Светлана Гончаренко - Уйти красиво и с деньгами

Анна Терентьевна с достоинством выплыла на солнцепек, открыла зонтик и топнула ногой.

– Вот видишь, Лиза, какую непростительную ошибку ты совершила, – недовольно сказала она. – Теперь не расхлебаешь! Глупый магазинщик! Бог знает что обо мне подумал.

– Он подумал, что вы эту шпильку стащили и теперь хотите за возврат получить побольше денег, – беспечно предположила Лиза. – Кстати, сколько нам на самом деле могли бы дать?

К Лизе вернулась веселость: она сумела-таки узнать о ночной находке самое главное. Теперь можно и дальше расследовать эту историю со склепом и террористами. Может получиться совсем как в Володькиных книжках про Шерлока Холмса и других молодцов-сыщиков! Правда, по законам этих книжек Зося, потеряв шпильку в опасном месте, должна была впасть в панику и спешно покинуть Нетск. Вот тогда-то Ваня с Володькой могли прибыть на ее квартиру и найти гору новых улик. Например, обрывки лент и кружев в беспорядочно выдвинутых ящиках комода – верное свидетельство смятения и нечистой совести. А где-нибудь под шкафом обязательно лежала бы загадочная записка, подписанная одними инициалами!

Впрочем, такая записка должна была валяться уже на ступеньках склепа, но ее почему-то там не было.

Также не было слышно, что Зося Пшежецкая куда-то подалась из города. Запутанное дело…

Тетя Анюта шла рядом и кипятилась:

– Лиза, молчи, молчи! У тебя что ни слово, то кошмар! Как только поворачивается язык лепетать, что меня приняли за шантажистку? Это чудовищно!

И она в гневе тыкала костяным острием зонтика в знойное марево, которое колыхалось над головой.

– Почему чудовищно? – удивлялась Лиза. – Было бы только справедливо заплатить нам за возврат ценной вещи. Тем более что шпильки парные, а потерять что-то одно из пары – значит потерять, по сути, и другое. Вспомните, как вы куда-то дели сережку с камеей? Ее так и не нашли. А вторая сережка валяется где-то до сих пор, и носить ее нельзя.

– Лиза, это несравнимо. И перестань во весь голос болтать на улице! Так только бабы-торговки поступают. Иди молча и продумывай свое поведение. Оно непростительно глупое. И, боже, не горбись так!

В сердцах Анна Терентьевна легонько стукнула племянницу ридикюлем по лопаткам. Это стало возможным, потому что они свернули с нарядного Нового бульвара, где стоял магазин Натансона, и углубились в тихий невзрачный переулок. Тут не было ни души. Обыватели попрятались от жары, и даже все ставни на солнечной стороне были прикрыты. Только в тени одного парадного крыльца валялась, откинув длинные седые ноги, какая-то собака. Собака вывалила длиннейший язык, который дрожал от частого дыхания, и с прищуром наблюдала за воспитанием девицы из приличной семьи. Воспитание было вполне гуманным: ведь в Павловском институте за понурые плечи и непрямой стан пребольно щелкали линейкой.

Лиза ничуть не огорчилась, получив по спине ридикюлем. Можно и потерпеть! Зато тетка оказалась послушным орудием Лизиных замыслов и потащилась к Натансону. Взрослая жизнь, к которой Лиза отныне принадлежала и которая до сих пор лишь душила ее тугими воротниками и утеснительными правилами, оказалась не так уж хитро устроена. Эта жизнь поддавалась, впускала в себя, принимала за чистую монету Лизины уловки, и от этого делалось легко и весело.

Лиза снова подала голос:

– Нет, тетя, все-таки согласитесь, это совсем не глупая мысль – попробовать всучить Зосе Пшежецкой потерянную шпильку за хорошие деньги.

Теперь Лиза явно хватила через край: Анна Терентьевна остановилась и с шумом вытолкнула из ноздрей воздух. Дремавшая под крыльцом собака почуяла, что дело нехорошо, встала, подобралась и уставила на гневную тетю Анюту бессмысленные карие глаза.

– Елизавета, – тихо, но грозно произнесла Анна Терентьевна. – То имя, что ты в который раз сегодня назвала, чтобы я слышала из твоих уст в последний раз! Ты молодая девушка и должна быть вдвойне осмотрительна. Малейшая капля грязи… Да ты сама знаешь! Вернее, не знаешь, не можешь знать по своей невинности, но… Поверь мне на слово: эта особа… Молчание, только молчание! Ты не знаешь о ней ничего!

Как бы не так!

Конечно, Лизе пришлось опустить глаза и кротко проговорить:

– Хорошо, тетя. Я буду молчать.

Однако она никак не могла взять в толк, как можно не знать того, что она давно уже знает. А что представляет собой Зося Пшежецкая, Лизе было известно отлично, и по многим причинам.

Во-первых, жили Пшежецкие на Почтовой, через три дома от Одинцовых, и Лиза наблюдала с детства все семейство собственными глазами. Во-вторых, Зосина младшая сестра училась с Лизой в одном классе. Звали ее Катей, или по-польски Касей. Имя это и она сама, и ее мать произносили слегка пришепетывая, поэтому злые девочки дразнили маленькую Пшежецкую Кашей. Ее подругой Лиза не была – замкнутая Кася всерьез ни с кем не сближалась. Но и не ссорились они никогда, потому что Лиза не любила насмешек и розыгрышей, на какие были горазды другие девочки, та же Мурочка (кажется, именно она и придумала имя Каша).

Дважды в год Анна Терентьевна заходила (заезжала, как упорно продолжала она твердить) к почтенной Антонии Казимировне, Касиной матери. То были соседские визиты, поэтому приходилось принимать и визиты ответные. Ничего скучнее и вообразить было нельзя! Лиза и Кася восседали в гостиной и беседовали по-французски о погоде, чтобы старые дамы исподтишка ими любовались. Сами по себе, где-нибудь в гимназическом коридоре или на углу Почтовой, девочки говорили бы о другом – о трудностях немецких упражнений или о десятичных дробях. Впрочем, и эти разговоры долго не длились: Каша была очень серьезная девочка.

Поэтому основным источником скандальных сведений о Пшежецких, и о Зосе в особенности, была няня Артемьевна. Няня зналась со всей соседской прислугой. В этих кругах ее считали кладезем мудрости. Она давала советы, интересовалась житейскими мелочами и знала всю подноготную многих обитателей Нетска. А уж на Почтовой для нее и вовсе не было никаких тайн.

Все свежие новости Артемьевна обычно выкладывала скромнице Матреше – должно быть, с назидательной целью. Беседы велись шепотком на кухне или в няниной комнате, где стоял знаменитый сундук – такой громадный, что платья в нем лежали расправленные во весь рост. Матреша няне в ответ почти ничего не говорила, только охала и ужасалась. Любопытная Лиза обычно бродила где-нибудь поблизости. Она не столько пугалась, сколько радовалась разнообразию людских проделок.

Именно таким образом Лиза узнала, что рыжий штабс-капитан Пшежецкий, отец Зоей и Каси, не случайно утоп в Нети, заглядевшись на закат и ненароком свалившись со Старого моста, как говорили тетя Анюта и Антония Казимировна. Нет, он, оказывается, перелез через высокие деревянные перила, сам прыгнул в воду и нарочно стал тонуть, хотя был отличный, бойкий пловец. А все потому, что он проиграл поручику Репкину громаднейшие деньги. Чтоб эти деньги заплатить, надо было продать и не слишком казистый домишко Пшежецких, и мебель, и все крестики Антонии Казимировны (других драгоценностей она не признавала), и даже – это Артемьевну особенно поражало – все до последнего горшки с кухни.

Чтобы не делать этого, помраченный горем штабс-капитан утопился по дороге домой из офицерского собрания.

Маленькая Лиза очень жалела бедного штабс-капитана. Ей представлялось, что гордый Пшежецкий, как-никак до XVIII века бывший графом, больше всего горевал, что проиграл счастливцу с такой смешной и несолидной фамилией. Репкин! Лучше бы уж Репин…

Утопившись, рыжий Пшежецкий спас от разорения свое и без того небогатое семейство. Репкин оказался человеком благородным. Проигрыша с Антонии Казимировны взыскивать не стал. «Грех вдову и сирот обижать», – одобрила его Артемьевна.

Странно, но еще задолго до утопления штабс-капитана Антония Казимировна выглядела его готовой вдовой: ходила всегда в черных глухих платьях, траурных вуалетках, носила крестики, четки и какие-то могильные цепочки. Ежедневно она бывала в костеле – замаливала, должно быть, грешки своего лихого супруга.

Дома у Пшежецких тоже было по-костельному мрачно: мебель сплошь темная, аскетически-бесцветные занавески на окнах и дверях висели понуро. Пахло скорбно и сладко – погребом, в котором постоял ванильный пирог. Немудрено, что Кася была такой невеселой, а штабс-капитан стремился вон из дому – к картам. Говорят, он еще и попивал, и на Саперные езживал.

Что до Зоей, то беспутной она, скорее всего, вышла тоже от домашней скуки. Если Кася скуке вся до донышка подчинилась, Зося всегда бунтовала.

Начать с того, что Зося выросла красавицей, хотя ни штабс-капитан, ни Антония Казимировна красотой не блистали. Да и Кася получилась у них полной дурнушкой. Няня Артемьевна этому чуду природы очень дивилась. Вроде бы Зося во всем дочка своих родителей – в отца рыжевата, носик тоненький, как у Антонии Казимировны. А ведь королева девка!