Александр Арсаньев - Тайны архива графини А.

Итак, история, которую я собираюсь вам поведать, произошла ранней весной 1857 года. Я еще носила траур и не могла смириться со смертью любимого мужа, хотя время уже поработало над моими душевными ранами, и я понемногу стала выходить из дома и даже принимать у себя гостей, большей частью – своих замужних подруг и родственниц.

Визиты эти носили преимущественно траурный характер и не столько развлекали меня, сколько бередили еще не зажившие душевные раны, и мне захотелось сменить обстановку и на некоторое время уехать из Саратова. Хотя бы к себе в поместье. Тем более что некоторые хозяйственные вопросы требовали моего там присутствия.

Состояние мое, и без того достаточное, благодаря наследству мужа еще более увеличилось, и неожиданно для себя я оказалась одной из самых состоятельных женщин во всей губернии. И многие досужие господа уже задумывались, каким образом побыстрее прибрать к рукам столь лакомый кусочек. И это послужило еще одной причиной моего отъезда. Любая мысль о мужчинах казалась мне в это время кощунственной, да и большинство потенциальных претендентов на мою руку и кошелек не выдерживали никакого сравнения с покойным Александром.

Шурочка, моя старинная подруга со школьных лет, всячески рекомендовала мне съездить за границу, и я бы, наверное, так и поступила, если бы мы с Александром не собирались совершить этот вояж вместе. Зимними вечерами с атласом в руках мы засиживались с ним до ночи, разрабатывая в деталях предстоящий маршрут. Александр бывал в Европе в студенческие годы и собирался показать мне все то, что произвело на него в юности неизгладимое впечатление и сделало его «неисправимым западником», как считала вся моя родня.

Он действительно восхищался просвещенной Европой, и у нас в доме царил европейский дух. И не только в оформлении гостиной и в обращении с прислугой. Мы выписывали из-за границы все литературные новинки, и благодаря прекрасному знанию языков познакомились со многими английскими и французскими романами задолго до того, как они были переведены на русский язык и получили широкую известность.

И теперь путешествие без него казалось мне своеобразной изменой его памяти.

– Как это глупо, – закатывала Шурочка глаза, призывая Силы Небесные себе в свидетели. – Ну что за предрассудки. Ты же прекрасно понимаешь, что Александр был бы на моей стороне. Ты молода, красива, умна… В конце концов, это необходимо для твоего здоровья.

Она почему-то вбила себе в голову, что у меня слабая грудь и непрестанно мне об этом напоминала.

– Ну что ты забыла в своей деревне? – возмущалась она. – Ты что, заживо собралась себя похоронить?

Когда она волновалась, она переходила на французский, в эти минуты ей явно не хватало слов в родном языке.

Но я твердо решила не покидать России еще пару лет, и не собиралась изменять своего решения, несмотря на все ее уговоры. Тем более что в прошлом году из-за неурожая и саранчи понесла большие убытки, а путешествие в Европу потребовало бы немалых затрат.

Я знала, чем успокоить свою лучшую подругу, и послала горничную в булочную за пирожными.

Кофе с пирожными примирил Сашеньку с моим решением, а новый роман г. Тургенева «Рудин», который я дала ей почитать, окончательно привел в чудесное расположение духа. Сашенька была в восторге от его «Записок охотника» и, по-моему, была влюблена в самого автора.

Кроме всего прочего у меня была еще одна причина отправиться в деревню, в которой я не признавалась самой себе и не могла поделиться даже с лучшей подругой. Но эта причина была, пожалуй, не менее важной, чем все вышеназванные.

Чтобы вам было понятно, о чем я говорю, необходимо упомянуть о некоторых обстоятельствах гибели моего мужа.

Официальная версия гласила, что он скончался в результате внезапной горячки на одном из захолустных постоялых дворов, но я никак не могла смириться с такой нелепой смертью и отказывалась верить очевидному.

Александр отличался несокрушимым здоровьем и за два дня до смерти, прощаясь со мной, выглядел просто прекрасно. Он был на двенадцать лет старше меня, но у него не было ни одного седого волоса, а в руках была такая сила, что ему ничего не стоило разогнуть подкову. За все время нашей совместной жизни я не могла припомнить у него ни малейшего недомогания и даже не могла представить его больным.

Однажды он на спор выкупался в ледяной купели без каких бы то ни было последствий для организма.

Постоялый двор, ставший его последним пристанищем, находился неподалеку от моей деревни, и мне хотелось побывать там еще в прошлом году. Меня не оставляла мысль, что там я смогу узнать что-то такое, на что не обратили внимания ни полицмейстер, ни Карл Иванович, наш добрый, но рассеянный доктор. И что прольет свет на истинную причину смерти Александра.

Но сразу после похорон этого сделать не удалось, а потом наступила зима, и добраться до дальней волости стало нелегко.

Я уже тогда решила, что осуществлю свой замысел при первой возможности, лишь только растает снег. Но паводок в этом году был такой высокий, что добраться по нашему бездорожью куда бы то ни было не было никакой возможности. И вот, наконец, дороги подсохли, и теперь ничто не мешало мне отправиться в путь.

Отъезд я наметила на последнюю неделю Великого Поста, а начала готовиться к нему едва ли не за месяц до этого.

В тот день, когда мы беседовали с Шурочкой, у меня уже все было готово к отъезду…

До сих пор не могу привыкнуть, что теперь, на старости лет живу, в двадцатом веке. И это не удивительно. Семьдесят лет и девять месяцев я привыкла считать себя жителем века девятнадцатого и это навсегда останется для меня непреодолимым барьером. Наверное, я и умру с этим ощущением, поскольку все самые главные события в моей жизни остались в моем прекрасном и чудовищном, милом и отвратительном девятнадцатом столетии. А век двадцатый мне так же чужд, как и я ему.

Но те события, которые я сейчас вспоминаю, происходили в те далекие времена, когда девятнадцатое столетие едва перевалило за середину, и в те времена я, как и большинство моих современников, и не предполагала, что доживу до нового века, да еще буду в состоянии что-то вспоминать и описывать.

Если мне не изменяет память, я в те годы с трудом представляла себя пятидесятилетней, что же говорить о семидесяти с хвостиком. Для меня тогда женщина за тридцать была уже едва ли не пожилой, а в моем теперешнем возрасте…

Впрочем, я отвлеклась.

Утро, на которое был назначен мой отъезд в деревню, выдалось на удивление теплым и солнечным. Впервые за этот год я почувствовала некоторый дискомфорт от своего траурного одеяния. Почти девять месяцев я не позволяла себе никакого другого платья, а в это утро поймала себя на желании вместе с пробуждающейся после зимы природой скинуть с себя этот мрачный наряд и преобразиться душой и телом.

Устыдившись собственных мыслей, я стала проверять, правильно ли прислуга уложила сундуки и коробки, и сделала выговор горничной по той единственной причине, что она стояла с глупым видом посреди улицы с прилипшей к нижней губе шелухой подсолнечника.

– Звиняйте, барыня, – смутилась недавно взятая мной из деревни Алена и утерлась подолом с таким виноватым видом, что мне стало жаль ее. Тем более что все вещи оказались на своем месте, и придраться было совершенно не к чему.

Несмотря на некоторую внешнюю неотесанность, Алена была девкой неглупой, и в руках у нее все горело в хорошем смысле этого слова. И я спокойно оставляла на нее дом, зная, что без меня она будет поддерживать в нем порядок и не позволит себе ничего лишнего. Такова была и ее покойная матушка, с юности состоявшая при кухне в нашем деревенском доме, работящая и приветливая, но на вид – дура дурой, прости Господи.

Путь мне предстоял неблизкий, двести с лишним верст по тогдашним дорогам могли вымотать душу из любого, и век двадцатый, по моим наблюдениям, мало что изменил в этом отношении.

Думаю, что дороги и дураки еще долго будут оставаться проблемой для нашей благословенной державы.

Не могу не отметить удивительной проницательности своей старинной родственницы. В этом отношении, как и во многих других, она оказалась абсолютно права. И это свидетельствует о том, что она была женщиной неординарной, в чем вы еще не раз сможете убедиться в дальнейшем.

Но, несмотря ни на что, настроение у меня было приподнятым, как обычно, когда мне предстояло отправиться в путешествие.

К тому же я могла себе позволить роскошь иметь добротный экипаж английской работы, а мой кучер Степан был удивительно аккуратным. Благодаря этому его качеству большая часть колдобин на дороге не доставляла мне никакого беспокойства.

И это при том, что вида он был совершенно разбойничьего – косая сажень в плечах и густая рыжая бородища. И это тоже было мне на руку, так как лихих людишек в окрестностях Саратова было тогда в избытке. Беглые крепостные, каторжники и прочий сброд с сомнением чесали бороды, едва приметив его на облучке, а когда он щелкал собственноручно сплетенным им длинным кнутом, всякие сомнения по его поводу пропадали у них окончательно, и они торопились укрыться в тени деревьев.