Чёрный, как тайна, синий, как смерть - Елена Бриолле

– Это твоё последнее слово, предатель? – обратился он к мольберту, угрожая деревянной каракатице веником. – Как ты посмел? Наши позиции врагу? Немцы убили моего деда, а ты… Военный суд приговаривает тебя к смерти!

Мальчик размахнулся, и в следующую минуту поверженный мольберт грохнулся на пол. За ним полетела на кровать подставка для холстов и готовых картин.

Попугай из клетки у окна затараторил: «Каррамба! Каррамба!»

Дени съежился, метнулся за ширму и замер. Рядом с ним стояла раковина с замызганным полотенцем и двумя злыми кусками мыла: один для рук, второй – для кистей. Под краном набухла и сорвалась вниз капля вода. Кап!

Дверь открылась. В мастерскую зашёл отец:

– Что это?.. Что ты опять натворил?! Дени!

Мальчик почти не дышал.

– Дени! В папину мастерскую заходить нельзя! Я говорил тебе это: да или нет?

Молчание.

– А ну-ка вылезай оттуда! Сейчас ты у меня получишь!

Люсьен де Фижак бросился и резко отодвинул ширму. Дени выставил руки перед собой и попятился к стенке.

– Папа, извини! Извини, папочка! Не надо!..

Отец схватил Дени за шкирку и выволок на середину комнаты.

– Я покажу тебе, как не слушаться! Ишь, всю мастерскую мне разворотил, щенок! Снимай штаны!

– Люсьен, прекрати! – Голос у двери звучал так, что ему невозможно было не подчиниться. Де Фижак выпустил Дени, но тут же огрызнулся:

– Не вмешивайся! Это мой сын, и я сам решаю, как его воспитывать!

Мальчик юркнул к выходу. В дверном проёме стоял дядя Габриэль. Папа называл своего лучшего друга «Ленуар», «Чёрный». Дени точно не знал, фамилия это или прозвище. Мама говорила, что, даже если у дяди Габриэля усы, волосы и костюм были чернее золы, душа у него добрая. И глаза голубые. Чуть что, мама всегда советовала обратиться за советом к Чёрному.

Дядя Габриэль пригладил широкой ладонью густые волосы и почесал небритую щеку.

– Ты с кем тут сражался, малец?

– С немцами.

– Победил?

– Ага.

– Люсьен, твой сын победил бошей! Причем, судя по всему, победа была разгромной, а ты скандалишь.

Габриэль взял листок бумаги и, сев на пол, сложил из него кораблик.

– Держи, парень! Давай это будет «Дункан», бригантина, на которой дети капитана Гранта отправились искать отца и совершили кругосветное путешествие. Продвигаясь со скоростью пятнадцать узлов, они добрались до мыса Горн и…

– Ты бы лучше помог порядок навести, а не языком трепал, – проворчал де Фижак.

Дени взял у Габриэля кораблик, кивнул ему и исчез за дверью.

– К матери побежал жаловаться.

– А Беатрис дома?

– Да, она с младшими у матери моей на втором этаже.

Когда-то доходный дом на улице Бонапарта купил дед Люсьена. Постепенно квартирантов заменили младшие де Фижаки, а потом их дети и внуки. Сегодня весь дом принадлежал одной семье, соседи его так и называли: «улей де Фижаков». Жили небогато, но прилично. Сам Люсьен давно обзавёлся женой, тремя детьми и лысиной. Он зарабатывал на хлеб тем, что писал на заказ портреты. Свою мастерскую он считал крепостью и убежищем и методично защищал её от любых посягательств многочисленных родственников и детей.

– Я же не со зла! Здешнюю вонь от керосина и льняного масла может спокойно выносить только мистер Флинт…

– Каррамба! Каррамба! – отозвался попугай.

– …детям нужны не папины картины, а свежий воздух и движение! К тому же, если они мне портрет какой попортят, сами потом без курицы на обед останутся. Вот будут у тебя свои дети, увидишь, как с ними трудно.

– Хотелось бы. – Габриэль поднялся с пола и молча отряхнулся.

– Ленуар, хм, извини, я не хотел… Я тебя что позвал-то сегодня. С натурщицей новой познакомился. Выходил из лавки художников на улице Мабийон, а она стоит у кондитерской «Медичи» и с аппетитом надкусывает пирожное «Пари-Брест». В общем, напомнила она мне её. Такая рыжая, в очках… Ну, сам увидишь!

– Ну зачем ты это делаешь? Столько лет прошло…

– Прошло-то прошло, но ты ведь её так и не забыл.

– Как я её могу забыть?

– Пора забыть, Габриэль. Элизу не спасти и не вернуть. Хватит уже траур носить, у тебя ещё вся жизнь впереди. Надо и о себе подумать. Это я тебе как её брат и как твой лучший друг говорю.

В дверь квартиры постучали. Де Фижак открыл, и в комнату вошла совсем юная девушка в очках. Она деловито протянула Габриэлю руку и представилась:

– Анаис Марино. Люсьен не предупредил меня, что будет не один. Вы тоже художник?

Девушка действительно очень походила на Элизу. Те же зелёные глаза и усыпанный веснушками нос. Та же подростковая угловатость. Только волосы у неё были аккуратно уложены на затылке, а Элиза любила косы.

– Ваш друг немой? – обратилась девушка к Люсьену.

– Гм, нет, – возразил Габриэль.

– Так вы художник?

– Я… Я поэт. – Ему показалось неуместным портить девушке настроение, называя свою истинную профессию.

– О, как Гийом Аполлинер?

– Как Жан-Батист Мольер!

– Предпочитаете классику?

– Люблю хорошую литературу.

– Это Габриэль Фульк Ленуар, – представил друга Люсьен.

Девушка вскинула тонкую бровь:

– «Фульк»? Какое странное второе имя. Немецкое? Как «фольк» – «народ»?

– Вам виднее, мадемуазель, – ответил Габриэль.

– Это старинное имя его предков, герцогов Анжуйских! Отец Габриэля увлекался историей, вот и выбрал такое имечко для своего отпрыска, – доверительным тоном сообщил Люсьен.

– Я польщена, что сегодня меня будет рисовать потомок герцогов Анжуйских. Кажется, от них начинается ветвь династии Плантагенетов. Английские короли тоже у вас в родственниках?

– В дальних. Настолько дальних, что я давно не считаю себя джентльменом.

– Благородство не в том, кем вы себя считаете, а в том, как вы себя ведёте, мсье Ленуар.

Люсьен сгрёб последние тюбики с красками, валявшиеся на полу, и суетливым жестом пригласил натурщицу проходить.

– Анаис, здесь, за ширмой, можете переодеться. Я приготовил для вас костюм Шахерезады. Вы не возражаете?

– Если мне не придётся рассказывать вам сказки, чтобы сохранить себе жизнь, то не возражаю, – улыбнулась девушка и скрылась за ширмой.

Люсьен отодвинул от стены два сундука и установил перед ними мольберты. Затем наклонился к другу и прошептал:

– Ну, как она тебе?

– Сколько ей лет?

– Семнадцать.

– Как Элизе. Совсем ещё ребёнок.

– Ты её старше не на всю жизнь, а всего на двадцать лет.

– Брось… Я ведь не жених на выданье, а ты не сваха.

Тем временем девушка отодвинула ширму и предстала в роли Шахерезады. Атласные шаровары и расшитый верх изящно подчёркивали естественные изгибы её тела. На шее висели часы, а на голове красовался расшитый искусственным жемчугом тюрбан. Анаис подожгла спичку, задула