Эллис Питерс - Прокаженный из приюта Святого Жиля

Годфри Пикара, как и Юона де Домвиля, кто-то встретил на пути домой, и он не пережил этой встречи.

Брат Кадфаэль оставил все как есть, предоставил серого арабского коня-полукровку его собственной воле и поспешил в аббатство со всею возможной скоростью, на какую был способен его мул, никак не ожидавший такой перемены.

Целый день Ивете приходилось сдерживать свои чувства и притворяться. Необходимость — великий учитель, а девушке было просто необходимо, чтобы к вечеру этого дня никому и в голову не пришло следить за каждым ее шагом и чтобы у всех сложилось полное впечатление, что она не собирается покидать пределов обители. Да и куда было ей идти? За ее возлюбленным шла охота, ее единственный друг впал в немилость, и его не допускали к ней, и даже монах, который был так добр к ней, куда-то запропастился и не показывался с самого утра. Куда было ей идти? К кому обратиться за помощью? Она осталась совершенно одна.

Ивета притворялась весь день, причем тем более продуманно и хитро, чем сильнее билось ее сердце при мысли о вечере. В середине дня она пожаловалась на головную боль и сказала, что от прогулки по саду ей, быть может, станет лучше, а поскольку Мадлен была занята срочной работой, ибо шитье на новом платье леди Агнес обтрепалось, Ивете было позволено погулять без сопровождения. И впрямь, каких неприятностей можно было ожидать от такого кроткого создания?

Ивета шла нога за ногу, не торопясь, с самым безразличным видом, она даже посидела некоторое время на ближайшей каменной скамье, что подле цветника, — на всякий случай, если кто-нибудь решил понаблюдать за ней. Однако, убедившись, что никто за ней не следит, она довольно резво проскочила сквозь густую живую изгородь и оказалась по другую сторону, откуда было рукой подать до травного сада. Дверь сарайчика была открыта настежь, и, судя по доносившимся оттуда звукам, внутри кто-то был. Это обстоятельство вселило в Ивету уверенность в успехе. Должно быть, это помощник брата Кадфаэля. Ведь в отсутствие монаха кому-нибудь может срочно понадобиться лекарство. И кто-нибудь должен знать, где что лежит и как пользоваться лекарством, даже если этот человек уступает брату Кадфаэлю в опыте и умении.

А брат Освин тем временем собирал с пола осколки двух глиняных блюдец, которые использовались при сортировке семян, и, услышав шаги у входа, с виноватым видом поднял глаза. Это надо же! Ведь два этих маленьких блюдечка были единственным, что он разбил за последние три дня, а поскольку таких блюдечек на полках было полным-полно и переставляли их с места на место беспрестанно, брат Освин рассчитывал незаметно собрать черепки и таким образом попросту скрыть свой проступок. Он виновато обернулся да так и онемел, узрев у входа неожиданное видение. От удивления он густо покраснел, широко раскрыл глаза и разинул рот. Однако это еще вопрос, кто из этих двоих покраснел больше, брат Освин или девушка.

— Прости за вторжение, брат, — торопливо сказала Ивета. — Я хочу попросить… Два дня назад, когда я плохо себя чувствовала, брат Кадфаэль дал выпить мне лекарство, чтобы я заснула. Он говорил, что оно приготовлено из мака. Ты знаешь это лекарство?

Брат Освин проглотил комок в горле, усиленно закивал головой и обрел наконец дар речи.

— Это маковая настойка, вот в этой бутыли. Сегодня брата Кадфаэля нет, но, наверное, он… А не могу ли я вам помочь? Я думаю, он дал бы вам все, что вы просите.

— Не дашь ли ты мне еще немного этой настойки? Ночью она мне, кажется, понадобится. — Ивета не лгала, но вышло это само собой, и она покраснела перед этим светловолосым юношей, таким пухленьким, таким невинным, словно цыпленок. — Можно мне двойную порцию? Чтобы хватило на две ночи. Я помню, сколько в прошлый раз наливал мне брат Кадфаэль.

Брат Освин был так озадачен, что готов был отдать девушке весь запас лекарств, хранившихся в сарайчике. Покуда он наполнял маленькую склянку и закупоривал ее, руки его предательски дрожали, а когда девушка протянула руку и приняла от брата Освина склянку с настойкой, он наконец вспомнил свой долг и во имя душевного спокойствия опустил очи долу.

Все произошло очень быстро. Ивета прошептала слова благодарности, беспокойно оглянулась, словно боялась, что за нею следят, а затем, едва склянка перешла в ее руку из руки брата Освина, спрятала ее в рукаве с такой ловкостью, какая и не снилась брату Освину. Ему казалось, что его руки и ноги стали неуклюжими, какими были они у него несколько лет назад, когда он был еще подростком, но при всем при том взгляд, которым Ивета наградила его на прощание, позволил брату Освину почувствовать себя высоким, стройным и привлекательным. Он так и остался стоять у входа в сарайчик и провожал девушку взглядом, покуда та шла через мостик, и раздумывал, не торопился ли он прийти к выводу, что уже нашел свое призвание в жизни, ведь он еще не дал полного монашеского обета.

На этот раз брат Освин не опустил глаза, покуда девушка не исчезла в аллее за живой изгородью. Но и после этого он постоял на пороге сарайчика еще несколько минут, пребывая в глубокой задумчивости. Он с грустью подумал, что любой образ жизни имеет свои недостатки и что ни в стенах обители, ни вне ее человек не может иметь все сразу.

Ивета вновь села на ту же каменную скамью, укрытую от ветра, и, сложив руки на коленях, сидела некоторое время с самым безразличным видом. Вскоре из дома вышла Мадлен и позвала ее. Ивета послушно встала и направилась обратно в свою комнату в странноприимном доме, где без всякого желания принялась вышивать покрывало. Этой работы хватило бы ей на несколько недель, тем более что ее иголка не была настолько искусной, чтобы Ивете приходилось распускать ночью то, что было сделано за день, подобно некой леди Пенелопе, о которой ей рассказал один бродячий жонглер, — это было давным-давно, в доме ее отца.

Ивета ждала почти до самой вечерни, на дворе понемногу смеркалось. Леди Агнес надела заново расшитое платье, Мадлен убирала ей волосы. Покуда сэр Годфри Пикар с неукротимым упорством занимался охотой за беглым убийцей, задача его жены состояла в том, чтобы появляться на всех ритуальных действах, присутствовать на всех службах и производить приятное впечатление на аббата, приора и братьев.

— Пора собираться, девочка, — сказала леди Агнес, бросив на племянницу взгляд через плечо.

Положив руки на колени, Ивета сидела с ничего не выражающим лицом, хотя рука ее лихорадочно сжимала в рукаве маленькую склянку.

— Я не пойду сегодня к вечерне, — сказала Ивета. — Голова что-то тяжелая, нынче я плохо спала. Если позволите, госпожа, я сейчас поужинаю с Мадлен и лягу пораньше в постель.

Если она останется, то Мадлен, естественно, останется тоже, дабы присматривать за ней. Однако на этот случай у Иветы было одно средство.

Леди Агнес презрительно поморщилась:

— В последние дни ты сильно подавлена. Что ж, оставайся, если хочешь. Мадлен даст тебе горячего поссета.

Дело было сделано. Ничего не заподозрив, леди Агнес ушла. Мадлен поставила в спальню Иветы небольшой столик и принесла хлеб, мясо и напиток, приготовленный из молока с медом и вина, густой, сладкий и горячий, — как раз то, что нужно, чтобы подмешать приторно-сладкую настойку брата Кадфаэля. Мадлен несколько раз входила и выходила, так что у Иветы было время, дабы опорожнить в кубок с поссетом всю склянку брата Освина, затем спрятать ее и сесть как ни в чем не бывало. Ивета сделала вид, что хочет есть, но пить отказалась и с удовольствием проследила за тем, как Мадлен с наслаждением выпила весь посеет сама, причем почти ничего не ела, что могло хоть как-то смягчить действие зелья.

Мадлен понесла блюда на кухню странноприимного дома и не вернулась. В сильном волнении Ивета прождала ее минут десять, затем вышла посмотреть и обнаружила Мадлен, которая со всеми удобствами расположилась на скамье в углу кухни и сладко похрапывала.

Ивета не стала терять времени, чтобы надеть плащ и туфли. В этих мягких кожаных туфлях, что были на ней, она, словно спасающийся от охотника зайчонок, побежала через сумеречный большой двор и далее, почти ничего не видя, по темной садовой аллее. Серебряные блики лежали на глади воды, когда девушка бежала по мостику через канаву. На небе высыпали звезды, ярко сиявшие сквозь легкую дымку. Воздух был прохладный, свежий и опьяняющий, как вино. В церкви затянули псалом, медленный, протяжный, — благодарение Господу. Благодарение Господу и благодарение Симону! Единственный верный друг…

Йоселин поджидал Ивету у травного сарайчика, затаившись в черной тени у стены. Он обнял девушку, прижал к себе, и та тоже горячо обняла его. Так они и застыли на некоторое время — молча, затаив дыхание, крепко прижавшись друг к другу. Для них наступила абсолютная тишина и полный покой, словно и вода не текла ни в канаве, ни в ручье, ни в реке, словно и ветер не дул и трава не росла.