Андрей Добров - Ужин мертвецов. Гиляровский и Тестов

— В чем дело? — спросил Горн, расплескав от неожиданности содержимое рюмки себе на грудь.

— Господин Горн? Павел Иванович? — спросил Ветошников, обращаясь к нему:

— Да, — ответил Горн и икнул.

Ветошников вынул из кармана своего пальто сложенный листок бумаги и развернул его в воздухе.

— Вот предписание о вашем задержании. Пройдемте со мной. Если не подчинитесь… — Никифор Сергеевич кивнул в сторону городовых.

— За что? — пролепетал Горн.

Я взглянул на Патрикеева. Тот сидел, уставившись в пол.

— Вы задержаны по подозрению в двойном убийстве, — ответил Ветошников и торжествующе посмотрел на меня. Я встал:

— Никифор Сергеевич, позвольте…

Но договорить я не успел. Послышался грохот. Мы все обернулись в тот момент, когда Чепурнин начал падать, опрокидывая стулья и портрет Глаши Козорезовой. Я первым очутился возле него. Вспомнив, что делал Горн во время отравления Патрикеева, я крикнул, чтобы принесли воды. Чепурнин бился в конвульсиях, лицо его посинело. Рука судорожно сжимала золотое пенсне, ломая оправу.

Когда лакеи принесли воду, было уже поздно. Егор Львович Чепурнин умер.

— В тройном убийстве, — сказал Ветошников.

Проснулся я поздно. Чувствуя себя совершенно разбитым, я с трудом встал и дотащился до ванной комнаты, где занялся утренним туалетом. Из зеркала на меня таращился человек с круглой помятой рожей и всклокоченными, почти седыми волосами. Усы на его физиономии висели вниз клешнями дохлого краба.

Сев за стол, я выпил чашку чая и принялся за утренние газеты, ожидая, что мои коллеги уже успели опубликовать все подробности вчерашнего ареста. Я пролистал каждую газету до последней полосы, но так ничего и не нашел — ни одного упоминания. Странно! Значит, полиция решила не давать информацию в газеты? Но почему?

Я не боялся, что репортеры смогут отбить у меня хлеб — в конце концов, только я так долго и подробно работал по этой теме. И только у меня была вся информация по ней. Но вот так — вообще ни единой строчки в утренних газетах?

Надевая бушлат, я подумал, что Захар Борисович Архипов был прав, говоря, что посещение морга по утрам скоро войдет у меня в привычку! Потому что именно туда я и направился. Именно там были ответы на самые главные вопросы этого дела.

Подъезжая к зданию Тверской части, я увидел, как доктор Зиновьев выходит из дверей морга с зонтом в руке.

— Павел Семенович! — окликнул я его. — Вы уходите?

— За папиросами выскочил. Здравствуйте, Владимир Алексеевич, вы ко мне?

— К вам.

— Проходите сразу в мой кабинет, я сейчас вернусь.

И вот я снова иду по коридору морга, заглядывая во все открытые двери. В предпоследнем зале я наконец увидел Любу со шваброй в руках — она мыла кафельный пол.

— Здравствуйте, Люба! — сказал я. — Мы встретились с Павлом Семеновичем, и он попросил меня подождать в кабинете.

Девушка кивнула, продолжая свое дело. Я еще немного помялся в дверях, придумывая, как бы продолжить общение, привлечь ее внимание, но, поняв, что она не расположена к разговору, прошел прямо в кабинет. Зиновьев скоро вернулся, бросил папиросные пачки в ящик стола, оставив одну перед собой, и сел напротив в кресло.

— Мне влетело из-за вас, — сказал он. — Впрочем, я начал к этому уже привыкать. Скажите, Владимир Алексеевич, с какой стати я вам рассказываю про наши полицейские дела? Я вот и сам никак понять не могу!

Я пожал плечами:

— Вероятно, вам не хватает общения с живыми, Павел Семенович.

— Да уж, — задумчиво ответил доктор. — Мертвецов в моем круге общения хоть отбавляй. Иные вполне себе еще живы, ходят, работают… Вы, Владимир Алексеевич, сегодня бледны. Не заболели?

— Может, немного простыл, — ответил я. — Но это — ерунда! Меня беспокоит другое. Вчера Ветошников арестовал одного человека по делу об отравлении купца Столярова. Помните такого?

Доктор кивнул.

— Он считает этого же человека виновным в убийстве того молодого парня из аптеки. А еще ночью к вам поступил некто Чепурнин.

— Курильщик? — спросил Зиновьев.

— Да, он много курил. Но вот я сомневаюсь, что арестованный действительно виноват.

— Ну, не знаю…

— От чего умер Чепурнин? — спросил я. — Отравление?

— Да, — ответил доктор, вынимая папиросу и прикуривая. — Только на этот раз никотином.

— Как? — удивился я. — Разве он умер не от яда?

— Именно, — кивнул доктор. — Похоже, убийца развлекался. Ваш… как его… Чепурнин умер от отравления чистым никотином, который добавили в спиртное. Доза превышает смертельную в несколько раз.

— Яд был в рюмке?

— И в рюмке, и в бутылке. И в остальных рюмках тоже.

— Вот как? — удивился я. — Странно…

В коридоре послышались шаги, дверь открылась.

— Ага, почему я не удивлен? — спросил с порога Архипов.

— Вы вернулись, Захар Борисович? — спросил я.

— Да. Поздно ночью. И, кажется, поздновато, — сказал сыщик, снимая свое пальто и шляпу. — Пройдоха Ветошников успел арестовать убийцу, пока я был в Казани. Павел Семенович, — обернулся он к Зиновьеву, — я же строго-настрого запретил вам общение с господином Гиляровским по этому делу.

— А, бросьте, Захар Борисович, — сказал Зиновьев. — Сами-то вы, как я помню, спокойно общаетесь с Владимиром Алексеевичем. И вообще, ваша голова — хорошо, а еще наши две — намного лучше. Вы не находите?

— Но каков! — обратился ко мне Архипов. — Только получил в руки дело и тут же — арест!

— Сомневаюсь, что Ветошников взял того, кого нужно, — ответил я.

— Того, того, — пробурчал Архипов, — в том-то и дело. Вы не знаете просто… Пока вы там поминали покойницу, Ветошников исхитрился получить ордер на обыск аптеки Горна и его квартиры. И нашел дневник, где аптекарь написал много интересного. Вы знаете, что он тоже был влюблен в эту певичку, Козорезову?

— Знал, — кивнул я.

— Но как! Судя по дневнику, он был просто охвачен страстью. Там такие подробности… выдуманные, конечно, но читать было омерзительно. Я не спал сегодня, знакомился с новыми материалами. И с этим дневником тоже… Да-а-а… Но там было кое-что еще. Очень много записей о том, как Горн ненавидит своих дружков. И мечтает, чтобы они умерли.

— Ну и что, — грубо сказал я. — Разве это что-нибудь доказывает? Мало ли кто о чем мечтает?

— Для вас, возможно, и так, — ответил Захар Борисович, прикрывая глаза. — Но для присяжных… Кроме того, еще эта история с девушкой…

— Какая история? — спросил я.

— Расскажите Владимиру Алексеевичу про результаты вскрытия девицы Козорезовой, — попросил Архипов, откидывая голову на спинку дивана. — А я пока вздремну… у вас тут тепло, и диван мягкий.

— Вы вскрывали тело Глафиры Козорезовой? — спросил я доктора.

— Как же! Имел удовольствие, — ответил Зиновьев. — Вот говорят, кому на роду суждено утопнуть, того не повесят. Неправда, знаете ли. Если бы эту женщину не зарезали, жить ей — не больше года или двух. И это — в лучшем случае.

— Почему?

— Тяжелейшее поражение печени. Цирроз. На фоне глубокой наркотической зависимости.

— Морфин, — тихо произнес Архипов, не открывая глаз. — Догадайтесь, откуда.

— Горн писал об этом в своем дневнике?

— Да, — ответил сыщик. — Не впрямую, но догадаться можно. Кто-то из его дружков покупал морфин для Козорезовой. Фамилии он не называет, но считает, что тот подсадил девицу на наркотики специально, чтобы овладеть ею.

— Патрикеев? — спросил я.

— Или Чепурнин, — отозвался Архипов. — Ведь Горн отравил именно его.

— Но яд был в бутылке. И во всех рюмках, не только Чепурнина, — возразил я.

— Тогда это могло быть не убийство, — сказал Зиновьев, — а самоубийство. Он хотел прихватить с собой и всех остальных.

— И меня тоже?

— Ну… — пробормотал сыщик, — не надо было лезть не в свое дело… Кроме того, возможно, что дело вовсе не в Козорезовой. Павел Семенович, расскажите Гиляровскому о книгах Горна.

Доктор встал, подошел к шкафу и снял с полки несколько переплетенных в бежевую кожу журналов.

— Вот, — ответил он, положив журналы на стол. — Это рецептурные записи, которые Ветошников изъял в аптеке. Я изучил их. Горн, при составлении своих лекарств и косметических средств, использовал малые дозы наркотиков.

— Зачем? — удивился я.

— А ради лучшей покупаемости. Клиенты, пользуясь его средствами, испытывали легкую эйфорию, получали зависимость. Грязный трюк, конечно.

— Десятки клиентов, получивших наркотическую зависимость. Вот так-то, Владимир Алексеевич, — сказал Архипов, зевая. — И они даже не подозревают…

— Вы скажете им? — спросил я.

Сыщик пожал плечами.

— Надо бы, — ответил Зиновьев. — Иначе… Вы представляете, сколько трагедий может случиться, когда у них начнется ломка?