Борис Акунин - Внеклассное чтение. Том 2

Дальше — ясно, покивал сам себе Фандорин. Дошла очередь до одноклассника. Дело здесь не в старой вражде, а в Ильичевском комбинате. Куценко решил отобрать у Ястыкова куш, который тот долго и тщательно подготавливал для себя. При этом Мират Виленович отлично понимал, что Ясь будет драться за такую добычу не на жизнь, а на смерть. Вот и решил нанести упреждающий удар. Только Олег Станиславович оказался предусмотрительней Зальцмана и Зятькова — отнесся к нелепому приговору всерьез, пустил по следу Жанну, ну а дальнейшее развитие событий известно, потому что в них президент «Страны советов» принимал личное и весьма активное участие…

— Что с вами? — спросила Инга. — Что вы всё шепчете?

— Скажите, а когда у Мирата Виленовича возникла идея купить Ильичевский химкомбинат?

— Впервые я об этом услышала с полгода назад. Может, чуть меньше. Так увлекся этой идеей! Знаете, он, когда ему западет что-нибудь в голову, становится просто как бульдозер — движется только прямо и всё сметает на своем пути. Но с комбинатом получилось иначе. — Инга всхлипнула. — В августе нашлась Мирочка, и Мирата стало просто не узнать. Он помягчел, стал чаще бывать дома. Даже на телевидение с ней, бедняжкой, ходил.

И хозяйка горько заплакала, уже не следя за сохранностью ресниц.

Николас же замер на месте, осененный новым озарением, и тихо-тихо спросил:

— Скажите, а он вам раньше говорил, что ищет дочь?

— Нет. Он иногда бывает такой дурачок, только я это знаю. Боялся, что я буду на него сердиться. За что? За грехи молодости? Да и какие это грехи…

— То есть о существовании Миранды вы узнали лишь в августе?

— Да, в самом конце.

Ай да Куценко!

К тому времени Мирату Виленовичу, надо думать, доложили, что убрать осторожного Ястыкова, опекаемого Жанной, будет непросто, и он разработал этюд поизящней.

Подыскал девочку ангельской внешности, чтоб хорошо смотрелась на телеэкране и на страницах таблоидов. Добросовестно разыграл роль счастливого отца. Безошибочный сюжет, воплощенная масс-медиальная мечта! Маленькая Золушка, добрая фея, богатые тоже плачут — и всё, как говорится, в одном флаконе. Можно не сомневаться, что у них с Игорьком уже заготовлен целый пиаровский букет по поводу похищения и убийства бедной сиротки.

Зная повадки своего оппонента, Мират Виленович сам приготовил ему подставку — тaкую, мимо которой пройти было невозможно. А любимую супругу на всякий случай подстраховал — завел «цыпулю» на стороне, чтоб имитировать свое к жене охлаждение.

Не человек, а шахматный компьютер.

— Вам нехорошо? — испуганно уставилась на него Инга. — У вас такое странное лицо.

Это у вас, госпожа Куценко, лицо странное, подумал Фандорин. Прежнее, со школьной фотографии, было не таким красивым, но куда как лучше этой кукольной мордашки.

И в эту секунду магистру истории было третье озарение, самое жуткое из всех.

Выйдя из ворот усадьбы, он молча положил в багажник «волги» дешевый чемоданчик с яркими наклейками.

В машине играла музыка. Мира сидела, забившись в угол, во все глаза смотрела на Николаса.

— Что, просто отдали вещи, и всё? — спросила она со страхом в голосе.

— Поехали, — велел он шоферу и отвернулся, потому что не хватало мужества смотреть ей в лицо. — …Там одна Инга. Отдала — даже не спросила, зачем мне твои вещи. Сказала, Мирату будет тяжело их видеть… Она думает, тебя убили.

«На ковре-вертолете мимо ра-ду-ги мы летим, а вы ползете, чудаки вы, чудаки!» — пело радио. Хорошо, что громко — водителю слышать разговор было ни к чему.

— А… он? Он где?

— Уехал на химкомбинат, — кашлянув, ответил Фандорин.

И наступило молчание. Минут, наверное, через пять Миранда произнесла неестественно спокойным тоном, словно пытаясь уяснить условия задачки:

— Значит, так. Сначала у меня никого не было. Потом у меня появился отец. Потом оказалось, что мой отец — гнойный урод, который променял свою дочь на гребаный химкомбинат.

— «Гребаный» — скверное слово, еще хуже, чем простой мат, — сказал Николас, потому что еще не решил, нужно ли говорить девочке правду.

Осторожно посмотрел на нее, увидел воспаленно блестящие сухие глаза. Понял, что нужно.

— Он безусловно урод, но всё же не до такой степени, чтоб променять собственную дочь на контрольный пакет акций. Куценко тебе не отец.

— А кто? — все тем же безразличным голосом поинтересовалась она.

— Он… шахматист, вот он кто. И, подсев к воспитаннице поближе, Фандорин объяснил ей смысл разработанного Миратом Виленовичем ферзевого гамбита, в котором Мире отводилась роль жертвенной пешки.

Удивительно, но зловещий рассказ подействовал на пешку живительным образом. Помертвевшее лицо девочки сначала обрело нормальный цвет, потом порозовело, а под конец запламенело яркими пятнами. Брови сдвинулись, ясный лоб нахмурился, а глаза смотрели уже совсем не жалобно.

— Ах, вот он со мной как! Ну, гад! — воскликнула она, сжав кулачки.

— И обманщик, — криво усмехнулся Фандорин. — Только, знаешь, с тобой он еще поступил не самым худшим образом. Ты знаешь историю про то, как он добился Ингиной любви?

— Да, она мне рассказывала. Мы сидели вечером вдвоем, она выпила и рассказала. Объясняла мне, что такое большая любовь.

Николас передернулся:

— На мой вкус, чересчур большая. Я уверен, что и это была шахматная партия. Гарде королеве. Ему мало было… ну, вступить с ней в отношения. Похоже, она, действительно, была мечтой всей его жизни, но он хотел владеть не только ее телом, но и душой. Очень трудно, почти невозможно заставить, чтоб тебя полюбили. Но Куценко волшебник, он сумел. Сначала, правда, пришлось королеву немножко изуродовать, но потом он это поправил, руки-то у него золотые. А что яичники вырезал, так это чтоб она только его одного любила, на детей не рассеивалась. Конечно, доказательств нет, но я уверен, что вся история со смертельной болезнью — выдумка. Сам, в собственной клинике, сделал анализы, сам поставил диагноз, сам оперировал. Просто чемпион мира по шахматам!

Девочка слушала с раскрытым ртом. Потом закрыла рот, постучала таксиста по плечу.

— Едем назад! Поворачивай!

Тот затормозил, раздраженно обернулся:

— Алё! Вы чего, с дуба попадали? Сговорились за три сотни до центра. А тут сюда поверни, торчи там полчаса, потом опять разворачивай. Так не пойдет.

— Сто баксов, — сказала Мира. — И всё, засохни. Крути баранку!

Шофер немедленно засох. Рванул с места, развернулся через двойную полосу — только камешки из-под колес полетели.

— Что ты задумала? — всполошился Николас. — Ты хочешь вернуться в Утешительное? Но зачем?

— А чего это я должна уезжать из своего дома? — процедила она, сузив глаза. — Я законная дочь Мирата Виленовича Куценко, у меня и паспорт новый. Про нас с папочкой вся страна знает.

— Ты… Ты хочешь ему отомстить?

— Обманщикам и гадам спуску давать нельзя, — отрезала Миранда. — Что он, мразь, со мной хотел сделать? И сделал бы, если б не ты! А с Ингой? Изрезал лицо, утробу искромсал, да еще мозги выпотрошил, в болонку превратил! Нельзя, чтоб такое даром сходило!

Фандорин схватил ее за руку:

— Ты хочешь рассказать Инге? Не смей! Да она и не поверит!

— Конечно, не поверит. Сначала. А потом припомнит, как всё было, и задумается. Будет смотреть на него и гадать: правда или не правда? — Миранда мечтательно улыбнулась. — Он ее одну любит, больше всего на свете? Так вот хрен ему. Ты сам меня учил, помнишь? Ну, когда мы про Джека Потрошителя спорили. Со злом надо бороться, пасовать перед ним нельзя.

Он взволнованно затряс головой, боясь, что не сумеет сейчас найти нужных слов.

— Послушай… Ты ведь уже взрослая, ты умная, ты должна это понять! Человеку только кажется, что он борется со злом, которое вовне. На самом деле он борется со злом в самом себе, преодолевая свои собственные малодушие, корысть, эгоизм! Победа над злом — это победа над плохим в самом себе. Вот почему когда зло побеждают нечестными, недостойными способами, это никакая не победа, а поражение. Потому что зло извне перемещается внутрь тебя, и получается, что оно победило, а ты проиграл! Черт, я путано говорю! Ты меня понимаешь?

Мира помолчала, глядя на него исподлобья.

— Ладно. Сегодня ей не скажу…

Было ясно, что большего от нее не добиться. Фандорин откинулся назад, закрыл глаза. Какой тяжелый, нескончаемый день, думал он, чувствуя себя постаревшим на десять лет..

Мне еще не исполнилось семи лет, а будто семьдесят, думал Митридат, глядя на жалкое папенькино лицо. Слезы высохли сами собой — все равно по части слезообильности за родителем было не угнаться. Да и о чем плакать? Ну их всех, с их жизнью, если тут такие дела творятся. Лучше умереть. Только Данилу с Павлиной жалко.