Николай Буянов - Май без императора

— Я еще не поздравила вас с днем рождения.

— Так поздравь. И давай наконец перейдем на «ты».

Подожду, подумала она, упрямо наклонила голову и спросила:

— Зачем я вам нужна? Только не говорите, что для участия в вашем концерте.

— Ты мне понравилась, — бесхитростно ответил Юлий. — Я думал о тебе. По-моему, это вполне убедительная причина для того, чтобы попросить тебя остаться со мной, в моем доме.

— А вы не слишком скоропалительны?

Он чуть отстранился и серьезно посмотрел ей в глаза.

— Знаешь, почему я достиг того, чего достиг?

— Вовремя устраняли конкурентов?

— Нет. Потому что умел, когда надо, принимать быстрые решения. И, когда надо, умел ждать. А самое главное — всегда отличал первое от второго. Я мог бы подождать и сейчас, но… Смейся, если хочешь, но я боюсь, что ты просто исчезнешь. Конечно, я все равно бы тебя отыскал, но это потребовало бы времени, — он виновато улыбнулся. — А я очень занятой человек. Поэтому я просто прошу тебя…

— Что?

— Останься.

— Зачем? — она знала, зачем.

— Чтобы я не сожалел всю оставшуюся жизнь.

— И ты осталась, — подвел Егор мрачное резюме.

Мария кивнула.

— Прошлой осенью он сделал мне предложение. Я согласилась.

Егор прикрыл глаза, ощущая внезапную пустоту под ногами — очень знакомую пустоту, дикую, безмолвную. Чтобы как-то заглушить ее, он с наигранной небрежностью проговорил:

— Значит, была Машенька Беркутова, а стала Мария Владимировна Милушевич.

— Маша, — поправила она. — Для тебя я всегда буду Машей.

— Ты его любишь? — задал он дурацкий вопрос.

Она посмотрела на него и отвела взгляд в сторону.

— Юлий очень хороший человек. И так много для меня сделал…

— Я бы тоже сделал, — буркнул Егор. — Хотя… Наверное, ты правильно поступила: с одной стороны богатый бизнесмен, с другой — нищий безработный художник…

— Художник, который однажды ушел на войну, — задумчиво произнесла Мария. — И забыл тех, кого здесь оставил.

— Забыл?! — возмутился он.

— Я писала тебе. Только ответа не получила.

— Я же лежал в госпитале. А письма, наверное, приходили на адрес военной части.

Мария нахмурилась.

— Ты был ранен? Я и не подозревала…

— Контужен, — нехотя уточнил Егор. — Ничего серьезного.

— Расскажи, — попросила она.

Он вяло пожал плечами: что тут рассказывать… И тогда она протянула руку и коснулась его запястья.

Ее ладонь была прохладной, но Егора вдруг обдало горячей волной. Накрыло целиком, вместе с год назад поседевшей головой, гулко стучащим сердцем и печенью, остро тоскующей по алкоголю. Вместе с маленьким, но ужасно гордым городком Эль-Бахлаком, погибшими заложниками на телецентре, погибшей девочкой-«барсом», погибшим Эдиком Авербахом, искалеченным майором Свидригайловым и дешевым желтым кассетником из кошмарных снов — они еще продолжали наведываться к нему, эти сны, заставляя вскакивать среди ночи, отшвыривать одеяло и нервно курить, стоя голышом у темного окна… Мария слушала не перебивая, а когда он все-таки выдохся, посмотрела на сверток с картиной и тихо произнесла:

— А я, дурочка, не могла понять…

— Что?

— Почему город на твоей картине… ну, будто в дымке. И флюгеры, и небо, и парашют… Я ожидала чего-то другого. Более радостного, что ли…

Егор усмехнулся.

— Ну, причина-то, положим, куда прозаичнее: просто нет денег на хорошие краски. А те, что подешевле — блеклые, и цветов нужных нет.

Мария отчего-то смутилась и опустила глаза. Чуточку подумала и осторожно, будто боясь обидеть, сказала:

— Знаешь, я хочу тебе предложить… Юлий как-то упоминал, что ему нужен хороший дизайнер, чтобы оформить домик для гостей. Ты ведь еще и дизайнер?

Егор озадачился.

— Ну, вообще-то… Ты серьезно?

— Вполне.

Он хмыкнул.

— А твой Юлий… как, против не будет? К нему ведь, поди, дизайнеры с утра в очереди стоят. А тут я — без протекций, без рекомендательных писем…

— Юлия я уговорю, — решительно сказала Маша. — Главное — чтобы ты согласился.

Егор внимательно посмотрел на девушку — она отвела взгляд, снова спрятавшись за ресницами… Но он заметил вдруг, что ресницы мелко подрагивают, словно горячо просят о чем-то. Да что там просят — умоляют, увещевают, гипнотизируют…

— Зачем это тебе? — тихо спросил Егор. — Ты устраиваешь свою личную жизнь… Не думаешь, что я буду тебе мешать? Или решила просто подкормить старого знакомого? Чтобы он с голодухи боты не завернул?

Она не ответила. Однако ее ресницы уже не дрожали и не просили, а почти требовали. И на лбу явственно обозначилась упрямая складка. Егор посмотрел на эту складку — и сдался.

— Ладно, — примирительно сказал он. — Только… Мне кажется, ты что-то недоговариваешь. Я прав?

…Переговоры с компьютерным бароном Мария вела по сотовому телефону, используя для убеждения уже знакомую череду интонаций: сначала просительные, потом требовательные, и наконец — сдержанно-ликующие. Уломала-таки, со снисходительной улыбкой подумал Егор, успевший за время разговора побывать Машенькиным другом детства («он мне почти как родственник, понимаешь?») и местным светилом живописи и строительного дизайна («Я привезу тебе одну из его работ. Тебе понравится, обещаю…»)

— Все, — сияюще объявила она. — Добро получено, можем ехать.

— Да, мэм, — со всей серьезностью отозвался Егор. — Всенепременно, мэм. Разрешите бегом, мэм?

На стоянке перед кафе стоял приземистый бежевый «Ситроен», и квадратного вида облом флегматично протирал тряпочкой и без того чистое ветровое стекло.

— Егор, познакомься, это Толик, — бросила Мария.

— Очень приятно, — кивнул Егор, пожимая руку облому.

— Взаимно, — буркнул тот, без всякой, впрочем, радости.

Телефон в Машенькиной сумочке снова запиликал, она отошла и заговорила с кем-то невидимым. Егор, дабы заполнить паузу, рассеянно принялся разглядывать машину.

Машина была неплохая. Да что там, потрясающая была машина. Возможно, не такая респектабельная, как представительский «мерс», но более изящная и элегантная. Егор провел пальцем по капоту и произнес:

— Классная тачка.

— Рад, что вам понравилось, — без выражения отозвался Толик и подозрительно уставился на сверток в руках Егора. — Это что?

— Картина.

Толик зачем-то попинал ногой колесо и сообщил в пространство:

— Не нравишься ты мне, парень.

— Что так? — осведомился Егор. — Мы еще и познакомиться как следует не успели…

— Наплевать. Я таких, как ты, за версту чую. Глистогоны-попрошайки, блин…

— Сильно сказано, — уважительно сказал Егор. — Сам-то давно с трактора слез?

Эта тирада задела Толика за живое. Его лицо стремительно пошло свекольными пятнами, нутро издало львиный рык, он выпрямился и угрожающе двинулся в сторону Егора.

Егор улыбнулся — спокойно и без тени испуга, хотя физиономия шофера могла бы нагнать страх даже на каменную крепость средней величины. Толик стоял совершенно открыто, и достать его при необходимости можно было дюжиной разных способов. Однако это не понадобилось: наверное, Толик что-то прочел в лице собеседника. Что-то такое, что заставило его остановиться, почесать затылок и угрюмо процедить:

— Смотри у меня. Начнешь клеиться к Марии — башку свинчу.

— Мальчики, вы часом не ссоритесь? — поинтересовалась Маша, закончившая телефонный разговор.

— Ну что ты, — Егор снисходительно похлопал шофера по плечу. — Мы теперь — не разлей вода. Осталось только надрезы сделать на руках и побрататься на крови. Верно, Толик?

— Ясен пень, — брякнул тот, осклабясь. — На крови побрататься мы еще успеем, чует мое сердце.

И зло плюхнулся за руль.

Возле Фонтанной площади Егор попросил:

— Останови.

— Зачем еще? — сердито осведомился Толик.

— С другом нужно парой слов перекинуться, — Егор посмотрел на Марию. — Не беспокойся, я мигом.

Вид приятеля, молодцевато выпрыгнувшего из чужой роскошной тачки, вызвал у Романа приступ тоскливой зависти.

— Однако, — лаконично выразил он свое мировоззрение.

— Халтурка подвернулась, — чуть виновато объяснил Егор.

— Вижу, не слепой. Похоже, мне твою мазню опять в одиночку сторожить?

Егор приобнял товарища за плечи.

— Слушай, если дело выгорит, скажу, что мне необходим помощник.

Тот заметно приободрился.

— Что ж, я мальчик шустрый, привык к спартанской обстановке… Башляют хоть прилично?

— Хватит, чтобы тебя в парикмахерскую сводить. А то бородища твоя…

— Моя «бородища», — выспренне произнес Роман, — это часть меня самого. И стричь ее так же противоестественно, как удалять здоровый зуб. Ладно, катись. Дамочка, поди, извелась вся. Оле!