Эллис Питерс - Исповедь монаха

— Я больше его не увижу.

— Да, не увидишь. Как только со всем этим будет покончено, мы отправимся домой.

— Но ты!.. — вздохнула она. — Впрочем, я так и знала, что ты вернешься. Раньше или позже, но вернешься непременно. Что ж, может оно и к лучшему! Все пошло совсем не так, как я мыслила. Ну, да ладно, ты пришел говорить со мной, так говори! А я помолчу.

— Так не пойдет, — возразил Кадфаэль. — Это ведь твоя история.

— Тогда соизволь, расскажи мне мою историю, освежи мою память! Дай мне послушать, как моя история будет звучать на исповеди, если найдется священник, который примет мою исповедь. — Она неожиданно вытянула вперед свою узкую длинную руку и королевским жестом предложила ему сесть. Но он остался стоять там, откуда мог наилучшим образом видеть ее. Она не попыталась уклониться от его взгляда и невозмутимо позволила ему себя рассматривать. Ее красивое, породистое лицо было спокойно и непроницаемо, ничего не подтверждая и ничего не отрицая. И только огонь, полыхавший в глубине ее темных глаз, жил и говорил о чем-то горячо и страстно.

— Ты сама прекрасно знаешь, что ты сделала, — начал Кадфаэль. — Ты измыслила страшное наказание Хэлвину за то, что он осмелился полюбить твою дочь и она зачала от него ребенка. Ты продолжала преследовать его даже за монастырской стеной, где он укрылся от твоей всесильной злобы, укрылся, быть может, слишком поспешно — зеленому юнцу много ли надо, чтобы дойти до отчаяния! Ты вынудила его передать тебе средство для избавления от плода, а потом велела сообщить ему, что его снадобье убило не только дитя, но и мать. Из-за твоего жестокосердия он все эти годы жил под бременем тяжкого греха, страшного преступления, и это стало его проклятием, его вечной мукой… Ты что-то хочешь сказать?

— Нет, продолжай! Ты еще в самом начале.

— Что верно, то верно. То зелье из иссопа и ириса, которое он передал тебе, — ведь так и не пошло в дело. Оно только для того и нужно было, чтобы отравить его душу, и никакого другого вреда никому не причинило. Между прочим, куда ты его дела — вылила на землю? Да и на что оно могло сгодиться? Ведь еще раньше, чем ты потребовала у него настой, а точнее сразу, как только выгнала его из своего дома, ты в спешном порядке увезла Бертраду сюда, в Элфорд, и выдала ее за Эдрика Вайверса. Так? Должно быть, так. Нужно было поторапливаться, чтобы ни у кого не возникло сомнений, кто отец ребенка, хоть многие, наверное, удивились, когда младенчик родился. Сам-то старикан от гордости, что в нем есть еще такая мужская сила, никаких сомнений не ведал. Да и кто бы усомнился на его месте? Ты быстро сработала!

Она не пыталась возражать, только неотрывно смотрела на Кадфаэля, ничего не признавая, ничего не отрицая.

— Но как ты не боялась? — удивился Кадфаэль. — Кто-то ведь мог случайно сболтнуть и до монастыря постепенно докатился бы слух, что Бертрада де Клари вовсе не отправилась на тот свет, а вышла замуж за Эдрика Вайверса? Что родила старику-мужу дочь? Любителей почесать языки всегда хватает. Ну как в монастырь зашел бы какой-нибудь словоохотливый странник из тех краев?

— Тут риска не было, — сказала она просто. — Взять к примеру Шрусбери и Гэльс. Какая связь была между ними все эти годы? Да ни какой, пока Хэлвин не свалился с крыши и не затеял свое паломничество. Что ж говорить про маноры в другом графстве! О них и вовсе ничего не ведомо. Нет, тут риска не было никакого.

— Ладно, пойдем дальше… Итак она была жива-живехонька. Ты увезла ее и выдала замуж. И ребеночек родился живой. Выходит, свою дочь ты простила и пожалела. Отчего же такая суровость к мальчишке? Откуда вдруг столько злобы и ненависти? Почему такая изощренная месть? Уж точно не потому, что он скверно обошелся с твоей дочерью, о нет! Он же к ней сватался. Чем он был ей не пара? Родом он из почтенной семьи, и если бы не принял обет, уже давно получил бы в наследство отличный манор. С чего ты на него так взъелась? Ты была красавица, привыкла, что все тобой восхищаются, по первому зову кидаются исполнять любое твое желание. Твой муж и господин сражался тогда в Палестине… Я как сейчас вижу Хэлвина, когда он поступил ко мне в ученики, восемнадцати лет, еще и тонзура не выстрижена. Я знал его таким, каким знала его и ты, когда жила без мужа, затворницей, а он был так хорош собой…

Он не стал продолжать. Ее длинные, решительно сомкнутые губы чуть приоткрылись: наконец, она была готова что-то признать. До этой минуты она слушала его совершенно бесстрастно, ни разу не попытавшись остановить его или хотя бы возразить. Но теперь ее будто прорвало.

— Хорош, даже слишком! — сказала она. — Я не привыкла, чтобы меня отвергали. Я даже толком не знала, как нужно добиваться чьего-то расположения. А он был слишком чист и наивен, чтобы догадаться. Ох, дети! Как больно ранят они, сами того не желая! Ну, а если он не мог достаться мне, — сказала она с предельной откровенностью, — то ей не должен был достаться и подавно. Я не уступила бы его никому, а ей — в первую очередь!

Что сказано, то сказано. Она не стала ничего исправлять и добавлять, но погрузилась в задумчивость, словно размышляя над собственными словами, словно со стороны наблюдая те чувства, которые уже не в состоянии была испытать с прежней силой: страстное желание и слепую ярость.

— Но и это не все, — напомнил Кадфаэль, — далеко не все. Остается еще служанка Эдгита. Эдгита была твоей поверенной, только она с самого начала знала всю правду. Неспроста именно она поехала в Вайверс с Бертрадой. Преданная тебе до мозга костей, она все эти годы свято хранила твою тайну и помогала тебе осуществить коварный план отмщения. И ты не сомневалась в ней, верила, что твоя тайна умрет вместе с ней. И все складывалось для тебя как нельзя лучше, пока Росселин и Элисенда не повзрослели и их детская привязанность друг к другу не переросла в настоящую любовь — любовь мужчины и женщины. Однако в глазах целого света то была любовь порочная, запретная, проклятая святой церковью. И они это знали, но поделать с собой ничего не могли. Так твоя тайна стала стеной на пути к их счастью, там где никакой стены на самом-то деле не было; и когда Росселина сослали в Элфорд и свадьба Элисенды и Перронета грозила навсегда развести ее любимцев, Эдгита не выдержала. Она прибежала сюда по темноте — не к Росселину, нет, к тебе! Умолять тебя раскрыть наконец правду или позволить сделать это ей самой от твоего имени.

— До сих пор не могу понять, — сказала Аделаис, — откуда она узнала, что я здесь, поблизости?

— Она узнала это от твоего покорного слуги. Сам того не ведая, я послал ее в ночь молить тебя сорвать покров тайны и оправдать в людских глазах двоих невинных детей. По чистой случайности в разговоре всплыл Элфорд и то, что мы оба там были и говорили с тобой. Выходит, что я послал ее в путь навстречу смерти! Тебя-то саму привел сюда Хэлвин: неровен час, он мог тут что-то выяснить, вот ты и примчалась! Мы с ним оказались орудиями твоих козней, мы, желавшие тебе только добра! Ну, а теперь, полагаю, тебе пора подумать о том, что еще можно спасти.

— Дальше, дальше! — хрипло требовала она. — Ты еще не закончил.

— Нет, не закончил. Итак, Эдгита припала к твоим ногам в надежде на твое великодушие и справедливость. Но ты отказала ей! И она в отчаянии кинулась обратно в Вайверс. Что случилось с ней в пути, тебе известно.

Леди Аделаис не стала ничего отрицать. Лицо ее сделалось замкнуто-отчужденным, но глаз она не отводила.

— Осмелилась бы она раскрыть правду, несмотря на твой запрет? Теперь остается только гадать. Но кто-то решил, что такое возможно. Кто-то, кто предан тебе всей душой и кто из вашего с ней разговора понял, что она представляет для тебя угрозу. Кто-то испугался, выследил ее и заставил замолчать навеки. Нет, нет, конечно, это не твоих рук дело. Для такой работы есть слуги. Но скажи по совести, шепнула ты им на ухо словечко?

— Нет! — сказала Аделаис. — Я ничего не говорила. Быть может, они прочли это на моем лице. Но в таком случае лицо их обмануло. Я не стала бы причинять ей зла.

— Я тебе верю. Но кто же все-таки выследил ее? Твои грумы, и отец, и сын, оба были готовы без лишних слов отдать за тебя жизнь, как без лишних слов один из них пошел на убийство ради тебя. Их ведь уже нет здесь? Оба исчезли. Вернулись в Гэльс? Навряд ли, слишком близко. А сколько отсюда до самого дальнего манора твоего сына?

— Напрасный труд, тебе их не найти, — уверенно произнесла Аделаис. — Что же до того, кто из них двоих совершил преступление, предотвратить которое было в моих силах, этого я не знаю и знать не хочу. Я запретила им говорить мне об этом. К чему? В этом преступлении, как и во всех прочих, повинна я одна, и я не желаю ничего перекладывать на других. Да, я велела им уехать отсюда. Они не должны расплачиваться за мои долги. Похоронить Эдгиту с почетом — слабое утешение. Исповедь, покаяние, даже отпущение грехов никого не воскресят к жизни.