Джозефина Тэй - Дитя времени

— Я думал заняться алгеброй, в школе не обращал на нее особого внимания, но я перерешал столько геометрических задач на этом проклятом потолке, что вся математика мне опротивела…

— А как насчет кроссвордов? Если хочешь, я принесу тебе сборник.

— Боже упаси…

— Кроссворды можно составлять самому. Говорят, это даже интереснее.

— Возможно. Но словарь весит несколько фунтов, кроме того, я ненавижу пользоваться справочниками.

— Я забыла, ты в шахматы играешь? Можно решать шахматные задачи: белые начинают и дают мат в три хода, и так далее…

— Шахматы интересуют меня только с декоративной стороны.

— Декоративной?

— Очень изящные фигуры: кони, пешки и все остальное. Весьма элегантно.

— Какая прелесть! Могу принести тебе шахматы… Ладно, ладно, никаких шахмат… Не хочешь ли заняться каким-либо расследованием? Тоже своего рода математика — отыскивать ответы на нерешенные вопросы.

— Ты имеешь в виду преступления? Я все свои уголовные дела знаю наизусть. С ними ничего сделать нельзя — во всяком случае, пока я тут валяюсь.

— Нет, я вовсе не имела в виду твою работу в Скотленд Ярде. Я хотела предложить кое-что более, — как бы сказать… — более классическое. Что-нибудь из тех тайн, что веками мучили умы…

— Например?

— Ну, скажем, «письма из ларца».

— Только не Мария Стюарт!

— Почему бы нет? — спросила Марта, которая, как все актрисы, видела шотландскую королеву сквозь дымку белой вуали.

— Меня может заинтересовать дурная женщина, но глупая — никогда.

— Глупая? — воскликнула Марта хорошо отрепетированным низким голосом Электры.

— Очень даже.

— Алан, как ты можешь!..

— Если бы она носила другой головной убор, а не корону, никто бы о ней и не вспоминал. Только из-за короны на нее и зарились.

— Ты считаешь, что в летней шляпке она не любила бы столь же страстно?

— Она никого никогда не любила, в шляпке или без.

На лице у Марты отразилось такое возмущение, какое ей только могли позволить вся жизнь, проведенная в театре, и час, затраченный на косметику,

— Почему ты так думаешь?

— Мария Стюарт была шести футов ростом, а почти все чересчур крупные женщины холодны в любви. Спроси любого врача.

Сказав это, Грант тут же подумал: почему раньше, за все годы их знакомства, с тех пор, как Марта впервые использовала его в качестве запасного спутника, ему не приходило в голову, что спокойное отношение актрисы к мужчинам связано с ее высоким ростом. Но Марта не провела параллелей — она продолжала думать о своем кумире.

— По крайней мере она была мученицей. Этого ты не можешь отрицать.

— За что же она приняла муки?

— За свою веру.

— Если ее что и мучило, так только ревматизм. Она вышла замуж за Дарнлея без благословения папы римского, а за Босуэла — вообще по протестантскому обряду.

— Теперь ты еще скажешь, что она и узницей никогда не была?

— Беда в том, что ты представляешь ее вечно заключенной в камеру в башне замка, с решетками на окнах и единственным старым верным слугой, с которым она вместе молилась. В действительности же у Марии Стюарт было шестьдесят человек собственной челяди. Она горько жаловалась, когда их число урезали до каких-то трех десятков, и чуть не лопнула от злости, когда ей оставили только пару секретарей, несколько служанок, вышивальщицу и одного или двух поваров. Кстати, Елизавете приходилось за все расплачиваться из собственного кошелька. Двадцать лет она исправно платила, и все эти двадцать лет Мария Стюарт торговала шотландской короной, предлагала ее любому бунтовщику, согласному посадить ее на потерянный трон, то есть на трон Елизаветы.

Грант взглянул на Марту и увидел, как та улыбается.

— Ну как, проходит? — спросила она.

— Что проходит?

— Твой зуд.

Грант рассмеялся.

— Да. Целую минуту я чувствовал себя отлично. По крайней мере одно доброе дело за Марией Стюарт записать можно!

— Откуда ты так много знаешь о ней?

— В школе я писал о ней сочинение.

— Похоже, она тебе не слишком понравилась.

— Мне не понравилось то, что я узнал о ней.

— Значит, ты не понимаешь трагедии Марии Стюарт.

— Нет, почему же… Но ее настоящая трагедия была вовсе не в том, в чем все считают. Трагедия Марии Стюарт в том, что она родилась королевой с манерами деревенской домохозяйки. Насолить миссис Тюдор с соседней улицы — дело безвредное и даже занимательное; в худшем случае — посудачат немного, перемоют косточки и дело с концом. Но такая же стычка между венценосными особами ведет к катастрофе. Если ты готова поставить на карту страну с десятимиллионным населением, чтобы досадить коронованной сопернице, тебя ждет бесславный конец. — Грант помолчал. — Мария Стюарт пользовалась бы огромным успехом в качестве директрисы школы для девочек.

— Ты чудовище!

— И все-таки я прав. Учительницы любили бы ее, а воспитанницы — просто обожали. Именно это я и имел в виду, говоря о ее трагедии.

— Что ж, «письма из ларца» отменяются. Что еще есть в истории? Железная Маска?

— Я не помню точно, кто это был, но меня не может заинтересовать субъект, который от застенчивости прятал лицо за какой-то жестянкой. Меня вообще никто не может заинтересовать, если я не вижу его лица.

— Верно, я и забыла твою страсть к лицам. У всех Борджиа были поразительные лица; это семейство обеспечит тебе две-три загадки, если им заняться. Есть еще Перкин Уорбек,[1] конечно. Самозванцы всегда интересны. В самом деле ли он тот, за кого себя выдавал, или нет? Чудесная игра… И бесконечная. Как маятник. Или, скорее — кукла-неваляшка. Кажется, ты уже победил, прижал ее к полу, а она снова подымается как ни в чем не бывало.

Дверь открылась, и в проеме показалась простодушная физиономия миссис Тинкер. На голове служанки Гранта была нахлобучена неизменная шляпка, которую та носила с тех пор, как стала у него работать. Грант уже не мог представить себе Тинкер в другой шляпке, хотя знал, что у нее есть еще одна, которая надевалась исключительно с неким платьем, именовавшимся «мое синенькое» и которое миссис Тинкер носила лишь по особым случаям. Это платье использовалось в качестве мерила любого события. («Ну, как вам там понравилось, Тинк?» — «Не стоило того, чтобы надевать мое синенькое».) Она облачалась в это платье на свадьбу принцессы Елизаветы и на другие церемонии, связанные с королевской семьей, и один раз даже попала в киножурнал, две незабываемые секунды, когда герцогиня Кентская разрезала ленточку на открытии какой-то выставки.

— Мне сказали, что у вас гости, — начала миссис Тинкер, — и я совсем уж решила уходить, да слышу, голос вроде знакомый, я и говорю себе: «Да это же мисс Хэллард» — и зашла.

В руках у миссис Тинкер была груда пакетов и букетик анемонов. Она запросто поздоровалась с Мартой (в свое время она служила театральным костюмером и поэтому не проявляла чрезмерного преклонения перед богинями сцены) и с подозрением оглядела ветки сирени. Марта не заметила этого взгляда, но увидела анемоны и насторожилась.

Когда Лилипутка принесла еще две стеклянные вазы, Грант отметил про себя, что они подходили для белой сирени, но никак не для анемонов. Лилипутка явно старалась угодить Марте; быть может, надеялась даже завязать разговор. Но Марта никогда не обращала на женщин внимания, если это не сулило немедленной выгоды; ее терпимость по отношению к миссис Тинкер была напускной, отработанным условным рефлексом. Не дождавшейся слов благодарности Лилипутке ничего не оставалось делать, как покорно собрать выброшенные в раковину нарциссы и поставить их в новую вазу. От столь невероятного зрелища — покорной Лилипутки — Грант пришел в неописуемый восторг; и много дней спустя он с наслаждением вспоминал эту сцену.

— Ну, вот, — сказала Марта, закончив возиться с сиренью и ставя цветы перед Грантом, — теперь мне пора идти. Миссис Тинкер останется скармливать тебе снедь из всех этих пакетов. Дорогая, вы случайно не принесли ваши чудесные пышки?

Миссис Тинкер засияла:

— Хотите? Свежие, прямо из духовки!

— Конечно, потом я горько пожалею о том, что натворила — булочки жутко портят фигуру, — но все-таки прихвачу с собой парочку к чаю.

Со словами: «Мне нравятся подрумяненные с краев» — она выбрала две пышки, спрятала их в сумочку и начала прощаться:

— Не скучай, Алан. Я загляну через два дня и покажу тебе, как вязать носки. Говорят, ничто так не успокаивает, как вязание, верно, сестра?

— Да, да, именно так, — с готовностью ответила Лилипутка. — Многие из наших больных начинают вязать. Они находят, что со спицами в руках гораздо легче коротать время.

Марта послала с порога воздушный поцелуй и вышла. Лилипутка, преисполнившаяся уважением, последовала за ней.