Юрий Бурносов - Числа и знаки. Трилогия

Когда дорога, то и дело виляя, углубилась в лощину меж двух холмов, Бофранк заметил среди елового леса, их покрывавшего, странное мелькание, словно бы там бегали и прыгали некие животные. Но, как ни напрягал он глаз, не сумел рассмотреть их подробно до тех пор, пока лощина не сузилась еще более, - только тогда субкомиссар понял, кто перед ним, и немало удивился.

Целые стаи кошек бежали по обеим сторонам дороги: серые, белые, черные, рыжие, пятнистые. Почти все они были зрелые и крепкие животные, полные сил и бодрости. Прижав уши, твари двигались совсем бесшумно, сотни лап топтали траву.

Ехавшая рядом Гаусберта улыбнулась и сказала:

– Поздно же вы их заметили, хире Бофранк. Они уж давно тут.

– Что ими движет? Что делают эти зверьки, столь любящие домашний уют, так далеко от городских стен?

– Это наши верные спутники и помощники, хире Бофранк. Может статься, кошки сгодятся нам в дороге; их ум и ловкость, помноженные на число, восхитительны.

– Но как же успеют они за конями?

– Они успеют, ибо знают кратчайший путь; это не простые кошки - как бывают люди простые и не слишком, так же и кошки - в отличие от многих иных тварей, - отвечала Гаусберта. - Так что не тревожьтесь, коли не увидите их рядом: ежели кошки хотят, чтобы их не видели, то их и не видят…

В самом деле, когда дорога вышла в чистое поле, кошки куда-то исчезли. Бофранк невольно погладил рукою подарок девушки - вырезанную из темного дерева, неизвестного ему, фигурку кошки, сидевшей, как обычно сидят эти животные - обернувши гибким хвостом своим все четыре лапы и навострив уши. Сила фигурки была такова, что Бофранк и не пробовал понять ее; печально было лишь то, что использовать фигурку в четвертый раз он не мог, следуя предостережениям все той же Гаусберты. Надо бы порасспросить ее об этом, заключил Бофранк, но остерегся делать это тут же, ибо Гаусберта как раз беседовала со своим супругом.

Рос Патс переносил поездку хуже других - из-за своей раны, полученной в монастыре. Пуля, выпущенная кем-то из челяди Баффельта, прошла сквозь мягкие ткани, не задев кости, но сделана она была Дурно и коряво, посему разрывы получились грубые и болезненные. Шевелить рукою Патс почти что не мог, и Бофранк даже сомневался, стоило ли ему отправляться в погоню за Люциусом, но Гаусберта сказала, что рана не опасна, хотя и причиняет боль и неудобства.

Старички ехали, нарочито отдалившись друг от друга. В их присутствии Бофранк также не видел особенной пользы, да и наездники они были никудышные, однако магическая сила, которой оба, без сомнений, владели, а также их обширные знания могли пригодиться в любой миг.

Мальтус Фолькон пребывал со времени встречи своей с родителем в чрезвычайной задумчивости; субкомиссар не стал расспрашивать юношу и тревожить его, но понимал, что разговор отца и сына был серьезным. То, что юный Фолькон, судя по всему, открыл отцу все, что знал, уже не тревожило Бофранка - малопонятная история, начавшаяся в далеком поселке на севере, постепенно захватывала все большее и большее количество людей, и к ним прибавлялись те, кто, оказывается, и раньше, и больше Бофранка знал о происходящем. Давно уже субкомиссар, обыкновенно относившийся к себе с уважением, почитал себя лишь исполнителем чужих указаний; исполнителем, который, однако, слишком важен - словно козырной туз, чтобы так вот запросто расстаться с ним, но притом он - не более чем карта из колоды, так что не стоит трудиться объяснять ему смысл происходящего. И она, она! - прекрасная Гаусберта, в нежных чувствах к которой Бофранк страшился признаться даже себе! - и она говорила то намеками, то загадками…

Одно лишь обстоятельство радовало субкомиссара - все перенесенные лишения закалили и укрепили его, прежде чрезвычайно немощного и склонного к различным хворям. Нет, физических сил у него не прибавилось, но как быстро излечился Бофранк после удара по голове! Раньше он, должно быть, лежал бы несколько недель в постели, общаясь с лекарем слабым голосом и принимая горькие порошки. А постоянные походы, лазания по подземным ходам, стрельба и драка?

Размышления Бофранка прервал Оггле Свонк, о котором мы совсем забыли упомянуть: сей пронырливый и вороватый молодой человек ехал вместе со всеми, исполняя, как и в первом путешествии Хаиме Бофранка, обязанности проводника и слуги.

Выглядел Оггле Свонк виноватым, из чего субкомиссар заключил, что бывый морской разбойник что-то сотворил и вот теперь вздумал каяться; так оно и вышло.

– Хире Бофранк, - спросил вкрадчиво Свонк, - простите ли вы меня?

– Что еще ты наделал?

– Один господин просил меня передать вам письмо, а я за делами запамятовал…

– Неудивительно, особенно если учесть, что у тебя забот всего-то спать да играть в карты и камешки… Что там за письмо и кто передал его?

– Тот хире назвался Урцелем Цанером и приходил, как раз когда вас хотели арестовывать… Я сунул письмо в карман, да забыл про него. Вы уж не ругайте меня, хире Бофранк!

– Давай, давай его сюда и перестань испрашивать прощения, сердиться на тебя все равно мало толку, - сказал Бофранк, принимая от Свонка небольшой конверт желтой бумаги.

«Приветствую вас, хире Бофранк! - писал чирре Демелант, а ныне писец Урцель Цанер из Бараньей Бочки, коего Бофранк пытался разыскать, да не успел. - Не знаю уж, где застала вас сия эпистола; надеюсь лишь, что все с вами хорошо.

Верно, странным человеком казался я вам и уж тем более кажусь теперь. Знаю, вы меня искали, но я счел за благо укрыться до поры до времени, ибо испытываю необъяснимый страх. Хотя отчего необъяснимый? Объяснения есть, но осмелюсь ли я высказать их?

Помните ли вы, хире Бофранк, как я сказал вам, что бежал из поселка в большой спешке по указанию некоего Тимманса, секретаря ныне покойного грейсфрате Броньолуса? Я солгал вам. Я бежал из поселка, ибо боялся, что так или иначе откроется правда, боялся и костра, боялся… я боялся всего, хире Бофранк. С самого вашего появления я лгал вам, и не только ложью, но и смертоубийством запятнал я себя. На моих руках - кровь тех невинных, хире Бофранк.

Эпистолу сию я пишу сейчас с такой смелостию, ибо только что принял истолченный и смешанный с вином корень каппы».

Бофранк понял, что несчастному оставалось с момента написания этих строк жить менее суток - корень каппы довольно безболезненно в сравнении с большинством ядов, но все же неумолимо разрушал все внутренние органы, а противоядия не существовало. Стало быть, чирре уже мертв…

«Что же остается мне, злосчастному? Пожелать вам удачи, хире Бофранк, и испросить прощения, ежели такового я достоин.

Мир вам».

Так закончил свое письмо чирре Демелант, он же Урцель Цанер. Смяв листок, Бофранк отпустил его, и легкая бумага, несомая ветром, полетела в покрытое инеем поле, над которым все ярче разгоралось солнце. Потому что уже не было важно, кто послужил орудием Люциуса в далеком северном поселке.

Путь, избранный старичком алхимиком, проходил через поросшие густым лесом не слишком высокие горы, которые даже можно было поименовать холмами. Опасных подъемов и спусков, узких троп по самому краю бездонных ущелий он не содержал, а заброшенность дороги объяснялась тем, что городок рудокопов, через который она, собственно, и проходила, был заброшен более ста лет назад, когда недра иссякли и не могли более прокормить тамошних обитателей.

Ночевали в небольших деревушках, где в приземистых бревенчатых домах без окон жили лесорубы и овцеводы. Нелюдимые и хмурые, они поначалу уже собрались было отказать путникам в ночлеге, однако полновесное золото из мешочка грейсфрате Шмица мгновенно переменило их решение. Еда была сытной, но простой и лишенной всякой приятности; вместо вина и пива здесь подавали одну токмо брагу, чрезмерно хмельную и омерзительную на вкус. Понравилась она, пожалуй, одному только Бальдунгу, каковой постоянно возил с собою целую баклажку, регулярно восполняя ее в каждой новой деревеньке.

В этих местностях слыхали о чумном поветрии, безжалостно опустошавшем южные окраины и в том числе столицу; однако ж заразы не пугались, со здравой рассудительностью, присущей многим необразованным людям, полагая, что коли по дороге из столицы никто из приезжих не помер, стало быть, и зараза к ним не прилипла.

Никаких следов Проктора Жеаля в пути не обнаруживалось, однако Гаусберта пребывала в глубоких раздумьях, результатов которых не сказывала, однако же говорила, что идем, дескать, правильно и нагоним его, когда потребуется.