежурство. Лыков хотел сбегать за реку успокоить мать с сестрой, но оказалось, что Благово еще перед их отъездом в больницу велел Ничепорукову зайти к Лыковым сказать, что Алексей ночует в части. Как всегда, его старший начальник все замечал и все успевал…