Борис Акунин - Смерть на брудершафт. ОПЕРАЦИЯ ТРАНЗИТ. Фильма девятая. БАТАЛЬОН АНГЕЛОВ. Фильма десятая

Луна действительно спряталась за плотную тучу, стало совсем темно.

Присев на корточки Шацкая ощупывала землю. Желая ей помочь, Алексей тоже наклонился — и звонко приложился лоб в лоб.

— Ой! — сказал она.

— Черт! — сказал он.

Шацкая пожаловалась:

— Еще и фуражка свалилась.

— У меня тоже.

Оба рассмеялись. Из-за того что ничего не было видно, Романов вдруг почувствовал себя, будто в мирное время: он не с нижним чином, а просто с барышней, и летняя ночь, и обоим весело. Нет ни военной формы, ни уродливо остриженной головы, голос же у Шацкой обыкновенный, девичий. И легко представить, что она такая же красивая, какою он увидел ее впервые, в кресле парикмахера.

— У меня ведь фонарик! — спохватился он.

Щелкнул кнопкой. Моментально отыскались и головные уборы, и карабин, аккуратно прислоненный к пустому снарядному ящику. А тут и луна выглянула.

Шацкая провела рукой по засеребрившемуся ежику волос, поспешно надела фуражку.

— Никак не привыкну к этому ужасу. Видели бы меня петроградские знакомые…

— Не так это ужасно. Вы похожи на мальчика.

Луна снова скрылась. Остался только голос, да еще чуть мерцали глаза, смотревшие на Алексея снизу вверх.

— Значит, на роду написано. Папа не хотел девочку, мечтал о третьем сыне. У нас уже несколько поколений подряд три сына и никаких дочерей. Старший идет в морскую службу, средний в кавалерию, младший в пехоту. Так всё в конце концов и вышло. Я угодила в пехоту. И получился из меня мальчик.

— Нет, — быстро сказал Романов то, что невозможно было бы произнести при свете. — Мальчик из вас не получился. Совсем не получился. Как вас зовут?

— Саша. Видите, даже имя не совсем женское…

У нее сорвался голос, она замолчала. Он тоже молчал. Теперь и вовсе ничего не осталось — только ночь, только учащенное дыхание.

Господи, думал Романов, никогда и нигде такого еще не бывало, ни в каких романах, это просто не с чем сравнить. И не надо сравнивать.

— Сумасшествие закончится, — хрипло сказал он. — Обязательно закончится. И тогда…

— Что «тогда»? Почему вы не договорили? Что «тогда»?

Он не договорил, потому что снова засочился слабый свет, блеснул на дуле карабина, обрисовал верхний полукруг кокарды на ее фуражке.

— Нет, ничего.

Саша продолжила за него:

— Закончится война, у меня отрастут волосы. Пускай не такие, как прежде, а хотя бы до ушей. Сейчас в Париже это модно. Мы с вами встретимся где-нибудь в Петергофе или в Павловске, и…

Свет померк, и теперь не закончила фразы Шацкая.

— Встретимся — и что? — спросил Алексей у темноты.

Темнота прошелестела:

— Ничего…

Они качнулись навстречу в один и тот же миг — и, несмотря на мрак, губы безошибочно встретились с губами.

Один Бог знает, как это вышло. Виновата была тьма, больше никто.

Они быстро, жадно целовались, от нетерпения мешая друг другу. Алексей стиснул девичье плечо, но оно оказалось такое маленькое, что он испуганно ослабил хватку, опустил руку ниже — нащупал на рукаве что-то странное, колючее. Это был череп с костями, шеврон Батальона Смерти.

Романов отшатнулся. Саша хотела поцеловать его еще — ее губы попали в пустоту.

— Что я делаю? — Он пятился. — Я слово давал!

— Невесте? — дрогнул голос Шацкой. — Или у вас жена? Боже, я ведь ничего о вас не знаю!

— Бочке.

Оба прыснули.

— Сейчас как выскочит из темноты — и штыком, — сказала Саша.

Засмеялись. Но не тронулись с места. Тучи ускорили свой бег, тьма будто задышала, чернея и светлея. Девушка, стоявшая всего в трех шагах, то исчезала, то появлялась вновь.

В соседней мусорной куче раздалось злобное пищанье, началась возня — кажется, крысы не поделили добычу.

— Странное место для романтического свидания. Про это я и думала, пока ждала.

Алексей ужасно удивился:

— Вы знали, что получится романтическое свидание?

Она хихикнула.

— Нет. Я, наверное, отправилась среди ночи на помойку по крысам стрелять.

Шаг, второй, третий. Алексей притянул Сашу к себе.

— Последний поцелуй — и всё. До конца войны. Слово офицера.

— Последний… До конца.

Последний-то последний, но где сказано, сколько времени он может продолжаться?

Когда стало совсем невмоготу и пальцы сами собой, не спрашиваясь, начали расстегивать пуговицы на солдатской гимнастерке, Романов опомнился и оборвал поцелуй.

— Всё, всё, всё, а то…

— Да, а то… — Саша хватала ртом воздух. — Если б еще не помойка…

Зачем она это сказала? Вон там, за оградой парк. Трава, кусты, даже сенник есть. Но нет. Дано слово, его нужно держать.

Прошла опасная минута, ее сдуло ночным ветром. Еще луна, разумница, выглянула, помогла.

— Красиво здесь, — сказала Шацкая, оглядываясь — будто хотела получше запомнить это место. — Запах вот только… Зато луна. Ночные огоньки…

Она смотрела Романову через плечо.

— Какие огоньки?

Обернулся.

На краю поля, где чернела опушка леса, дважды коротко вспыхнул, погас и снова зажегся маленький, но яркий огонек.

— Будто загадочный ночной зверь подмигивает желтым глазом, — мечтательно произнесла Саша.

Романов вскрикнул:

— Какой еще зверь! Тире, точка, точка, тире… Это азбука Морзе! Кто-то подает сигналы в сторону вражеских позиций!

По профессиональной привычке он поднес к глазам часы с фосфоресцирующими стрелками. Ровно полночь.

— Возвращайтесь в казарму!

Сам побежал вперед, на мигающие огоньки.

— Нет! Я с вами!

Шацкая подобрала карабин.

За длинноногим штабс-капитаном девушке было не угнаться, и скоро она отстала, а затем и потеряла его из виду, но все равно упорно бежала по высокой, мокрой от росы траве. Споткнулась и упала, выронила оружие, больно ушибла локоть. Однако не охнула, даже не поморщилась — просто подняла карабин и побежала еще быстрей. Задыхалась, ругала себя за неуклюжесть, за дурость («ночной зверь» — стыдно как!), но не остановилась, пока не оказалась на опушке.

Зрительная память у барышни была отменная, и, хоть огоньки уже погасли, Саша безошибочно достигла того самого места.

Из кустов слышался негромкий шорох.

Шацкая взвела затвор, осторожно двинулась вперед. Ей стало очень страшно — не за себя, а за Алешу (про себя-то она ведь могла его так называть?). Что если…

— Вы? — раздался из темноты озабоченный голос. — Проклятье! Ушел, гад. Опоздал я…

— Вот беда, — ответила она сокрушенно, а сама улыбнулась и перекрестилась. Жив!

По земле ползал луч. Это штабс-капитан, стоя на четвереньках светил фонариком на землю.

— Ну, ясно…

Направил луч на ветки орешника, снова вниз.

— Что ясно?

— Их было двое. Судя по отпечаткам сапог, нижние чины. Курили махорку: один сворачивает «козью ножку», второй закручивает бумагу по-казацки. Сеанс начался ровно в полночь и продолжался примерно минуту… Паршивые дела.

Как он расстроился! Саше тоже захотелось расстроиться, хоть в ее теперешнем состоянии это было трудно.

— Ужасно, что есть такие люди, — сказала она, запретив себе улыбаться. — Носят русскую форму, а сами шпионят.

— Хуже другое. Через два дня наступление. И как раз на этом участке. Наши шансы на успех и без шпионов невелики… — Лицо у него от бега было потное. Вытереть бы платком — но нет, Саша не решилась. Алеша был такой сосредоточенный! — Срочно доложить генералу. А субъектов этих надо взять…

— Как же их возьмешь, если они уже ушли? — удивилась Саша.

— Курили, и довольно долго. Значит, сеанс был назначен на определенный час. И место выбрано неслучайно. Здесь лес выдается в поле мыском, эту точку в бинокль видно издалека. Точное время атаки будет определено завтра. Шпионы обязательно попытаются сообщить об этом врагу.

Какой же он умный, думала Саша. И скромный. Сразу всё понял, рассчитал, придумал. Говорит невероятно проницательные вещи, и безо всякой рисовки, будто они сами собою разумеются. Как же мне повезло! Какая я счастливая!

Опытный (а даже и не слишком опытный) врач-психиатр при одном взгляде на безжизненное, будто окостеневшее лицо генерал-лейтенанта Бжозовского определил бы, что этот человек с потухшими глазами находится в состоянии долгой тяжелой депрессии. Ему следовало бы пройти курс нервно-восстановительной терапии, полгодика отдохнуть на минеральных водах и потом еще понаблюдаться у хорошего специалиста. Тогда восстановятся сон и аппетит, пройдут мучительные головные боли, и, может быть, решится главное последствие затянувшегося стресса — рассеется навязчивое суицидальное настроение.

Но в обозримом будущем о лечении и отдыхе не приходилось и мечтать, а идея заглянуть в черную дырку револьвера и броситься в нее, как в колодец, Иерониму Казимировичу с каждым днем казалась всё более соблазнительной. В прежние времена он был осанист и щеголеват, любил пустить начальству пыль в глаза и слыл отъявленным карьеристом, но в последние месяцы всё, чем жил Бжозовский — служба, армия, красота векового уклада, — прямо на глазах, с тошнотворной быстротой превращалась в труху. Смотреть на это не было сил, стремиться стало не к чему, и если генерал еще держался, то лишь в силу привычки к дисциплине да из чувства долга.