Роберт Грэйвс - Я, Клавдий

Баба и Авгурин к этому времени превзошли себя. Они пародировали все, что я делал. Баба ввел в алфавит три новых буквы, одна передавала отхаркивание, вторая - цыкание зубом, третья - "неопределенный гласный, нечто среднее между икотой и отрыжкой". Он разошелся с гигантской негритянкой, игравшей роль Мессалины, прогнал ее плетью по улицам города, а затем устроил шуточную свадьбу с косоглазой альбиноской, заявив, что она его племянница со стороны брата. Он произвел перепись всех воров, нищих и бездомных и исключил из Общества бродяг тех, кто хоть раз в жизни ударил пальцем о палец, чтобы честно заработать себе на хлеб. Одна из его шуток заключалась в том, что он отказался от должности цензора и назначил вместо себя Авгурина на оставшийся срок - а именно ровно на шестьдесят минут по водяным часам. Авгурин принялся похваляться великими деяниями, которые он совершит за это время. Однако его не устраивали часы Бабы, которые слишком спешат, он хотел сбегать за своими, в которых каждая минута в три раза дольше, чем у Бабы. Но Баба, передразнивая мои голос и жесты, повторял фразу, которую последнее время я довольно часто произносил в суде и весьма ею гордился: "Уж скорее философы придут к согласию, чем часы", и не позволял Авгурину уйти. Авгурин настаивал, что тот поступает несправедливо, если он будет цензором, ему понадобится не меньше часа, чтобы упорядочить все размеры и веса. Спор между ними разгорался все жарче, и тут внезапно положенный срок службы Авгурина истекал и ничего не было приведено в исполнение.

- А я-то намеревался окунуть тебя в кипящую смолу, а затем поджарить, чтобы возродить красочный ритуал, введенный царем Туллом Гостилием,горестно говорил Авгурин.

Я даю ему и Бабе полную свободу пародировать и высмеивать меня. На их спектакли перед храмом Меркурия собираются огромные толпы народа: Меркурий, как вы знаете, покровитель воров и бродяг. Агриппинилла страшно оскорбилась женитьбой Бабы на альбиноске, справедливо приняв все насмешки на свой счет, но я твердо сказал, немало ее тем удивив:

- До тех пор, пока я жив, Баба будет жить - запомни это... и Авгурин также.

- До тех самых пор, ни секундой дольше,- согласилась Агриппинилла самым неприятным тоном.

В этом году было нашествие гадюк. Я выпустил инструкцию, где сообщалось всем римлянам о верном средстве против змеиных укусов, а именно, соке тиса. Авгурин и Баба переписали и развесили ее, добавив в самом конце одну единственную фразу: "и наоборот", которая, по-видимому, считается одним из моих излюбленных выражений.

Я приближаюсь к концу своей долгой истории. Я уже пять лет как женат на Агриппинилле, но за эти годы почти не было важных событий, и я не буду описывать их подробно. Я позволил Агриппинилле и своим вольноотпущенникам командовать мной. Я раскрывал и закрывал рот и производил жесты руками, как те марионетки на шарнирах, которых мастерят в Сицилии, но голос был не мой и жесты тоже. Я должен сразу сказать, что Агриппинилла оказалась на редкость способной правительницей деспотического склада. Когда она входит в комнату, где находятся несколько знатных римлян, и обводит их холодным взором, всех начинает бить дрожь, они вскакивают по стойке "смирно" и едят ее глазами, чтобы догадаться, как лучше ей угодить. Ей больше не надо делать вид, будто она меня любит. Я скоро дал ей понять, что женился на ней исключительно из политических соображений и физически она меня отталкивает. Я был вполне откровенен с ней. Я объяснил:

- По правде говоря, я устал быть императором. Я хотел бы, чтобы большую часть работы за меня делал кто-нибудь другой. Я женился на тебе не ради твоего сердца, но ради головы. Женщине легче управлять этой империей. У нас нет никаких оснований притворяться, будто нас связывают нежные узы.

- Мне это подходит,- сказала она.- Ты далек от идеала любовника, о котором можно мечтать.

- Ну и ты несколько отличаешься от той, какой была двадцать два года назад, милочка, когда впервые выходила замуж. Однако ты протянешь еще немного, если будешь по-прежнему делать массаж лица и принимать молочные ванны: Вителлий утверждает, будто ты - самая красивая женщина в Риме.

- Возможно, ты тоже протянешь, если не будешь выводить из себя тех, от кого ты зависишь.

- Да, мы двое пережили всех остальных наших родичей,- согласился я.- Сам не знаю, как нам это удалось. По-моему, мы должны поздравить друг друга, а не ссориться.

- Ты всегда начинаешь первый,- сказала она,- поступая, как ты выражаешься, "честно".

Агриппинилла не могла меня понять. Она вскоре обнаружила, что вовсе не нужно упрашивать, или обманывать, или запугивать меня, если ей хочется поступить по-своему. Я почти всегда с ней соглашался. Она не поверила сама себе, когда я изъявил готовность помолвить Октавию с Луцием: она знала мое мнение о ее сыне. Она не могла взять в толк, почему я дал согласие. Это придало ей смелости пойти еще дальше и предложить, чтобы я усыновил его. Но я и сам имел такое намерение. Сперва она попросила Палланта прощупать меня по этому поводу. Паллант тактично повел разговор издалека. Начал он с Германика, с того, как его по просьбе Августа усыновил Тиберий, хотя у того уже был родной сын Кастор. Затем принялся разглагольствовать об удивительной братской любви между Германиком и Кастором и щедрости, проявленной Кастором по отношению к вдове и детям Германика. Я сразу понял, к чему клонит Паллант, и согласился с тем, что лучше иметь двух любящих сыновей, чем одного.

- Но не забывай,- сказал я,- это еще не конец истории. Германик и Кастор были оба убиты, и мой дядя Тиберий, уже в преклонных годах, тех же примерно, что и я, назвал другую пару любящих братьев в качестве своих наследников - Калигулу и Гемелла. Калигула имел преимущество: он был старше. Когда старик умер, Калигула захватил бразды правления в свои руки, а Гемелла убил.

Это заставило Палланта на некоторое время замолчать. Когда он попробовал подобраться ко мне с другого бока, начав говорить о том, какими друзьями сделались Луций и Британик, я сказал, словно невзначай:

- Ты знаешь, что наш род, род Клавдиев, идет по мужской линии без единого усыновления со времени самого Аппия Клавдия, жившего пять циклов назад? В Риме нет ни одного рода, который мог бы этим похвастаться.

- Да, цезарь,- сказал Паллант,- род Клавдиев на редкость твердо блюдет традиции, как никто в нашем податливом мире. Но, как ты сам мудро заметил, "все подвержено перемене".

- Послушай, Паллант,- сказал я,- чего ты ходишь вокруг да около? Скажи госпоже Агриппинилле, что, если она хочет, чтобы я усыновил Луция и назначил его сонаследником вместе с Британиком, я не возражаю. А что до податливости, то я на старости лет стал очень податливым. Можете размять меня в руках, как кусок теста, наполнить любой начинкой по своему вкусу и спечь из меня императорские пирожки.

50 г. н.э.

Я усыновил Луция. Теперь его называют Нероном. Недавно я выдал за него Октавию - правда, сперва я велел Вителлию удочерить ее, чтобы их нельзя было обвинить в формальном кровосмешении. В ночь их свадьбы все небо полыхало огнем. Луций (или Heрон, как его теперь зовут) всячески старался завоевать дружбу Британика. Но Британик видел его насквозь и гордо отвергал его подходы. Сперва он отказался признавать новое имя и продолжал называть того Луций Домиций, пока не вмешалась Агриппинилла и не велела ему извиниться. Британик сказал:

- Я извинюсь, только если мне прикажет отец.

Я велел ему извиниться. Я по-прежнему редко его видел. Я поборол свои мрачные подозрения насчет того, что он - незаконнорожденный сын Калигулы, и любил его так же нежно, как прежде. Но я скрывал свои истинные чувства. Я поставил себе целью играть роль царя Чурбана, и ничто не должно было помешать мне выполнить это решение. Учителем Британика все еще был Сосибий, учивший его на старозаветный лад. Британик привык к самой простой и грубой пище, спал на нарах, как солдат. Верховая езда, фехтование, фортификация и ранняя римская история - основное, что он изучал, но он знал труды Гомера, Энния и Ливия так же хорошо, как я, если не лучше. На каникулах Сосибий возил его в Капую, в мои поместья, и там он научился пчеловодству, разведению скота и земледелию. Я не позволил заниматься с ним греческой философией и ораторским искусством. Я сказал Сосибию:

- Древние персы учили своих детей метко стрелять и говорить правду. Научи моего сына тому же.

Нарцисс осмелился меня порицать:

- Образование, которое ты даешь Британику, цезарь, было бы превосходным в старину, когда, как ты сам любишь повторять

Цинциннат оставил плуг свой,

Чтоб с врагами воевать.

Но сейчас, когда идет девятый цикл римской истории, оно немного устарело.

- Я знаю, что я делаю, Нарцисс,- сказал я.