Борис Акунин - Любовница смерти

"К счастью, она осталась жива, – бесстрастно объявил Гэндзи. – Фантастическое везение. Коломбина не просто выбросилась из окна, а зачем-то разбежалась и прыгнула – очень далеко. Это ее и спасло. Хоть переулок и узкий, до крыши противоположного дома она, конечно, допрыгнуть не могла, однако, на счастье, как раз напротив балкона торчит рекламная вывеска в виде жестяного ангела. Коломбина зацепилась подолом за вытянутую руку этой фигуры и повисла. Платье оказалось из невероятно прочной материи – той же, из которой изготовлен мой дорожный костюм. Оно не порвалось. Бедняжка застряла на высоте в десять саженей, лишившись чувств. Висела головой вниз, будто кукла. И продолжалось это долго, потому что из-за темноты заметили ее не сразу. Сняли с большими трудностями, при помощи пожарных. Отвезли в больницу. Когда барышня пришла в себя, спросили адрес кого-либо из родственников. Она назвала мой телефон. Позвонили. Спрашивают: «Здесь ли проживает господин Гэндзи?»

Я заметил, что он говорит вовсе не бесстрастно, а, напротив, изо всех сил преодолевает сильнейшее волнение. Чем дольше я слушал ночного гостя, тем больше задавался вопросом: зачем он ко мне явился? Что ему нужно? Гэндзи не из тех людей, которым после потрясения непременно нужно с кем-нибудь поделиться. Уж во всяком случае, я на роль его конфидента никак не подходил.

«Вы явились ко мне как к врачу? – осторожно спросил я. – Хотите, чтобы я поехал к ней в больницу? Но барышню наверняка уже осмотрели. Да и потом, я ведь не по лечебной части, я патологоанатом. Мои пациенты в медицинской помощи не нуждаются».

"Госпожа Миронова уже отпущена из больницы – на ней нет ни царапины. Мой слуга отвез девушку ко мне на квартиру, напоил горячей японской водкой и уложил спать. С Коломбиной теперь всё будет в порядке. – Гэндзи снял свои гигантские очки, и от взгляда его стальных глаз мне стало не по себе. – Вы, господин Гораций, нужны мне не как доктор, а в ином вашем качестве. В качестве «сотрудника».

Я хотел сделать вид, будто не понимаю этого термина, и недоуменно поднял брови, хотя внутри у меня все похолодело.

«Не трудитесь, я давно вас раскрыл. Вы подслушивали мою беседу с Благовольским, в которой я объявил, с какой целью стал членом клуба. Сквозь щель приоткрытой двери блеснуло стеклышко очков, а никто из соискателей кроме вас очков не носит. Правда, тогда я предположил, что вы и есть вездесущий репортер Лавр Жемайло. Однако после гибели журналиста стало ясно, что я ошибся. Тогда я попросил моего слугу, с которым вы отчасти знакомы, взглянуть на вас, и он подтвердил вторую мою гипотезу – это вы пытались устроить за мной слежку. По моему поручению Маса, в свою очередь, проследил за вами. Господин в клетчатой тройке, с которым вы вчера встречались на Первой Тверской-Ямской, служит в жандармском, не так ли?»

Я прошептал, дрожа всем телом: «Зачем я вам нужен? Никакого вреда я вам не причинил, клянусь! А история с «Любовниками Смерти» кончена, и клуб распущен». «Клуб распущен, но история не кончена. Из больницы я наведался на квартиру к Коломбине и нашел там вот это. – Гэндзи вынул из кармана листок странной бумаги с мраморными разводами, сквозь которые проступала надпись ICH WARTE! – Вот из-за чего Коломбина прыгнула в окно».

Я недоуменно уставился на листок. «Что это означает?» «То, что я ошибся в выводах, клюнув на чересчур очевидное и из-за этого закрыл глаза на ряд деталей и обстоятельств, выбивающихся из картины, – туманно ответил Гэндзи. – В результате чуть не погибла девушка, в судьбе которой я принимаю участие. Вы, Гораций, сейчас поедете со мной. Будете официальным свидетелем, а после изложите своему жандармскому начальству всё, что увидите и услышите. По некоторым причинам, о которых вам знать необязательно, я предпочитаю не встречаться с московской полицией. Да и задерживаться в городе не хочу – это помешает рекорду».

Я не понял, что означают слова о рекорде, однако переспрашивать не решился. Гэндзи прибавил, всё так же глядя мне в глаза: «Я знаю, вы не законченный подлец. Вы просто слабый человек, ставший жертвой обстоятельств. А значит, для вас не всё потеряно. Ведь сказано в Писании: «Из слабого выйдет сильный». Едемте».

Его тон был властным, я не мог противиться. Да и не хотел.

Мы доехали до Рождественского бульвара на моторе. Я сидел между Гэндзи и его странным спутником, вцепившись обеими руками в поручни. Кошмарным агрегатом управлял еврейчик, покрикивавший на поворотах: «Эх, залетные!». Скорость и тряска были такими, что я думал лишь об одном – не вылететь бы с сиденья.

«Дальше пешком, – сказал Гэндзи, велев щофэру остановиться на углу. – Двигатель производит слишком много шума».

Юнец остался сторожить авто, мы же двое пошли по переулку.

В окнах знакомого дома, несмотря на поздний час, горел свет.

«Паук, – пробормотал Гэндзи, стягивая перчатки с огромными раструбами. – Сидит, потирает лапки. Ждет, когда мотылек застрянет в паутине… После того, как я закончу, вы вызовете по телефону полицию. Дайте слово, что не станете меня удерживать».

«Даю слово», – послушно пробормотал я, хотя по-прежнему еще ничего не понимал.

Дож открыл нам, даже не спросив, кто это явился к нему среди ночи. Он был в бархатном халате, похожем на старинный кафтан. В разрезе виднелись белая сорочка и галстук. Молча посмотрев на нас, Просперо усмехнулся: «Интересная пара. Не знал, что вы дружны».

Меня поразило, что сегодня он выглядит совсем не так, как во время последнего заседания – не жалкий и потерянный, а уверенный, даже торжествующий. Совсем как в прежние времена.

«В чем причина позднего визита и надутых физиономий? – все так же насмешливо осведомился дож, проводив нас в гостиную. – Нет, не говорите, угадаю сам. Самоубийства продолжаются? Роспуск зловредного клуба ничего не дал? А что я вам говорил!» Он покачал головой и вздохнул.

«Нет, господин Благовольский, – тихо сказал Гэндзи, – клуб свою деятельность прекратил. Осталась одна, самая последняя формальность».

Больше он не успел произнести ни слова. Дож проворно отскочил назад и выхватил из кармана «бульдог». От неожиданности я ахнул и отпрянул в сторону.

Однако Гэндзи нисколько не растерялся. Он швырнул Благовольскому в лицо тяжелую перчатку, и в ту же секунду с поистине непостижимым проворством ударил ногой в желтом ботинке и гамаше по револьверу.

Оружие, так и не выстрелив, отлетело в сторону. Я быстро подобрал его и протянул своему спутнику.

«Можно считать это признанием? – в холодной ярости произнес Гэндзи, вдруг совершенно перестав заикаться. – Я мог бы застрелить вас, Благовольский, прямо сейчас, сию секунду, и это была бы законная самооборона. Но пусть всё будет по закону».

Просперо сделался бледен, от его недавней насмешливости не осталось и следа.

«Какое признание? – пробормотал он. – О каком законе вы говорите? Ничего не понимаю! Я подумал, что вы сошли с ума, как Калибан, и пришли меня убить. Кто вы такой на самом деле? Что вам от меня нужно?»

«Вижу, разговор предстоит долгий. Садитесь. – Гэндзи показал на стул. – Я так и знал, что вы станете отпираться».

Дож опасливо покосился на револьвер.

«Хорошо-хорошо. Я сделаю всё, что вы хотите. Только давайте лучше перейдем в кабинет. Здесь сквозняк, а меня знобит».

Мы прошли через темную столовую и уселись в кабинете: хозяин за письменный стол, Гэндзи – напротив, в огромное кресло для гостей, я – сбоку. Широкий стол содержался в изрядном беспорядке: повсюду лежали книги с закладками, исписанные листки, посередине поблескивал бронзой богатый чернильный прибор в виде героев русских былин, а на краю обнаружилось знакомое рулеточное колесо, выдворенное из гостиной и нашедшее пристанище здесь, в самой сердцевине дома. Вероятно, Колесо Фортуны должно было напоминать хозяину о днях былого величия.

«Слушайте внимательно и всё запоминайте, – велел мне Гэндзи, – чтобы потом изложить в отчете как можно точнее».

Должен сказать, что к обязанностям свидетеля я отнесся серьезно. Выходя из дому, прихватил с собой карандаш и блокнот, некогда приобретенный по Вашему совету. Если б не моя предусмотрительность, мне сейчас было бы непросто восстановить всё сказанное с такой степенью точности.

Благовольский сначала нервно шарил пальцами по зеленому сукну, но потом сделал над собой усилие: левую руку убрал под стол, правую положил на шлем бронзового богатыря-чернильницы и более уже не шевелился.

«Извольте объясниться, господа, что всё это значит, – с достоинством сказал он. – Кажется, вы меня в чем-то обвиняете?»

Гэндзи попытался повернуть свое сиденье, но оно оказалось слишком массивным, к тому же толстые ножки утопали в пушистом квадратном коврике, очевидно изготовленном на заказ – аккурат под размер кресла. Пришлось Заике сидеть, повернувшись вполоборота.