Вениамин Кожаринов - Завещание барона Врангеля

— Ваше величество, я лишь передал слова губернатора. Наушничанье доктора ему претит. Лоу считает, что вы специально подослали О'Меару, чтобы оклеветать меня.

— Хорошо, я выгоню хирурга из Лонгвуда, как только замечу за мим что-то неладное! — Наполеон был тверд в своем намерении. — Ваша безопасность в Европе и успешный ход намеченной операции станут гарантией его невиновности. Итак, вы едете на «Камдене»! Денег на дорогу я вам не дам, а предложенные мною… скажем пятьсот франков, вы отвергнете публично. Просите деньги у Лоу… кого угодно, но вы должны покинуть остров в ореоле мученика.

— Ваше величество, это гениальная идея! Думаю, Лоу не откажет мне в паре тысяч…

— Барон, покончим с деньгами… В одном из лондонских банков на ваше имя будет лежать сто тысяч франков. Получить их вы сможете у Голдшмидтов… Думаю, этой суммы вам хватит на первое время. За вашу дальнейшую судьбу я спокоен. Помяните меня, вы еще будете командовать французской артиллерией в какой-нибудь битве с англичанами! Они не упустят случая кольнуть Францию где-нибудь на колониальном островке, в защите которого наш флот не сможет тягаться с английским.

Наполеон перешел на диван и пригласил Гранье занять место возле себя. Он поправил звезду на мундире генерала и сжал ему руку повыше локтя.

— Прошу вас, Гаспар, если наше дело не увенчается успехом и мне придется сложить здесь голову, ходатайствуйте перед королем о перенесении моего праха в Париж. Смерть примирит меня с врагами, народ же всегда будет почитать во мне героя. Теперь, друг, я продиктую вам письмо, которое вы увезете в Европу… Это моя последняя надежда на свободу, если таковая вообще возможна. Мы слишком долго хранили некоторые наши тайны… Умру я — они станут легендами. Вы задумывались, Гаспар, над тем, что легенды хороши именно тогда, когда не разгаданы? Люди любят чудеса и не слишком жалуют тех, кто их опровергает. Таким образом, я беру на себя неблагодарную роль… Так начнем, барон!..

Наполеон, кажется, почувствовал себя прежним стратегом, что разрабатывал планы грандиозных сражений, от исхода которых зависели судьбы народов.

— Пишите, Гаспар: «Мой старый друг…» Нет, так не пойдет! Зачеркните. «Милостивый государь…» Не годится: чересчур подобострастно. Напишите просто: «Брат! Обстоятельства, зависевшие от состояния мира и его страстей, не позволили мне ранее снестись с Вами письменно, чтобы выразить Вам мое удовлетворение и радость по поводу нашего давнего знакомства и прежних встреч, кои были приятны и полезны во многих отношениях. Я помню наши палатки на плоту в Немане… братание русских и французов, обеды и беседы до рассвета наедине. Тильзит останется в моей памяти навсегда!

Благодарю Вас за дружеский привет, который мы получили через посла господина Бальмена, и особенно за приглашение приехать в Россию для конфиденциальной беседы с Вашим величеством…» Барон, почему вы перестали писать?

— Ваше величество, вы не оговорились?..

На губах у Бонапарта появилась лукавая усмешка.

— Вы умный человек, генерал, но одного ума в таком деле мало. Конечно, никакого «приглашения» не было. Будем считать, что вы неправильно истолковали некоторые слова Бальмена во время вашего последнего с ним разговора. Что из того? Император не имеет права на ошибку, но его слуги… Приведись мне встретиться с Александром — я сошлюсь на вас… Если я действительно окажусь в Петербурге, то подобная мелочь не будет иметь решающего значения. Так, на чем мы остановились?

— Вы говорили о русском после…

— Ах да! Продолжим, барон… «Господин Бальмен передал мне Ваши вопросы… Я считаю их вполне серьезными и хотел бы ответить вкратце уже сейчас, чтобы растопить лед предубеждения, охладивший наш братский союз.

Я понимаю Ваше пристрастие к Ольденбургам в силу Ваших родственных с ними отношений. Мы были не вполне, правы, пресекая выгоды, коими пользовалось это семейство на протяжении столетий… Тому, правда, были причины политические: укрепление тылов требовало присоединить к Франции Голландию и Ганзеатические города, а также и герцогство Ольденбургское, так как через него шли сообщения с нашими войсками, затруднявшиеся из-за имевшихся на территории герцогства таможен.

Понимаю и Вашу обиду, проистекавшую от того, что мы отказались ждать окончательного решения русского Двора на брак цесаревны Анны Павловны с нами. Если кого и следует винить в сем происшествии, то лишь мое воображение, предуказавшее мне, что Ваша матушка нарочито оттягивала время формального несогласия на этот брак, пусть и говорила послу Коленкуру, что вот-вот готова объявить положительное решение.

Кажется, время стерло обиды, заслуженные обеими странами… Мой поход в Россию был ошибкой. Она, как теперь видится, явилась следствием многих недоразумений. Нынче звание победителя дает Вам право отнестись ко мне с должным презрением. И все же мое теперешнее положение — несчастья, которые я испытываю, будучи пленником, — все это искупает мои прошлые вины и позволяет надеяться на Ваше снисхождение и доброе участие ко мне — вашему старому другу.

Брат! В знак полного примирения между нами, я хотел бы открыть Вам, по прибытии в Петербург, важную политическую тайну, которая, как я полагаю, поможет России в ее будущих сношениях с европейскими державами. Ваше влияние в Союзе и величие России позволяют мне питать надежды, что Вы, мой браг, вырвете меня из лап тюремщика… Я слишком поздно понял привилегию быть Вашим пленником, а не пленником англичан.

Ввиду особо доверительных отношений к Вашему величеству мы решили рассказать Вам при встрече и о другой тайне — не менее значимой, чем первая. Верно, казаки отбили немало ценностей, вывезенных моей армией из Москвы. Знаю также, что на Понарах брошены были остатки частных обозов, пушки и другое оружие… Однако никому не известна судьба моих личных трофеев. Они надежно сокрыты в одной из губерний России и навсегда останутся там, коли мне будет не суждено освободиться из ссылки. Сообщаю Вам как преамбулу к основной тайне, что молва о якобы увезенном мною в Париж кресте — сущая выдумка, возникшая по недоразумению. Надеюсь, Вы примете мои слова всерьез?! Прочие вопросы обсудим при личной встрече…

Остаюсь Вашим братом.

Наполеон».

Бонапарт взял из рук барона надиктованное им послание и ушел в другой конец комнаты, к конторке. Там он переписал письмо на хрустящий лист желтоватой бумаги, поставил свою подпись и скрепил ее печатью.

Возвращая документ Гранье, Наполеон сказал:

— Удачи вам, барон! И не забудьте передать от меня привет вашей матушке…

Дул свежий ветер. Капитан Ларкекс, командир фрегата «Камден», удовлетворенно посматривал на чистое небо. Он вспоминал прощальный обед у губернатора, где в центре внимания был барон Гранье, уезжающий в Европу…

Несмотря на просьбу Лоу продолжать посещать Лонгвуд, барон наотрез отказался бывать там, сославшись на искушение застрелить Бонапарта. Австрийский посланник завидовал барону, мечтая тоже поскорее удрать со Святой Елены. Французский комиссар маркиз Моншеню отнесся к «бунтарю из Лонгвуда» по-отечески. Он снабдил Гранье рекомендательным письмом к друзьям-роялистам в Париже, аттестовав его «национальным героем Франции», имея в виду, что консервативный патриотизм бывшего гвардейца Людовика XVII возобладал в душе барона над республиканскими настроениями клеврета Бонапарта.

Сэр Лоу принял за личное оскорбление нежелание Наполеона ссудить Гранье на дорогу деньгами. В пику тому губернатор дал барону приличную сумму в фунтах…

За день до отплытия корабля О'Меара выловил Ларкенса в одном из трактиров Джемстауна и полчаса страстно что-то ему доказывал. Слушая доктора, Ларкенс упрямо качал головой, а под конец, осушив одним махом пинту пива, решительно возразил: «Нет, сэр! На суше я мог бы помочь вам, но в море… Там некогда заниматься посторонними делами».

Теперь Бальмен почти не сомневался, что отъезд Гранье — не личная его прихоть. Скандал, устроенный бароном в Лонгвуде, конечно, впечатлял своей неожиданностью, но казался Бальмену слишком хорошо устроенным, чтобы походить на правду.

В полдень к фрегату, стоявшему на рейде, отплыла шлюпка… В ней сидел генерал. Гранье. В руках он держал клетку с экзотическим попугаем, а на коленях у него лежал саквояж с личными вещами и рукописями.

О'Меара стояла на берегу и провожал лодку хмурым взглядом… Напрасно уговаривал он Лоу сделать тайный досмотр багажа барона. Среди бумаг Гранье они не нашли бы ничего такого, чего доктору рисовало воображение. Письмо Банапарта Александру I было надежно спрятано в потайном дне птичьей клетки. Прочие инструкции с шифрованными текстами Гранье хранил под подошвами своих сапог. Наиболее же тайные поручения Бонапарта он держал в памяти.