Мэтью Перл - Тень Эдгара По

Войдя однажды в омнибус, я услышал от кондуктора очень неучтивое «Эй, вы!» — словно был пойман на сплевывании табачной жвачки прямо под ноги.

Все оказалось проще — я забыл про билет. «Неблагоприятное начало», — подумал я. Исправив дело с билетом, кондуктор внимательно изучил портрет По и сообщил, что не знает этого человека.

Надо заметить, портрет, напечатанный после смерти По, не отличался качественностью исполнения. Впрочем, художник изобразил главное — темные усы в нитку, вовсе не волнистые в отличие от волос на голове; ясные миндалевидные глаза с почти магнетической тревогой во взгляде; широкий лоб, которому как бы тесно в пределах висков (под определенным углом казалось, что По вовсе не имеет волос, но состоит из одного лба).

Двери закрылись, я плюхнулся на сиденье под напором вошедших пассажиров, и вдруг какой-то низенький коренастый мужчина зацепил меня концом зонтика.

— Извините! — сказал я.

— Кажется, я видел этого человека. Причем именно в сентябре, как вы и говорили кондуктору.

— Неужели, сэр?

Неизвестный сообщил, что почти каждый день ездит этим омнибусом и помнит человека, очень похожего на изображенного на портрете. Они с ним выходили на одной остановке.

— Он врезался мне в память, потому что просил помочь. Хотел узнать адрес некоего доктора Брукса, если не ошибаюсь. А я не справочное бюро — я зонты починяю.

Я поспешно согласился с последним комментарием, хотя и не знал, мне он адресован или Эдгару По. Что касается доктора Натана Ковингтона Брукса, имя это я слышал — как, по всей вероятности, и Эдгар По. Доктор Брукс был издатель, он напечатал несколько лучших рассказов и стихотворений По, чем способствовал знакомству балтиморцев с творчеством великого поэта. Наконец-то у меня появилось реальное доказательство того, что Эдгар По не растворился в балтиморском воздухе!

Лошади замедлили бег — приближалась очередная остановка, я поднялся с сиденья. Я поспешил обратно в контору, где хранилась адресная книга. Было шесть часов вечера; по моим подсчетам, Питер должен был уже уйти. Однако я ошибся.

— Дорогой друг! — раздалось над плечом. — Чего это ты испугался? Чуть из сюртука не выпрыгнул!

— Это ты, Питер! — Я сразу замолчал, осознав, что говорю срывающимся голосом, как после бега. — Я только… я уже ухожу.

— А у меня сюрприз. — Питер широко улыбнулся и, держа трость, точно скипетр, преградил мне дорогу, для верности схватив за плечо. — Нынче я даю званый ужин. Соберутся наши с тобой друзья, Квентин. Это почти экспромт, я ничего не планировал, да только сегодня день рождения одной особы, которая крайне…

— Видишь ли, я только… — нетерпеливо перебил я, но, увидев, как блеснули глаза моего партнера, воздержался от объяснений.

— Что, Квентин? — Питер обвел комнату медленным, нарочито подозрительным взглядом. — На сегодня с делами покончено. Или тебе срочно куда-то понадобилось? Куда, если не секрет?

— Нет, — пробормотал я, ощущая, как щеки заливаются краской. — Мне никуда не надо.

— Вот и отлично. Пойдем!

Питер собрал множество знакомых. Праздновали двадцатитрехлетие Хэтти Блум. Как я мог забыть про ее день рождения? Меня мучило горькое раскаяние в собственной бесчувственности. Раньше я подобной забывчивостью не страдал. Неужели я так далеко забрел в своих изысканиях, что даже самые приятные развлечения и самые дорогие друзья остались в стороне? Ничего — вот только наведаюсь к доктору Бруксу, и на этом моя миссия будет выполнена.

В тот вечер в доме у Питера собрались самые уважаемые, самые почтенные леди и джентльмены Балтимора. Однако я предпочел бы оказаться в камере ужасов Музея мадам Тюссо или в каком-нибудь аналогичном месте — словом, где угодно, только бы не слушать эти тягучие светские разговоры ни о чем. Особенно несносными они казались теперь, когда у меня было столь важное, столь срочное дело!

— Как вы можете? — вдруг раздалось в мой адрес. Говорила крупная полнокровная женщина, за этим изысканным ужином сидевшая точнехонько напротив меня.

— Могу что?

— Подумать только, — игриво простонала она, — чтобы джентльмен смотрел на меня — даму почтенных лет, — когда рядом сидит настоящая красавица! — И она указала на Хэтти.

Конечно, я не смотрел на полнокровную даму, во всяком случае, не рассматривал ее. Я просто впал в обычное состояние, иными словами, уставился прямо перед собой.

— Действительно, я здесь будто в розарии, — учтиво сказал я.

Хэтти не покраснела. Эта ее черта — не краснеть от комплиментов — всегда мне очень нравилась.

Заговорщицким шепотом Хэтти выдала:

— Вы, Квентин, не сводите взгляда с часов, вот и проигнорировали нашу главную гостью — утку, тушенную с диким сельдереем. Неужели мистер Стюарт, этот образчик трудолюбия, не мог хотя бы на сегодняшний вечер освободить вас от работы?

Я улыбнулся:

— Питер тут ни при чем. Но я и правда почти не притрагивался к еде. Что-то в последнее время аппетит совсем пропал.

— Квентин, со мной вы можете говорить откровенно, — произнесла Хэтти, и мне показалось в этот миг, что она вылеплена из принципиально иного теста, нежели остальные женщины. — О чем вы так сосредоточенно думаете, Квентин?

— Я… я, мисс Хэтти, мысленно декламирую одно стихотворение. — Это была почти правда, ибо не далее как утром я перечитывал эти строфы.

— Лучше продекламируйте его вслух, Квентин!

Замечу, что в расстройстве я успел выпить два бокала вина, однако съел отнюдь не достаточно для уравновешивания действия алкоголя. Возможно, поэтому меня не пришлось уговаривать. Собственный голос показался чужим, когда зазвучали первые слова, — я декламировал уверенно, смело, как хороший актер. Чтобы иметь представление о стиле моей декламации, уважаемому читателю желательно, где бы он ни находился, подняться в полный рост и вслух, с подвываниями и пафосом, прочесть следующие строки, причем в процессе воображать оживленное общество за богатым столом — общество, внезапно прекратившее разговоры, как всегда бывает при вторжении самонадеянного оратора.

Поставив последнюю интонационную точку, я почувствовал себя триумфатором. До ушей моих донеслись жидкие хлопки, вызванные чьим-то многозначительным покашливанием. Питер нахмурился в мой адрес; Хэтти достался его сочувственный взгляд. Лишь несколько человек, которые вовсе меня не слушали, но были рады любому развлечению, казалось, оценили мои старания. Хэтти аплодировала дольше всех.

— Никогда еще ни одной девушке в день рождения не читали столь дивных стихов, — с чувством произнесла Хэтти.

Вскоре одна из ее сестер согласилась спеть под аккомпанемент фортепьяно. Я выпил еще вина. Питер, как нахмурился еще во время декламации, так и не поменял выражения лица. Дамы прошли в соседнюю комнату, мужчины достали портсигары, а мрачный Питер увлек меня к массивному камину, подальше от посторонних глаз и ушей.

— Известно ли тебе, Квентин, что Хэтти вообще не хотела отмечать свой день рождения и сдалась уже в последний момент?

— Надеюсь, Питер, это не из-за меня?

— Удивляюсь, как человек, полагающий, будто от него целый мир зависит, не видит в упор людей и обстоятельств, которые действительно имеют к нему отношение! Ты даже не вспомнил о дне рождения Хэтти. Остановись, Квентин. Подумай о словах Соломона: «От лености обвиснет потолок, и когда опустятся руки, то протечет дом»[6].

— Не понимаю твоих намеков, — раздраженно перебил я.

Питер взглянул мне прямо в глаза:

— Все ты понимаешь! Ты не в себе, Квентин. Сначала носился с этими похоронами как курица с яйцом. Теперь катаешься по всему городу на омнибусах, словно бродяга, которому лишь бы погреться…

— Питер, кто тебе сказал?

— Это еще не все, — продолжал Питер. — Оказывается, меня видели неделю назад бегающим по улицам в пальто нараспашку; я гонялся бог весть за кем, точно полицейский. А еще я неоправданно много времени провожу в читальном зале.