Николай Норд - Яичко Гитлера

— Не надо было тебе приезжать сюда, Коля, ох как не надо, — глядя в пол, сказал он. — Я не хотел вот так вот. Видишь теперь, что из этого получилось?

Николай, вперившись взглядом в друга по волчьи, исподлобья, покрыл его отборным матом, но из-под заклеенного скотчем рта слышались лишь нечленораздельные звуки. Его душевное состояние было удручающим, именно сейчас он понял: нет ничего болезненней для мужского сердца, чем предательство друга.

— Я с тебя сейчас сниму липучку, и мы поговорим, — тихо проговорил Васильев после некоторого молчания. — Только ты успокойся, не кричи и не мечи, это не поможет. Но зато, может, мы поймем друг друга. Хорошо?

Володя оторвал глаза от пола, и Николай увидел в них страдание. Николай кивнул, но продолжал сверлить собеседника холодным, уничижающим взглядом.

Васильев обошел его и сзади и быстрым движением руки, сорвал с губ Николая скотч.

— Выпьешь чего-нибудь? — спросил он.

— Я бы с удовольствием перегрыз тебе глотку, сволочь!

— Я знаю, на твоем месте я бы поступил точно так же. Может, ты еще и сделаешь это, — как-то обреченно отозвался Володя. — Только давай все же поговорим сначала.

— Что с Ксенией? — взревел Николай.

— Успокойся, с ней все в порядке, она в дальней комнате, но не связана, просто прикована наручником к кровати.

— Дай мне с ней поговорить, падла!

— Она тоже со скотчем на рту.

— Дай мне, только перекинуться с ней парой слов, иначе разговора с тобой никакого не будет! Ты понял, сука? — Николай дернулся на стуле, пробуя безуспешно вскочить и забыв, что накрепко к нему привязан.

— Но разве это снимет проблему, Коля? — мягко тронул его за плечо Володя, но тут же отдернул руку, когда Николай тут попытался вцепиться в нее зубами. — Ладно, только в память о нашей дружбе… Бывшей дружбе, как я теперь понимаю… Я сейчас пройду к ней, сниму наклейку, открою дверь комнаты и дам вам минутку поболтать. Если вы обоюдно дадите мне слово, что не будете больше общаться, кричать, звать на помощь и прочее, то тогда мне не придется вести в подвал Ксению и запирать ее там.

Он ушел и через некоторое время Николай услышал рыдающий голос Ксении:

— Коля, родненький мой, со мной все в порядке! Как ты?

Услышав голос жены, Николай воспрял духом:

— Сенюра, дорогая моя! Не плачь! Все хорошо! Все будет хорошо! Ты не волнуйся, я сейчас все утрясу.

— Я знаю, знаю, родной! Этот негодяй заставил меня написать тебе то письмо, я была вынуждена. Я боялась за Вадика, он пригрозил, что…

— Все, переговоры закончены! — прервал пленницу Володя. — Сиди тихо, Ксения, прошу тебя, иначе мне опять придется заклеить тебе рот.

Рыдания пленницы сменились натужным, сдерживаемым стоном, затем Николай услышал стук захлопнувшейся двери, металлический звук запираемого на ключ замка, усталые приближающиеся шаги, и на кухне снова появился Васильев. Он тяжело осел на табуретку у стола, плеснул себе в бокал вина, сделал им жест в сторону Николая, будто чокался с ним, выпил и закурил сигарету, невидяще смотря в пепельницу.

— Помнишь, Коля, — не отрывая от пепельницы глаз, заговорил Володя, — по малолетству, когда ты еще был ничто и никто, я заступился перед шпаной за тебя? А ты подошел ко мне и при всех поцеловал. Я разозлился на тебя за такой твой поступок, помнится, оттолкнул, отругал. Я же был не девчонка и не педик, чтобы меня целовали — мало ли что пацаны могли подумать. Но в душе я был очень тронут, я так растрогался, что едва не расплакался, ведь до этого меня никто никогда, кроме матери, не целовал, да и то это было давно — в детстве.

— Зачем же ты все хорошее теперь перечеркнул, падла? — презрительно и теперь равнодушно, к этому тоже дорогому когда-то и ему прошлому, отозвался Николай.

— Я оказался перед нелегким выбором, поверь мне, Коля: либо Кира — либо ты. Я выбрал Киру. И совместить здесь и то и другое не представлялось возможным. Разве что только смягчить последствия. Думаю, на моем месте ты бы поступил точно так же.

— Ты сам-то хоть понимаешь, что совершил преступление? Ведь теперь тебя ждет тюрьма! Отпусти нас с Ксенией, и я не буду заявлять в милицию. Дружбу нашу этим уже не вернешь, но зато сохранишь себе свободу.

Володя напряженно засмеялся:

— Тюрьма для меня теперь не самое страшное. Для меня гораздо страшнее другое: вот если бы я, например, потерял все свои деньги, я бы не потерял ничего, но когда я потерял друга, я потерял половину из всего, что имел. У меня такой второй половиной осталась одна Кира.

— Не я в этом виновен, — угрюмо отозвался Николай.

— Как ты обо всем догадался, Коля?

— Сначала скажи мне, падла, что ты задумал? Зачем ты похитил Ксению? Хотел свалить на нее свое убийство? А что дальше? Ты бы и ее убил? Ведь вечно бы ты ее прятать не мог.

— Ничего такого я с ней делать не собирался. Она бы написала тебе еще одно, прощальное, письмо и уехала. Вот и все.

— На тот свет или к крокодилам в Африку добровольно? — с жестким сарказмом спросил Николай.

— Конечно, нет, не по своей воле, но живая и невредимая.

— Дурак ты, Вова! Она бы все равно вернулась! Кроме меня, у нее есть наш сын.

— Нет, Коля, оттуда — нет, не вернулась бы, — наконец, поднял на Николая глаза Володя.

— Не понял. Обратно не возвращаются только с одного известного всем места.

— Есть и другие места, прекрасные места, можно сказать, райские, — уклончиво ответил Володя, тяжело сипя. — Я тебе все расскажу. Но ведь ты еще не ответил на мой вопрос: как ты на меня вышел?

Николай хотел выругаться и послать собеседника ко всем чертям, но вдруг подумал, что затяжной беседой выиграет время, которое могло бы пригодиться для того, чтобы что-нибудь придумать и предпринять, а, может, и усовестить или разжалобить, теперь уже, бывшего своего приятеля.

— Хорошо, давай откровенность за откровенность. Я тебе все, ты мне — тоже!

— Будь по-твоему.

— Первые подозрения у меня возникли тогда, когда ты повез меня на труп Дагбаева. Ты повел машину, но не спросил меня нового адреса Дагбаева, а ведь он тебе был неизвестен! Дагбаев лишь незадолго перед этим сообщил мне его по телефону и просил никому о нем не рассказывать. Значит, он чего-то или кого-то боялся. Жаль, что в тот момент я не обратил внимания на эту деталь, голова была другим забита, догадка пришла ко мне только сегодня. Выходит, ты и Дагбаева прикончил? Сколько же на тебе крови, Вова?

— Та-ак, еще что? — скрипнул зубами Володя, не ответив на прямой вопрос.

— Еще? На дне рождения Киры я заметил в вазе очень редкие у нас в городе конфеты — «Азалия». А до этого я их видел в комнате убитого и подумал, что у них имеется только один шанс из тысячи не быть из одного и того же источника: либо ты угощал ими Федотова, либо он тебя, — с убийственной интонацией в голосе продолжал Николай.

— Как ты попал в комнату убитого? Она же опечатана.

— Разве в этом дело? Я говорю про конфеты…

— Это не доказательство.

— Да, лишь косвенное, но оно бы не было им вообще, если бы не смерть Федотова. Понятно, что ты его порешил. За что? Ведь с этого все началось.

— Дальше…

— В тот день, когда мне пришло письмо от Ксении, ты приходил в наш дом.

— Это менты просекли?

— Какая теперь разница? Это что, очередное совпадение?

— Я мог просто зайти попроведать тебя, узнать, что и как с Ксенией.

— Держать ее на привязи, как собаку и идти ко мне проведывать? Это верх цинизма!

— Я только вел свою игру.

— Странно: раньше, прежде чем зайти ко мне, ты, обычно, звонил. Кроме того странно и другое — ты умолчал о том своем визите.

— Так бывает — нужды не было. И это все, что ты нарыл на меня?

— Почти. Но все эти прямые и косвенные улики сложилось в цельную картинку только сегодня вечером, когда я ждал тебя у вас с Кирой дома. Я бы просек ситуацию гораздо раньше, но как только мои подозрения натыкались на тебя, я их все отметал, как нелепые. А когда пару часов назад я увидел тут рыжий парик и медицинский халат, у меня уже не было никаких сомнений в твоей виновности.

— Черт, ты и про это выведал! — Володя напряженно засмеялся. — Разведчик! Откуда?

— Рассказали, мир не без добрых людей.

— Понятно, — Васильев протяжно вздохнул и, опустив голову, стал растирать себе колени, словно у него затекли ноги. — Что ж, теперь настала моя очередь говорить. Да я совершил преступления, но, может, Коля, ты меня поймешь…

— В любом случае, ни одно преступление себя не окупает — это закон.

— Выпьешь?

Николай помотал головой.

— Закуришь?

Николай кивнул.

Васильев, обойдя стол, вставил ему в губы только что прикуренную сигарету.

— В моей душе есть нечто такое, что я принес еще из Ленинграда, — вернувшись на свое место и отхлебнув из бокала, начал свое повествование он. — Все началось с моей любви к Ксении, хотя, преддверием ко всему этому было, пожалуй, мое знакомство с Федотовым. Когда я приехал в Ленинград поступать в институт, то, не успел сойти с поезда, как столкнулся на перроне с мужичком лет пятидесяти, невысокого роста, крепким таким, по виду — бурятом или монголом. На груди у него табличка висела — «Сдаю жилье». Я хотел, было, пройти мимо, полагая, что институт даст мне место в общаге, но он словно загипнотизировал меня своими черными глазами — есть в нем что-то такое. Я и остановился, рот открыл, заговорил.