Александр Лавров (Красницкий) - Под волнами Иматры

– Про змею рассказывай, про змею!

Кондратьев встрепенулся. Ему очень льстило это общее внимание.

– Полюбился ты мне, парень, – хлопнул мастеровой его по плечу, когда рассказ был кончен. – Выпить желаешь?

– Выпить? Отчего же? Коли угощают, выпить всегда можно, это натуре не повредит.

– Так пойдем в сторожку, так и быть, угощу! На работу не нужно?

– Какая работа тут! Из-за змеиного страху на сей день от всего освобожден.

– Так и гуляй душа! Нужно же человеку в себя после змеи прийти!

Мастеровой обнял сцепщика за плечо, вытащил из кармана бутылку водки и, помахивая нею, заорал:

– Гуляем, вот мы как!

Пара новых друзей удалилась, а вслед им понеслись затаенные вздохи, и даже кто-то во всеуслышание высказал мысль:

– Привалит же счастье! Из-за змеи угощают!

Новые друзья отошли подальше и расположились на откосе канавы. Приложились для первого знакомства к бутылке, и Алексей Кондратьев начал заметно хмелеть. Он болтал без умолку. В болтовне его перемешались и рассказы о змее, и его надежды на получение награды за найденный портрет.

– Уж как пить дать – получу! – хвастался он. Если этого барина не найду, от сыскного награждение будет, вот я какой!

– Сыскное-то причем? – удивился мастеровой.

– Очень причем… Ты думаешь, что? Я давеча и говорить не хотел, да о портрете проболтался…

– Что? Ничего я не думаю!…

– Потому и не думаешь, что глуп ты, как я вижу…

– Уж и глуп будто?!

– Само собой… Портрет-то я где нашел? Ты мне скажи – где?

– А, ну, тебя и с портретом-то! Почем я знаю?!

– То-то и дело, что не знаешь… Кабы знал, так все бы смекнул… Где бутылка-то?

Кондратьев одним духом осушил остатки.

– Слышь ты, – совсем пьяным голосом заговорил он, – портрет тот я нашел в том самом вагоне, в коем сюда, в Питер, мертвый барин с дочкой приехал, и в той самой купе, где он помер…

– Ну, так что же из того?

– Глуп ты, а еще мастеровой! Может, это портрет-то евойный, мертвого барина? Так дочке приятно.

– А ты покойника-то видел?

– Нет, он на станцию прямо проехал.

– А я вот видел!

– Ты? – удивился Кондратьев. – Где сподобился?…

– Фонарь электрический починяли, когда тот поезд подошел, при мне вынесли… Знаешь что?

– Что еще?

– Портрет-то у тебя где?

– Дома схоронен.

– Так ты тащи его сюда.

– Зачем?

– Посмотрю я, сразу узнаю, тот это или другой… Тебя жалею, ни за что ни про что втешешься!…

Кондратьев был уже пьян и плохо соображал. Однако доводы нового товарища показались ему убедительными.

– А ты… ты не надуешь? – спросил он, поднимая отяжелевшую голову.

– Кого? Тебя-то, своего брата Исаакия? Вот корысть была!

– Коли не надуешь, да выйдет что у нас из этого, так я тебя уважу, поделимся…

– И на том спасибо… Дело только поскорее варганить нужно… Болтал в народе напрасно.

– Сплоховал, брат, сам знаю, что сплоховал… Так принести?

– Портрет-то? Уж это, как ты хочешь…

– Я принесу… Выпить бы теперь важно было…

У собеседника сцепщика был, очевидно, с собой большой запас хмельной влаги. Не успел Кондратьев выразить свое желание, как у мастерового в руках появилась новая, полная вина бутылка. Он торжественно потряс ею перед носом товарища и многозначительно произнес:

– А это что?

– Дай! – потянулся к бутылке Кондратьев.

– Шалишь! Чего мне тебя зря угощать-то? Принесешь портрет, пей, сколько твоей душе будет угодно, а до тех пор ни-ни…

Сцепщик был уже так пьян, что готов был на все, только бы продолжить выпивку.

– Так не дашь? – вскрикнул он.

– Принеси портрет сперва!

Кондратьев вскочил на ноги.

– Ну, быть по-твоему, – произнес он, – принесу. Надуешь – убью! Здесь меня жди… Сюда приду.

Он пошел, слегка покачиваясь, в сторону довольно далеких строений. Начинало уже темнеть, но до наступления вечера было все-таки далеко. Когда Кондратьев несколько отошел, его товарищ тоже быстро, без всякого признака опьянения, вскочил на ноги.

Порывистым движением он расстегнул ворот рабочей блузы и вытащил из-под нее порядочной величины кожаный мешок, висевший на ремнях на шее; не снимая ремней, собеседник сцепщика поднял мешок и сильно потряс его около своего уха. Он, видимо, был очень озабочен и, убедившись на слух, что заключавшееся в мешке цело, поспешил засунуть его обратно под блузу и бегом пустился догонять уходившего Кондратьева.

– Постой, постой! – кричал он на бегу. – Чего мне тебя здесь ждать? Вместе пойдем!…

Сцепщик приостановился, и оба новых друга, обнявшись, пошли через поле. Скоро они скрылись во мгле наступивших сумерек.

Вечером того же дня Пантелей Иванович Ракита, измученный, голодный, вернулся домой. Более суток он был на ногах.

– Ну, что твоя змея? – спросила Пантелея Ивановича жена.

Ракита только рукой махнул.

– Глупости все, вздор! – рассердился он. – Зеленый змий там был, а не змея! Вот что!…

– Однако, говорят…

– Глупости говорят!

– Да не о змее вовсе… Говорят о какой-то фотографии, найденной в том вагоне, где привезли этого миллионера Воробьева.

Пантелей Иванович, когда его супруга говорила это, закуривал послеобеденную сигару. Словно что-то ударило его, когда он услыхал эти слова. Сигара вывалилась из рук, и он уставился на жену недоумевающим взором.

– Какая карточка? – воскликнул он, – кто говорит?

– Дарья наша… У этого Кондратьева карточку видели. Он нашел ее в том вагоне.

– Не может быть! Как же это я ничего не знаю? Дарья! Дарья!

На зов явилась из кухни прислуга.

– Какая карточка? Что такое болтают? – закидывал ее вопросами Пантелей Иванович.

В ответ Дарья рассказала, что и она уже побывала на том месте, где появилась змея. Там она встретила знакомого, товарища Кондратьева, тоже сцепщика. Он и рассказал ей, что Кондратьев, пьяный, забрался в вагон первого класса, стоявший на запасных путях, чтобы проспаться там. Это был тот самый вагон, в котором скоропостижно умер богатый пассажир. Выспавшись на мягких диванах, Кондратьев, по рассказу знакомого Дарьи, нашел в том самом купе, где был мертвец, фотографическую карточку, которую и не подумал представить по начальству, а держал у себя. С какой целью – этого знакомый Дарьи не знал, но говорил, что портрет находится у Кондратьева и тот теперь никому его не показывает.

– Да как же я-то ничего не знаю об этом? – удивлялся Ракита.

– Помилуйте, барин, разве вам будут о таких пустяках говорить, беспокоить вас зря! – отозвалась Дарья.

– Ну, это не зря… Бог знает, что тут кроется… Сюртук мне скорее, пальто, скорее, скорей!

– Уходишь? Отдохнул бы, – пожалела Пантелея Ивановича жена.

– Какой тут, матушка, отдых, – замахал тот руками, – такое дело, такое дело!

Он убежал. Первому же дворнику, встреченному на пути, он приказал как можно скорее бежать в дом, где жили железнодорожные рабочие, и немедленно привести к нему Кондратьева. За первым посланным он отправил второго, третьего. Поиски оказались напрасными. Кондратьева нигде не было.

– С каким-то мастеровым запьянствовал, – сообщили посланцы, – видали тут его… домой приходил…

– Зачем? – спрашивал Ракита.

– В сундуке рылся, искал что-то… Потом ни с того ни с сего побил жену и ушел…

– И нет его?

– Нигде нет! Верно, в город ушел…

Ракита строго-настрого приказал, чтобы Кондратьева доставили немедленно, как только найдут.

Наступила ночь. Пантелей Иванович тревожился, томился, посылал узнать, не вернулся ли сцепщик, – все было напрасно; даже к рассвету Кондратьева все еще не было.

Измученный всей этой непрерывной суетой, Пантелей Иванович, когда стало светать, вздремнул. Вдруг он почувствовал, что его будят, и открыл глаза. Было уже совсем светло, наступило утро. Над Ракитой склонился тормошивший его усатый городовой.

– Ваше благородие, вставайте, – будил он Пантелея Ивановича, – нашелся!

– Кто нашелся? – еще не придя в себя, спросонок воскликнул тот.

– Кондратьев нашелся… лежит…

– Где? Спит пьяный?

– Какое, ваше благородие, пьяный! Мертвый!

Это сообщение было настолько неожиданно, что всякий сон как рукой сняло с Ракиты.

– Как мертвый? – закричал он. – Быть не может.

– Так точно, а все-таки Кондратьев померши.

– Да где он?

– Там, у Глухозерского завода, около леса… Караул уже приставлен, чтобы посторонние не налезали…

Ракита натянул пальто, схватил портфель и со всех ног кинулся к тому месту, где нашли Кондратьева. Еще издали он увидал кучку народа.

– Ваше благородие, – подбежал к нему городовой, приставленный к телу, – что-то неладно…

– Что еще?

– Покойник-то, хотя и мертвый, а словно шевелится…

– Глупости…

– Извольте сами взглянуть, то есть, не весь шевелится, а можно сказать, частью только.

Пантелей Иванович растолкал любопытных и подошел к распростертому на земле телу. Он сразу узнал Кондратьева, и его опытному глазу незачем было долго смотреть; сцепщик был мертв. Но положение тела было самое покойное. Казалось, будто умерший сладко спит. Никаких следов борьбы около него не было заметно.