Борис Акунин - Любовница смерти

«Да, и это обстоятельство ввело меня в заблуждение. Раз уж вы, Гораций, заговорили о Калибане, давайте перейдем к истинной роли этого своеобразного персонажа в нашей истории. Бухгалтер сильно запутал дело, он сбил меня с верного следа, разом сняв с главного преступника все подозрения. Эта моя ошибка едва не погубила легковерную Коломбину.

Вы, Просперо, недаром благоволили этому безумцу, сведенному с ума тяжкими испытаниями и угрызениями совести. Он действительно состоял при вас в роли послушного Калибана, слуги всемогущего кудесника — слуги, слепо вам преданного и нерассуждающего. Вы хвалили его чудовищные стихи, вы всячески отличали его, а главное — он надеялся, что вы «составите ему протекцию» у Смерти, походатайствуете, чтоб ему «сократили срок заключения». До поры до времени он покорно выполнял ваши поручения, очевидно, не очень-то вникая в их смысл. Я полагаю, что потайные трубки в квартире Аваддона установил Калибан — вам вряд ли удалось бы справиться с этой непростой работой, требующей хороших навыков ручного труда и недюжинной физической силы, а давать такой странный заказ постороннему вы не рискнули бы. Передать три черных розы приживалке Лорелеи? Почему бы и нет? Очевидно, вы сказали Папушину, что хотите зло подшутить над Львицей, которая всегда раздражала Калибана своей экзальтированностью.

Как я мог поверить, что злым гением «Любовников Смерти» был этот полоумный верзила! Разве он додумался бы до фокуса с огненными буквами и воющим зверем? Тысячу раз прав мудрый китаец, сказавший: «Очевидное редко бывает истинным»… — Гэндзи сердито тряхнул головой. — Однако ваш верный джинн не усидел в бутылке, он вырвался на свободу и стал действовать по собственному почину. Жажда смерти все яростнее испепеляла эту больную, неистовую душу. Расправившись с Гдлевским, бухгалтер разрушил весь ваш искусный план, уже близкий к осуществлению. Зачем вам понадобилось губить этого гордого, талантливого мальчика? Только для того чтобы потешить свое честолюбие? Сначала русская Сафо, потом русский Рембо — и оба наложили на себя руки, покорные вашей воле. Оставаясь в тени, вы лишили современную русскую поэзию двух самых ярких ее имен — и при этом имели все шансы остаться безнаказанным. Как жалки по сравнению с вами тривиальные истребители гениев вроде Дантеса или Мартынова!

Или все случилось проще, по наитию? Романтический юноша, увлеченный своей мистической теорией рифм, случайно открыл книгу на слове «жердь», рифмующемся со «смертью», и горделиво поведал вам об этом чудесном «Знаке». К следующей пятнице вы уже подготовились как следует — положили на стол книгу, зная, что Гдлевский сразу же кинется гадать. Я запомнил эту книгу и при первой же возможности как следует ее рассмотрел. — Гэндзи повернулся ко мне. — Гораций, если вас не затруднит, сходите, пожалуйста, в гостиную и возьмите с третьей полки сочинение графа Браницкого "О земных и небесных сферах"».

Я немедленно исполнил просьбу. Книгу я нашел без труда. Снял с полки и ахнул. Это был тот самый том, который рассматривал Сирано в последний вечер своей жизни!

На ходу я повертел книгу и так, и этак, но ничего подозрительного в ней не заметил. Увы, природа не наделила меня наблюдательностью. Я имел возможность лишний раз убедиться в этом, когда, приняв у меня том, Гэндзи показал:

«Взгляните на обрез. Видите желтоватую полосу, доходящую до середины? Это обыкновенный канцелярский клей. Попробуйте произвольно открыть книгу — на любой странице».

Я двумя пальцами распахнул том и не поверил своим глазам — он раскрылся на странице, где крупными буквами значилось название главы: «Земная твердь».

«Теперь вам понятно? — спросил меня Гэндзи. — Результат гадания на вторую пятницу для Гдлевского был предопределен заранее».

Да, расчет был прост и психологически точен. Понял я и еще одну вещь: именно эту «бомбу» хотел вставить в утренний выпуск своей газеты Сирано. Он, как и Гэндзи, обнаружил трюк с клеем и сразу сообразил, что может приправить свое расследование пикантнейшим соусом. Дело обретало криминальный привкус! Бедняга Сирано не подозревал, что подорвется на этой «бомбе» сам…

«В третью пятницу вы решили действовать наверняка, не оставив Гдлевскому ни единого шанса. После «удачи» двух первых гаданий юноша, разумеется, находился в столь взвинченном состоянии, что высматривал «Знаки» во всем, что происходило вокруг него. Не было бы ничего удивительного, если бы гимназист выискал свою роковую рифму и без вашего участия, но для полной гарантии вы приготовили ему искомое у самого порога вашего дома: подкупили бродячего шарманщика, чтобы он горланил песню с определенным припевом — ровно до той минуты, пока не пройдет некий молодой человек, наружность которого вы подробно описали. Не думаю, что вы посвятили шарманщика в свой замысел, однако же втолковали ему, что по исполнении задания следует немедленно уносить ноги. Именно это старик и сделал со всей доступной ему прытью. Выскочив на улицу каких-нибудь две минуты спустя, я уже не смог его обнаружить.

Итак, Гдлевский был вами приговорен и наверняка сам бы стал собственным палачом, но в дело вмешался Калибан, который давно уже ревновал вас ко второму вашему любимчику. Теперь же, когда оказалось, что Гдлевский отмечен не только вами, но и самое Смертью, безумный бухгалтер решил уничтожить счастливого соперника…

Убийство репортера Лавра Жемайло — вот единственная смерть, к которой вы прямого отношения не имеете. Если не считать того, что в свое время вы назвали газетного осведомителя Иудой, который предаст вас, как Христа. Для Калибана вы и в самом деле были Спасителем, поэтому, узнав каким-то образом о роде занятий Сирано, бухгалтер убил его и повесил на осине».

В этот момент я, признаться, испытал нечто вроде внутреннего удовлетворения. Чувство не слишком достойное, но объяснимое. Оказывается, вы не всё знаете и не всё замечаете, многоумный господин расследователь, сказал себе я. Про то, что Калибан подслушал телефонный разговор Сирано с редакцией, вам неизвестно.

А Гэндзи уже перешел к последнему пункту своего обвинения:

«Тщательнее и коварнее всего вы готовили самоубийство Коломбины. Сначала вы подсунули ей один за другим три листка с надписями на немецком. Барышня еще позавчера, после нападения Калибана, отдала их мне и рассказала, что эти послания не горят в огне. Я подверг бумагу химическому анализу. Выяснилось, что она пропитана раствором квасцов, что и делает ее невоспламеняемой. Старый фокус, в свое время использованный еще графом Сен-Жерменом. Чтобы подтолкнуть Коломбину к мысли проверить записки на несгораемость, вы нарочно подсунули и Папушину послание от Смерти, только написанное на обычной бумаге. Затея отлично сработала, вы не учли только одного — Калибан счел себя уязвленным и решил расправиться с избранницей Смерти так же, как он расправился с Гдлевским. К счастью, я подоспел вовремя».

Я обратил внимание на то, как изменилось поведение Благовольского. Дож более не пытался возражать обвинителю или оспаривать его утверждения. Он сидел съежившись, в лице не осталось ни кровинки, а глаза неотрывно следили за говорившим — в них читались страх и тревога. Просперо не мог не чувствовать, что приближается финал. Охватившую его нервозность выдавали и движения рук: пальцы правой опять поглаживали бронзового богатыря, пальцы левой судорожно сжимались и разжимались.

«Судьба преподнесла вам, Сергей Иринархович, щедрый подарок в лице сумасшедшего Калибана. У вас появилась отличная возможность выйти сухим из воды, свалив все злодеяния на убитого маньяка. Но вы не совладали с собой и не смогли остановиться. Почему вы всё же решили добить девочку? Это для меня главная загадка. Не простили Коломбине того, что она охладела к вашим чарам? Или же, как это часто бывает с закоренелыми душегубами, в глубине сердца мечтали, чтобы кто-то разоблачил и остановил вас?»

«Нет, господин психолог, — вдруг нарушил молчание Просперо. — Ни то и ни другое. Просто я не люблю бросать на середине хорошо начатое дело».

Я немедленно запротоколировал сказанное слово в слово: еще одно косвенное признание вины.

Гэндзи слегка нахмурился, видимо, озадаченный этим дерзким ответом.

«Вы, действительно, предприняли изобретательнейшую попытку довести свое «дело» до конца. Коломбина рассказала мне про магическую надпись «ICH WARTE!», неизвестно откуда появившуюся на чистом листке бумаги. Куда как эффектно! Неудивительно, что девочка сразу и безоговорочно поверила в чудо. Побывав на квартире у Коломбины, я внимательно осмотрел и листок, и раскрытую книгу. Еще один ловкий химический фокус. За несколько страниц до заложенного места вы приклеили бумажку, на которой уксуснокислым свинцом вывели два этих роковых слова. А мраморная бумага, исполнявшая роль закладки, была предварительно вымочена в растворе серной печени. При закрытии книги свинец начал просачиваться через страницы и примерно сутки спустя на мраморной бумаге проступили очертания букв. Этот способ тайнописи был разработан иезуитами еще в семнадцатом столетии, так что вашей заслуги тут нет. Вы лишь нашли старинному рецепту новое применение».