Борис Акунин - Азазель

Пальцы баронессы рассеянно погладили полированную поверхность шкатулки и как бы случайно, между делом, вдавили маленькую круглую кнопку.

– Всё, милый юноша. У нас с вами осталось две минуты. Мы уйдём из жизни вместе. К сожалению, я не могу оставить вас в живых. Вы станете вредить моим детям.

– Что это? – закричал Фандорин и схватил шкатулку, оказавшуюся довольно тяжёлой. – Бомба?

– Да, – сочувственно улыбнулась леди Эстер. – Часовой механизм. Изобретение одного из моих талантливых мальчиков. Такие шкатулки бывают тридцатисекундные, двухчасовые, даже двенадцатичасовые. Вскрыть её и остановить механизм невозможно. Эта мина рассчитана на сто двадцать секунд. Я погибну вместе с моим архивом. Моя жизнь окончена, но я успела сделать не так уж мало. Моё дело продолжится, и меня ещё вспомнят добрым словом.

Эраст Петрович попытался подцепить кнопку ногтями, но из этого ничего не вышло. Тогда он бросился к двери и стал шарить по ней пальцами, стучать кулаками. Кровь пульсировала в ушах, отсчитывая биение времени.

– Лизанька! – в отчаянии простонал гибнущий Фандорин. – Миледи! Я не хочу умирать! Я молод! Я влюблён!

Леди Эстер смотрела на него с состраданием. В ней явно происходила какая-то борьба.

– Пообещайте, что охота на моих детей не станет целью вашей жизни, – тихо молвила она, глядя Эрасту Петровичу в глаза.

– Клянусь! – воскликнул он, готовый в эту минуту обещать всё, что угодно.

После мучительной, бесконечно долгой паузы миледи улыбнулась мягкой, материнской улыбкой:

– Ладно. Живите, мой мальчик. Но поспешите, у вас сорок секунд.

Она сунула руку под стол, и медная дверь, скрипнув, открылась вовнутрь.

Кинув последний взгляд на неподвижную седую женщину и колыхнувшееся пламя свечи, Фандорин огромными прыжками понёсся по тёмному коридору. Он ударился с разбега о стену, на четвереньках вскарабкался по лестнице, выпрямился, в два скачка пересёк кабинет.

Ещё через десять секунд дубовые двери флигеля чуть не слетели с петель от мощного толчка, и по крыльцу кубарем слетел молодой человек с перекошенным лицом. Он пронёсся по тихой, тенистой улице до угла и лишь там остановился, тяжело дыша. Оглянулся, замер.

Шли секунды, а ничего не происходило. Солнце благодушно золотило кроны тополей, на скамейке дремала рыжая кошка, где-то во дворе кудахтали куры.

Эраст Петрович схватился за бешено бьющееся сердце. Обманула! Провела, как мальчишку! А сама через чёрный ход ушла!

Он зарычал от бессильной ярости, и словно в ответ ему флигель откликнулся точно таким же рычанием. Стены дрогнули, крыша едва заметно качнулась, и откуда-то из-под земли донёсся утробный гул разрыва.

Спросите любого жителя первопрестольной, когда лучше всего вступать в законный брак, и вы, конечно же, услышите в ответ, что человек основательный и серьёзный, желающий с самого начала поставить свою семейную жизнь на прочный фундамент, непременно венчается только в конце сентября, потому что эта пора самым идеальным образом подходит для отплытия в мирное и долгое путешествие по волнам житейского моря-океана. Московский сентябрь сыт и ленив, разукрашен золотой парчой и румян кленовым багрянцем, как нарядная замоскворецкая купчиха. Если жениться в последнее воскресенье, то небо обязательно будет чистое, лазоревое, а солнце будет светить степенно и деликатно – жених не вспотеет в тугом крахмальном воротнике и тесном чёрном фраке, а невеста не замёрзнет в своём газовом, волшебном, воздушном, чему и названия-то подходящего нет.

Выбрать церковь для свершения обряда – целая наука. Выбор в златоглавой, слава Богу, велик, но оттого ещё более ответственен. Настоящий московский старожил знает, что хорошо венчаться на Сретенке, в церкви Успенья в Печатниках: супруги проживут долго и умрут в один день. Для обретения многочисленного потомства более всего подходит церковь Никола Большой Крест, что раскинулась в Китай-городе на целый квартал. Кто более всего ценит тихий уют и домашность – выбирай Пимена Великого в Старых Воротниках. Если жених – человек военный, но желает окончить свои дни не на поле брани, а близ семейного очага, в кругу чад и домочадцев, то разумней всего давать брачный обет в церкви Святого Георгия, что на Всполье. Ну и, конечно, ни одна любящая мать не позволит дочери венчаться на Варварке, в церкви великомученицы Варвары – жить потом бедняжке всю жизнь в муках и страданиях.

Но лица знатные и высокочиновные не очень-то вольны в выборе, ибо церковь должна быть сановной и просторной, иначе не вместить гостей, представляющих цвет московского общества. А на венчании, которое заканчивалось в чинной и помпезной Златоустинской церкви, собралась «вся Москва». Зеваки, столпившиеся у входа, где длинной вереницей выстроились экипажи, показывали на карету самого генерал-губернатора, князя Владимира Андреевича Долгорукого, а это означало, что свадьба справляется по наивысшему ранжиру.

В церковь пускали по особым приглашениям, и всё же публики собралось до двухсот человек. Было много блестящих мундиров, как военных, так и статских, много обнажённых дамских плеч и высоких причёсок, лент, звёзд, бриллиантов. Горели все люстры и свечи, обряд начался давно, и приглашённые устали. Все женщины, вне зависимости от возраста и семейного состояния, были взволнованы и растроганны, но мужчины явно томились и вполголоса переговаривались о постороннем. Молодых уже давно обсудили. Отца невесты, действительного тайного советника Александра Аполлодоровича фон Эверт-Колокольцева знала вся Москва, хорошенькую Елизавету Александровну не раз видели на балах – она начала выезжать ещё с прошлого года, – поэтому любопытство, в основном, вызывал жених, Эраст Петрович Фандорин. Про него было известно немногое: столичная штучка, в Москве бывает наездами – по важным делам, карьерист, обретается у самого алтаря государственной власти. В чинах, правда, пока небольших, но ещё очень молод и быстро идёт в гору. Шутка ли – в такие годы уже с Владимиром в петлице. Предусмотрителен Александр Аполлодорович, далеко вперёд глядит.

Женщины же больше умилялись на юность и красоту молодых. Жених очень трогательно волновался, то краснел, то бледнел, путал слова обета – одним словом, был чудо как хорош. Ну а невеста, Лизанька Эверт-Колокольцева, и вовсе казалась неземным существом, просто сердце замирало на неё смотреть. И белое облакообразное платье, и невесомая вуаль, и венчик из саксонских роз – всё было именно такое, как нужно. Когда венчающиеся отпили из чаши красного вина и обменялись поцелуем, невеста ничуть не смутилась, а наоборот, весело улыбнулась и шепнула жениху что-то такое, отчего он тоже заулыбался.

А Лизанька шепнула Эрасту Петровичу вот что:

– Бедная Лиза передумала топиться и вышла замуж.

Эраст Петрович весь день ужасно мучился всеобщим вниманием и полной своей зависимостью от окружающих. Объявилось множество бывших соучеников по гимназии и «старых товарищей» отца (которые в последний год все как под землю провалились, а тут обнаружились опять). Фандорина сначала повезли на холостяцкий завтрак в арбатский трактир «Прага», где много толкали в бок, подмигивали и почему-то выражали соболезнования. Потом увезли обратно в гостиницу, приехал парикмахер Пьер и больно дёргал за волосы, завивая их в пышный кок. Лизаньку до церкви видеть не полагалось, и это тоже было мучительно. За три дня после приезда из Петербурга, где теперь служил жених, он невесты вообще почти не видел – Лизанька всё время была занята важными свадебными приготовлениями.

Потом багровый после холостяцкого завтрака Ксаверий Феофилактович Грушин, во фраке и с белой шаферской лентой, усадил жениха в открытый экипаж и повёз в церковь. Эраст Петрович стоял на ступенях и ждал невесту, а из толпы ему что-то кричали, одна барышня кинула в него розой и оцарапала щеку. Наконец, привезли Лизаньку, которой было почти не видно из-под волн прозрачной материи. Они бок о бок стояли перед аналоем, пел хор, священник говорил «Яко милостивый и человеколюбивый Бог еси» и что-то ещё, менялись кольцами, вставали на ковёр, а потом Лизанька сказала про бедную Лизу, и Эраст Петрович как-то вдруг успокоился, огляделся по сторонам, увидел лица, увидел высокий церковный купол, и ему стало хорошо.

Хорошо было и потом, когда все подходили и поздравляли, очень искренне и душевно. Особенно понравился генерал-губернатор Владимир Андреевич Долгорукой – полный, добрый, круглолицый, с висячими усами. Сказал, что слышал про Эраста Петровича много лестного и от души желает счастливого брака.

Вышли на площадь, все вокруг кричали, но было плохо видно, потому что очень ярко светило солнце.

Сели с Лизанькой в открытый экипаж, запахло цветами.