Сергей ГОРОДНИКОВ - Алмаз Чингиз-хана

Тропа завела их в постепенно сужающееся глухое ущелье, которое закончилось обрывом к неширокой речке. Над обрывом до противоположного его края провисал хлипкий мостик, натянутый на старых верёвках, не вызывающих доверия к их прочности. И даже беглый взгляд позволял сделать вывод, что прогнивший настил мостика был недавно поврежден и на лошадях непроходим. Все спешились у отвесного, изрезанного трещинами утёса, который ограждал тропу слева и давал пусть не прохладную, но всё же тень. Оставили Петьку с лошадьми, остальные нестройно приблизились к самому обрыву. Речка внизу шумно пенилась и разбрызгивала прозрачную воду на бесчисленных валунах и камнях, как будто сметённых в неё со всей округи наводившими свой порядок великанами. Она в это время года оказалась мелководной, позволяла и вброд перебраться на другой берег. Но хотя от края обрыва до воды было не больше роста мужчины, спуск к ней в данном месте представлялся рискованным, можно было запросто сломать шею. Люди при взаимной помощи способны были преодолеть возникшие препятствия, но тогда пришлось бы оставить лошадей, для которых такой спуск и подъём на другом берегу были невозможными.

— Придется вернуться, поискать за утёсом низкие берега на этой и на той стороне реки, — умышленно бодрым голосом сделал вывод Мещерин.

Близкий ружейный выстрел прозвучал неожиданно, разорвал покой ущелья и разнесся затихающими повторениями по горным окрестностям. Под отзвуки удаляющегося раската с укрытия на утёсе вывалился и, пролетев несколько метров, замертво свалился на Петьку подстреленный кем-то джунгар, а рядом треснул приклад стрелецкого ружья, который упал вместе с ним.

— А-а-а! — дико завопил Петька, сбитый с ног и придавленный тяжестью грузного тела в стальной кольчуге.

Выстрел, звучный треск приклада и затем испуганный вопль Петьки словно пробудили всех демонов ущелья. Его наполнили пронзительные визг, свист, и из укрытий в утёсе и за ним на тропу посыпались горохом преследовавшие отряд разбойники. Девять отъявленных головорезов перекрыли обратный путь из ущелья и во всеоружии ринулись навстречу Мещерину и его спутникам. Петька старался приподняться, и один из джунгар на бегу полоснул его шею остро заточенным кинжалом. Другой, в чьих руках была вторая из оказавшихся у джунгар пищалей, вскинул ружьё к плечу, но пистолетный выстрел Мещерина опередил разбойника на долю секунды. С пулей во лбу он, будто споткнулся, ружьё дернулось дулом кверху и пальнуло в воздух, когда он судорожно нажал на курок. После стрельбы Румянцева и казачка из своих кремниевых ружей, атамана и Мещерина из трёх пистолетов между ними и нападающими раскрылась завеса густого порохового дыма. Сквозь дым было видно, что ещё двое разбойников, которые были с луками и намеревались воспользоваться ими, точно налетели на преграды и опрокинулись на землю. А бегущий впереди джунгар приостановился от звонкого удара пули по зерцалу на животе; однако зерцало его спасло, на бронзовой пластине осталась только вмятина. После этого их стало шестеро против пятерых: шестеро опытных разбойников, размахивающих саблями, против безоружного подьячего, юного казачка, Мещерина, атамана и Румянцева, которые опешили, нестройно отступали, теснимые к обрыву над речкой и к навесу скалы.

Однако внезапность нападения, на что делали расчет разбойники, не удалась. Кто-то своим выстрелом выдал их засаду, насмерть подстрелив того, кто уже целился из стрелецкого ружья в атамана. Устраивая засаду, джунгары настраивались быстро и легко разделаться со спутниками Мещерина. Теперь же, когда надежда на это испарилась, ими двигала бешеная злоба всё ещё уверенных в своём превосходстве голодных хищников, опьяняемых близостью крупной добычи.

Довольно искусно работая саблями, Мещерин с атаманом хоть и неслаженно, но отбились от первого, самого яростного натиска отъявленных головорезов. При этом атаман успел серьезно ранить в руку джунгара с широким носом, который бросился на него первым, и убрал его из числа опасных противников. Румянцев в стороне от них тоже оказался не подарком для увёртливого вислоухого коротышки. Ему удалось отделить разбойника от сообщников, и он расчетливо пробивался к тому месту, где, истекая кровью, лежал смертельно раненный в спину Петька, возле которого опасно топтались и взбрыкивали испуганные лошади.

— Собаки! — злобно прохрипел Румянцев, внезапным ловким приемом отбивая саблю вислоухого, чтобы в следующее мгновение разрубить плохо защищённое кольчугой бедро врага. Он сбил с головы потерявшего увёртливую подвижность коротышки деревянный шлем, его самого повалил на землю и ударом рукояти сабли проломил ему череп.

Но ни у казачка, ни у подьячего не было опыта и сил, чтобы оказывать серьезную помощь своим товарищам в такой напряженной и яростной рубке. Это давало джунгарам преимущество, они напирали. Подьячий за спинами тех, кто отбивались на саблях, приноровился бросать в разбойников камни и мучился предположениями: уж не Борис ли своим выстрелом предупредил их о западне и, если так, почему не торопится им на выручку?

Борис же в это время привалился спиной к выемке наверху утёса, как мог в его неудобном положении перезаряжал ружье. Он вслушивался в крики, в лязг, звон и скрежет клинков внизу, и холодным взором осматривал возможные укрытия, выискивал Бату, полагая его одного стоящим всех остальных живых разбойников, — выискивал и не находил. А невидимый им Бату, как дикий кот, пробирался узким изломом сбоку утёса. С ножом в зубах монгол осторожно приблизился к заострённому выступу, который разделял его от Бориса, неожидаемый в столь труднодоступном участке. Подавив в себе чувство боли от кровоточащих царапин на босых ступнях, он бесшумно поднялся над выступом и одним движением вынул нож из-за пояса и замахнулся. Он нацеливался пронзить вену под ухом самого искусного воина из спутников Мещерина, который смотрел в другую сторону, в ущелье.

В последнее мгновение Борис расслышал шорох, успел прикрыться ружьем, и нож, жадно чавкнув, впился в дерево приклада. Как обнажающий смертоносное жало скорпион, Бату из привязанных к спине ножен выдернул лезвие сабли, — она кровавым отблеском сверкнула в красном предвечернем солнце, — и страшный зверской гримасой прыгнул на противника. Ружье снова выручило Бориса. Сабля звонко лязгнула о сталь шестигранного ствола, а, отклоняемая движением ружья, скользнула до самого дула, отчего Бату потерял равновесие и невольно выпустил рукоять. Поддетый толчком приклада в живот, он не удержался на выступе, сорвался вниз.

Однако в падении вдоль неровной стены он успел по-кошачьи вывернуться и ухватился за щель в стене откоса. Он живо нащупывал ногой опору висячему положению, слыша, что его сабля звонко стукнулась о камни седловины. Судя по тому, когда она ударилась о камни, до седловины было метра три, не больше. Он знал, что у Бориса ружьё не заряжено, а, глянув вверх, увидел, что тот выдернул торчащий в прикладе нож и отбросил к ущелью. Чего он не ожидал, так это его прыжка. Схватив ружьё обеими руками, Борис с лёта обрушится ему на спину, успевая захватить стволом его горло, чтобы, словно клещ, повиснуть на спине противника.

Шестигранный ствол давил горло и затруднял дыхание, оскалившееся, как у волка, лицо Бату наливалось кровью, он хрипел, задыхался. Пальцы его не выдержали напряжения, и оба врага сиамскими близнецами сорвались с откоса. Они упали и покатились по седловине, до крови царапаясь о камни спинами, грудью, плечами, рыча и чертыхаясь.

На седловине Бату перебросил оглушённого столкновением с валуном Бориса через себя, освободился от захвата. Борис не успел подняться, и удар ноги пришелся ему в лицо. От второго он увернулся, перехватил ступню монгола, не позволив ему дотянуться до валяющейся сабли, и, рывком поднимаясь с колена, погрузил свой кулак ему в пах. Его удар был жестоким и умелым. Монгол схватился ладонями за низ живота, согнулся с открытым ртом, не в силах ни вздохнуть, ни выдохнуть. Пошатываясь, Бату отступал к шуму речки под обрывом и вдруг, как бык, ринулся на шагнувшего к ружью врагу. Железной хваткой сковал очень сильными руками его бёдра и рванул Бориса с собою к обрыву.

В падении, вместе со срывающимися камнями они разгорячёнными телами погрузились в обжигающе холодный водоворот, попытались драться и под водой. Однако захлебнулись, отпустили, потеряли один другого. Их подхватило, расшвыряло и понесло бурным течением. Бату раньше своего противника выбрался на большой, скользкий от влаги и мха валун, который перегородил треть речки, а с него на берег к лошадям джунгар, которые в укрытии скал дожидались своих хозяев. Его тёмно-серый жеребец не был привязан или стреножен, держался особняком и неуверенно зашагал навстречу хозяину. У монгола еще хватило сил забраться в седло. Он привалился к шее коня, и умное животное само побежало, унося его прочь от этого места.