Евгений Сухов - Ограбить Императора

Метрах в ста от заставы располагалась свалка, состоящая из груды битого кирпича, отяжелевших от грязи бумаг, старой одежды, вышедшей из употребления еще до Мамаева нашествия, покореженного войной металла, обрывков кожи, ремней, поломанных колес, разбитых телег и многого всего того, что для любителя старины могло бы представлять определенный интерес.

– Это именно та свалка, Петр Иванович? – спросил сыскарь, показав на груды слежавшейся бумаги, безжалостно подпорченной огнем и недавним ливнем.

– Она самая. Вот сюда они и сбрасывали.

– Останови! – распорядился Селиверстов. Шофер надавил на тормоз, и они вышли из машины. – А теперь будем искать.

– Что именно? – спросил молодой оперативник в студенческой шинели.

– Бумаги, акты, документы! Все, что связано как-то с «Товариществом Фаберже». Они не могли сгореть дотла. Все понятно?

– Вроде бы, – без энтузиазма отозвался бывший студент.

– А если так, тогда за работу! – Показывая пример, Селиверстов подобрал несколько листков бумаги, перепачканных грязью. Тщательно отряхнув, он принялся перелистывать, вчитываясь в абзацы, размазанные недавним ливнем, после чего разочарованно отшвырнул их в сторону и вновь поднял скрепленные листки, столь же перемазанные.

Рядом, переворачивая спрессованный мусор, трудился бывший студент Императорского университета, не особенно заботясь о чистоте своих штанов.

– Тщательнее, – предупреждал сыскарь, – что-то должно быть.

Селиверстов и сам толком не знал, что же они тут ищут, но интуиция, выработанная долгими годами в уголовном розыске, подсказывала – зацепка к тайне находится всего лишь на расстоянии вытянутой руки.

Водитель, не разделявший энтузиазма сыщиков, открыв капот, с воодушевлением копался в металлических внутренностях двигателя, выискивая какие-то механические болячки, известные лишь одному автомобильному богу. Он недовольно качал головой, что-то невнятно бормотал, назойливо постукивал длинными ключами по металлическому чреву и, судя по сморщенному лицу, самолично готов был оттащить машину на свалку.

Уже было разобрано несколько десятков килограммов макулатуры, у каждого на ботинках налипло по полпуда грязи, а разгадка была столь же далека, как и два часа назад. Не было ни одной бумаги, указывающей на принадлежность к дому Фаберже. Похоже, что на далекую Московскую заставу свозили мусор со всего Петрограда. В спрессованных бумажных кучах находились рецепты врачей, справки о прерывании беременности, обрывки из домовой книги. Был даже отчет Министерства финансов Временного правительства. И тут внимание сыщика привлекла плотная белая бумага со швейцарским гербом. А это что еще такое? Каким образом официальные бумаги швейцарского посольства оказались на городской свалке?

Дипломатические посольства крепко стерегли от Советской власти свои секреты и сжигали накопившиеся ненужные бумаги в каминах дипмиссии. Здесь же они лежали поверх прочих бумаг, выделяясь разве что плотной структурой. Их было много, написанные на немецком языке, они носили явно деловой характер.

Подняв один из листков, Селиверстов внимательно вчитывался в готические буквы, выведенные педантичными швейцарскими пальцами. После прочтения нескольких строк он понял, что это именно то, из-за чего они сюда явились. Это был черновик письма, отправленного президенту Швейцарии, в котором посол жаловался на военного атташе, использовавшего помещение дипмиссии в качестве военного склада. Фаберже, сам того не ведая, оказался втянутым в сложную политическую игру, в результате которой свои последние дни мог провести в подвалах ЧК.

Отряхнув бумагу от грязи, Селиверстов аккуратно сложил ее вчетверо и сунул во внутренний карман шинели.

– Кажется, я нашел то, что нужно, – произнес он. – В машину!

Бывший студент с готовностью отошел от мусорной кучи.

– Что-то важное? – спросил он у сыщика, по лицу которого невозможно было понять значимость находки.

– Да, кое-что имеется… – неопределенно ответил тот, не желая вдаваться в подробности, и, захлопнув за собой дверцу кабины, прервал разговор.

Подъехали к заставе. Молчаливой. Унылой. Всего-то два года назад она была одной из самых оживленных городских артерий. Теперь от нее оставался лишь узенький дорожный ручеек, едва протискивающийся между сторожевой будкой и заставным столбом.

Погода была прохладная, с задиристым ветром, беспрестанно норовившим сорвать с головы картуз и распахнуть полы шинели. А потому бойцы, кучковавшиеся близ сторожки, стояли в длинных синих шинелях и барашковых серых шляпах и беспрестанно курили, отвернув от задиристого ветра лица с длинными кривыми цигарками, стиснутыми в крепких челюстях.

В толпе стоявших бойцов Селиверстов тотчас выделил старшего по едва уловимым приметам. Вроде бы и одет был так же, как остальные, ростом и статью не выделялся, но вот движения, напрочь лишенные всякой суеты, отличались некоторой грацией и степенностью обстрелянного вояки, а когда он вдруг начинал говорить, его слушали с подчеркнутым вниманием.

Слегка потеснив бойцов, следователь обратился прямо к нему, вдруг глянувшему на него пронзительно. В сознании бойца, испытанного передовой, уже сложились представления о собеседнике, а опыт, позволивший сохранить солдатское достоинство и выбраться живым из империалистической передряги, верно подсказал линию поведения.

Селиверстов вытащил мандат с наклеенной на нем фотографией, напечатанный на обыкновенной машинке и заверенный расплывшейся фиолетовой печатью, коротко представился:

– Начальник уголовного розыска Селиверстов. Вы здесь главный?

В ответ красноармеец лишь сдержанно кашлянул в кулак. В серых, будто бы нарисованных порохом, глазах промелькнуло нечто похожее на снисхождение. При нынешней власти уголовный розыск занимает не самое высокое положение, что позволяло старому вояке выдержать должную паузу, а потом спросить с подчеркнутым равнодушием:

– А в чем дело, товарищ?

Последнее слово было сказано со значением. Окопный солдат безошибочно угадал в нем «благородие» и, теша собственное самолюбие, поставил его на одну планку с окопными солдатами: теперь мы на равных, ваше благородие! Время ваше уплыло.

– Дело в том, что мы ищем преступника, – постарался как можно мягче улыбнуться Селиверстов. – Вчера он проезжал на грузовике через вашу заставу.

– Просто так через нашу заставу не проедешь, товарищ, – со значением ответил старший. – Революционное время нынче, учитывать нужно. Для этого документ должен быть подходящий.

Стоявшие рядом бойцы, не принимавшие участия в разговоре, охотно закивали. Верилось, что через такой кордон из унылых революционных физиономий не проберется даже сам черт.

– Я так и полагал… Этот человек проехал через заставу на грузовике на рассвете.

– Была такая машина. А как он выглядел?

– Молодой, лет тридцати, может, помоложе… Высокого роста, худой, гладко выбритый, – заговорил Селиверстов, стараясь не упускать даже мелочи. – В кожаной куртке, в синих галифе. Рубаха на нем темная, серая барашковая шапка, волосы черные, длинные, вьющиеся.

– Именно он и был, – кивнул начальник заставы. – Вот только он документики правильные представил.

– И что за документы?

– Что в петроградской ЧК служит. Разве такого задержишь?

– В ЧК? – изумился Селиверстов. – А фамилию его случайно не запомнили?

– И фамилию его запомнил. Большаков! Такая фамилия у моего зятя. Я у него еще спросил, под Полтавой, случаем, родственников у него нет? Он на меня только хмуро посмотрел и сел в машину. Сурьезный товарищ!

– А что он вез?

– Чемоданы какие-то. В кузове еще товарищ его был. По всему видать, из «благородий». Я их за версту чую!

– Значит, вы его чемоданы не досматривали?

– А кто ж позволит-то? Вот вы бы сами стали обыскивать ЧК? – И, разглядев, что лоб Селиверстова покрылся испариной, поучительно заметил: – Вот и я не стал смотреть. Себе дороже!

С заставы следовало уходить, Селиверстов узнал все, что ему надо было. Однако ощущение какой-то недоговоренности, как будто упустил что-то важное, не отпускало его.

– Женщина с ними была? – спросил сыскарь.

– Женщина? – как-то удивленно протянул начальник заставы, с интересом глядя на Селиверстова. – Точно! Была женщина! Из дворянок! Эдакая краля! – И пренебрежительно добавил: – Когда я документики полистывал, так она взглядом мне классовое презрение высказывала. У меня аж мурашки по шее пробежали.

– А не заметили, может, у нее с этим Большаковым что-то было?

– Да как тут заметить, чудак ты человек! – искренне удивился старший заставы. – Он ведь ее не на коленях держал!

– Тоже верно… А может, они взглядами какими-то многозначительными обменивались? Может, говорили что-нибудь? – продолжал наседать сыскарь, чувствуя, что приблизился к разгадке еще на один шажок.