Валентин Лавров - Железная хватка графа Соколова

Толпа в ужасе отхлынула. В те времена полицию трепетали.

Едва девушка прикоснулась к Соколову, тот с восхищением произнес:

— Боже мой, истинно — звезда Востока! За тугую повязку — спасибо. Ваши руки — волшебные, ясно чувствую — целительные. — Погрозил пальцем городовому. — Ну, братец, ты ретив! Зачем башку подлецу срубил? Дохлый, много он скажет?

— Виноват, ваше превосходительство! Впредь исправлюсь, убивать насмерть себе не позволю.

Соколов ласково взглянул на девицу, но нарочито строго произнес:

— Без вас, сударыня, в больницу я не поеду. Лягу тут, на булыжную мостовую, и буду умирать — долго, мучительно, в судорогах.

— Граф Соколов... я сопровожу вас, — с чарующей простотой произнесла девица. — Извозчик, поезжайте в Мясницкую больницу. — Пояснила Соколову: — Там отличный хирург Австрейх.

Соколов здоровой левой рукой, как пушинку, подсадил спутницу в рессорную коляску. Коляска понеслась по оживленным улицам.

Быстрая езда, прекрасная погода, сознание того, что мог погибнуть, но Господь пока миловал, приятная соседка — все это настраивало Соколова на философские рассуждения.

— Посмотрите, сударыня, как прекрасны эти дымы, подымающиеся из труб столбами в небо...

— Это к хорошей погоде.

— Как ярко блестит золото церковных куполов, как высоко взмывают к облакам стаи турманов. Живи — наслаждайся! Ан нет, люди предпочитают стрелять, убивать, обманывать, грабить.

Девушка добавила:

— Им, преступникам, это кажется самым коротким путем к богатству и власти, а в богатстве и власти они видят свое счастье.

— На этом построены все революционные теории: мы, дескать, отберем у богатых землю, заводы, деньги и раздадим бедным. Те сразу, вмиг, станут богатыми. Все это — очевидное вранье.

Девушка согласно кивнула головой:

— На всех богатств не хватит, да и никто их делить не станет. Революционеры, коли дорвутся до власти, станут сами купаться в роскоши, — ради этого они и расшатывают устои империи. Они твердят: «Жизнь коротка, надо успеть ухватить побольше...»

— Сударыня, меня удивляете вы сами. Вы не только прелесть как хороши собой, но и умны весьма. Кто вы?

— Меня зовут Юлия Хайрулина, я дочь командира сводно-гвардейского батальона лейб-гвардейского Преображенского полка, флигель-адъютанта...

— Как же, отлично знаю вашего батюшку-полковника, доблестный казак из свиты Его Императорского Величества. Скажите ему мой привет, — улыбнулся Соколов.

— Да, сделаю это уже завтра, ибо нынче вечером отправляюсь домой в Петербург. — К извозчику: — Вот, приехали. Подкатите к приемному покою.

...Собеседники не ведали, что придет день и они станут участниками события, которое потрясет всю империю.

Не прошло и десяти минут, как догола раздетый Соколов всей горой своих мышц возлег на операционный стол.

Рану зашили. Сыщик перенес операцию с редким хладнокровием. Ни одна мышца на его мужественном лице ни разу не дрогнула. Молоденький ассистент пожелал переложить Соколова на каталку, дабы доставить в палату.

Соколов не рассчитал и здоровой рукой так неосторожно отодвинул ассистента, что тот грохнулся на застекленный шкаф с инструментарием. На пол полетели и ассистент, и шкаф, и инструментарий.

На грохот из коридора прибежали две молодые медички. Увидев графа во всей обнаженной красоте, восхищенно вскрикнули:

— Невероятно!

— Давайте простыню! — Соколов обернул свои чресла, отчего стал похож на римского цезаря.

Знаменитый Австрейх с трудом сдерживал улыбку. Вежливо осведомился:

— Как самочувствие, граф?

— Вопреки усилиям светил медицины временно, остался жив! — И так добродушно расхохотался, что умный профессор на смелую шутку не обиделся.

Оказавшись в палате, Соколов обвел ее взглядом: низкая металлическая кровать с толстенным волосяным матрасом, рядом — изящный инкрустированный столик, венский стул на гнутых ножках, небольшая козетка, обитая штофом. В высокое итальянское окно заглядывал запущенный сад — с пересохшим фонтаном, листьями на гравиевых дорожках, с клумбами, — больничный флигель, почерневший от солнца и дождей дровяной сарай с высоченными штабелями дров и приставленной к стене лестницей.

И тут же в дверь постучали. В палату робко заглянул санитар:

— К вам, ваше превосходительство, гости. Позволите допустить?

Гостями оказались зареванная графиня Мари, молодцеватый полковник Сахаров, изящный, с набриолиненным коком Сильвестр.

Сильвестр поставил на столик корзину, доверху наполненную фруктами:

— Скорее поправляйтесь, дорогой Аполлинарий Николаевич! Империя страждет от врагов, а вы — могучий ее защитник.

Соколов радостно обнял гостей одной ручищей, но от души.

— Чтоб собраться в такой компании, можно еще разок с кем-нибудь постреляться.

— Милый, вам не очень больно? — Мари прильнула к мужу. Ее смородиновые блестящие глаза глядели с невыразимой нежностью. — Ваше здоровье не пострадает?

— Если нынче же сбегу из этой юдоли скорби, то стану здоровее прежнего. — Соколов выглянул в окно. — Второй этаж — пустяки. Вот профессор уйдет, и я — тютю.

В этот момент появился сам Австрейх. Он укоризненно покачал головой:

— День-два вам, граф, непременно следует побыть у нас. А вот эту штуковину, — он протянул «дрейзе», — графиня, пожалуйста, отнесите домой.

— Его место — под подушкой, у меня от него сны легкие, — сказал Соколов.

— Нет-с, у нас не стрельбище — иное учреждение.

Профессор был толстовцем, не ел убоины, из многообразия женской красоты выбрал навсегда единственную — собственную супругу. Три раза он видел живого Льва Николаевича и резко отрицательно относился к всякому насилию. Австрейх сквозь золотое пенсне строго посмотрел на гостей:

— Побудьте еще десять минут, а потом извольте пациента оставить в покое.

Вскоре санитар безжалостно выпроводил визитеров. Но вечером, когда больница затихла перед сном, графиня вернулась к мужу: дежурный врач, большой почитатель гения сыска, позволил Мари остаться до утра: «Участие близкого человека — лучшее лекарство!»

Соколов держал в своей ручище изящные кисти супруги. Он успел после ухода гостей вздремнуть, и теперь ему было приятно-радостно беседовать с любимой. Незаметно бежало время. На город опустилась ночь. В раскрытое окно вливалась сладковатая прохлада, тихо струился фосфорный свет луны. Царила безмятежная тишина.

Вдруг Мари, прилегшая рядом с мужем, привстала, настороженно прислушиваясь, с испугом произнесла:

— Под окном кто-то ходит!

Соколов сел на кровать, чутко улавливая звуки. И вот совершенно отчетливо послышался легкий стук, какой бывает, когда стремянку ставят к стене, чье-то приглушенное учащенное дыхание.

Граф схватил жену за руку и спрятал ее за тяжелой оконной шторой. Сам, действуя одной рукой, мгновенно соорудил на кровати подобие спящего человека и отпрянул к стене.

Сделал Соколов это вовремя. В проеме окна показалась страшная голова. Была она страшной потому, что на нее была натянута черная маска с прорезью для глаз, на руках — перчатки.

Злодей осторожно спустился на иол. Крадущейся походкой направился к неясно видной в скудном лунном свете кровати.

Соколов все эти мгновения напряженно думал: «Как взять покусителя? Опрокинуть ударом ноги сзади? Оглоушить ударом кулака? Но в темноте легко промахнуться... Нет, плохо полицейскому, коли он с одной рукой да без револьвера...»

Тем временем злодей выдернул из-за пояса нож. Двумя руками он занес его за голову и, издав короткий звук «кх!», вонзил по самую рукоять... в волосяной матрас.

Соколов скорее по интуиции, чем обдуманно, насмешливо произнес:

— Эй, дядя, задери лапы вверх! Шевельнешься — пулю схлопочешь.

Голос заставил покусителя вздрогнуть. На время он замер. Но вместо того чтобы подчиниться команде, вдруг метнулся к дверям.

Когда Соколов выскочил в коридор, покусителя след простыл.

Гений сыска вернулся в палату, зажег электрический свет. Гам, где только что стоял покуситель, темнела лужица.

— Охо-хо! — Соколов начал дико хохотать. Наконец, отсмеявшись, он, устало отдуваясь, плюхнулся на изящную козетку.

Та с оглушительным треском развалилась под его атлетическим телом.

— Однако горячие у нас денечки! Ежедневно или свежий труп, или очередная загадка.