Евгений Сухов - Аферист Его Высочества

– Да, – коротко ответил Постников.

– А где сейчас настоящий Тициан? У вас?

– Нет, – почти возмутился Николай Николаевич.

– Тогда где?

– Я его передал.

– Кому? – продолжал наседать на городского секретаря Давыдовский.

– Я отвез его в Петербург.

– Кому? – жестче повторил свой вопрос Павел Иванович.

Постников сглотнул и замолчал. Молчание длилось недолго:

– Секретарю Сената Войцеховскому.

Давыдовский хмыкнул. Похоже, придется ехать в Санкт-Петербург.

– Он сказал, зачем понадобилась вся эта… операция с картинами?

– Нет.

– А что по этому поводу думаете вы сами? – поймал взгляд Постникова «подполковник».

– Я? – затравленным зверьком посмотрел на «подполковника» Николай Николаевич.

– Вы, вы, – подтвердил Давыдовский.

– Ничего не думаю, – пролепетал Постников. – Мне только было велено найти художника по кличке Сизиф, заказать у него картину, дождаться исполнения заказа, поменять ее на подлинник и передать оригинал этому Войцеховскому.

– Всего-то, верно? – ядовито спросил Павел Иванович.

– Да, – коротко и кротко ответил Постников, не поняв сарказма Давыдовского.

– А кем было велено? – поинтересовался Давыдовский после недолгого молчания.

– Так Войцеховским и было велено.

– Кстати, клички бывают у собак, – резко произнес «подполковник». – У людей – прозвища…

– Ага.

Давыдовский замолчал, соображая. В общем-то, было ясно, что покуда не ясно ничего…

– А на чем этот Войцеховский вас… зацепил? – спросил Давыдовский так, на всякий случай.

– На подложных приписках, – быстро ответил Постников и преданно посмотрел «подполковнику Охранного отделения» в глаза. Взгляд Николая Николаевича буквально возопил: видите, дескать, я от вас ничего не скрываю. Я предельно искренен, оцените это…

– Хорошо, – в некоторой задумчивости произнес Давыдовский-Голубовский. – Покуда я запрещаю вам покидать город. Возможно, вы нам еще понадобитесь. И, – он снова сдвинул брови к переносице, – о нашем с вами разговоре никому ни слова…

Последние слова Павел Иванович мог и не говорить. Постников все равно никому ничего бы не рассказал. Себе дороже…

Санкт-Петербург – это вам не Москва. Санкт-Петербург – это не большая деревня, как иногда сами москвичи называют белокаменную, но город. Причем вполне европейский. Санкт-Петербург, конечно, не Рим, но многие из дорог ведут именно в него. Одна из таких вот дорог привела Павла Ивановича Давыдовского на Сенатскую площадь, к дугообразному семнадцатиметровому зданию с колоннами, обращенными к Неве, и гранитной лестницей.

Павел Иванович вздохнул и стал подниматься по гранитным ступеням. Вошел. Объяснил дежурному цель своего посещения – снестись с сенатским секретарем Войцеховским по одному делу.

– Весьма наипервейшему и имеющему государственную важность, – добавил он.

– Вам в Первый департамент, – объявил дежурный Давыдовскому. – В отдел по надзору за законностью управления и самоуправления.

– Благодарю вас.

Когда хотел, Павел Иванович Давыдовский мог быть галантным и даже весьма учтивым. Однако при встрече с сенатским секретарем Войцеховским вид принял строгий, ежели не сказать злой.

– Где бы мы могли поговорить тет-а-тет? – едва поздоровавшись, спросил Давыдовский.

– А вы по какому вопросу? – осторожно поинтересовался Войцеховский.

– По вопросу убийства некоего художника по прозвищу Сизиф. Кстати, а откуда вы его знаете?

– Я не знаю никакого Сизифа, – глядя прямо в глаза Павлу Ивановичу, спокойно ответил сенатский секретарь. – Вы что-то путаете.

– Бросьте, Максимилиан Пшемыслович, – заявил в ответ Давыдовский. – Ничего я не путаю. А хотите, я сейчас пойду в вашу полицейскую часть и сделаю там заявление по поводу убийства вами либо по вашей указке талантливого художника Костолевского по прозвищу Сизиф? – Павел Иванович пытливо посмотрел на Войцеховского и приметил некоторое изменение выражения глаз. Наглость и уверенность в них исчезла. – А поскольку мое заявление явится письменным, полицианты будут вынуждены как-то отреагировать на него. Начнется дознание, вам это будет неприятно и даже опасно, и об этом непременно узнают ваши сослуживцы и директор вашего Департамента. Как вы думаете, они спокойно отнесутся к тому, что бок о бок с ними служит человек, подозреваемый в убийстве или заказавший совершить оное?

– Я никого не убивал и ничего не заказывал, – быстро буркнул Войцеховский.

– Возможно, не вы лично закололи художника Костолевского стилетом, – пристально посмотрел на сенатского секретаря Павел Иванович, показывая, что ему все известно до мельчайших подробностей. – Но соучастие в убийстве тоже является особо тяжким противозаконным деянием. А заказ на убийство, согласно «Уложению о наказаниях», расценивается как более тяжкое преступление, нежели собственно совершение убиения.

– Участие, соучастие… Заладили… Знаете, что я вам скажу?

– Что? – улыбнулся в ответ Давыдовский. – Сделаете добровольное признание?

– Все, что здесь сейчас вами сказано, – недоказуемо, – попробовал было саркастически ухмыльнуться Войцеховский, но у него ничего не вышло. Получилась лишь пошлая кислая физиономия, никчемная и жалкая.

– Ой ли, Максимилиан Пшемыслович, – недобро посмотрел на собеседника Давыдовский. – А что вы скажете на то, если я вам заявлю, что у меня имеется свидетель, знающий о вас достаточно, чтобы дать возможность полиции официально объявить вас подозреваемым?

– И кто это?

– Это некто Постников Николай Николаевич, – ответил Давыдовский и пытливо заглянул собеседнику в глаза.

«Не знаю я никакого Постникова», – хотел было заявить, показав крайнее негодование, Войцеховский, но вместо слов в горле раздалось непонятное бульканье. Он вовремя спохватился, что не может не знать городского секретаря Казанской управы, потому как был в составе инспектирующей комиссии, проверяющей дела городского головы и его людей в Казани. Но он совершил другую ошибку, сказав:

– Постникова я, допустим, знаю. По долгу службы. Но я в этом году ни разу не был в Москве.

Он вдруг закашлял после этих слов, краем глаза следя, как отнесется к его последней фразе этот высокий и очень сильный господин – а это чувствовалось даже издалека, – так и не назвавший себя: оценит ее или пропустит мимо ушей. Павел Иванович пресек гадания сенатского секретаря на корню:

– А я не говорил вам, что художника убили в Москве. Откуда вы это, сударь, знаете?

– Из газет.

– Из каких?

– Я не обязан вам отвечать.

– Конечно, не обязаны, – согласился с оппонентом Павел Иванович. – Зато вы будете обязаны отвечать на дознании в полицейской части.

– Я узнал из хроники происшествий, – нехотя произнес Войцеховский.

– Понимаю, что из хроники происшествий, а не театральной жизни, – так отреагировал на его слова Давыдовский. – А из хроники какой газеты вы узнали об убийстве Костолевского?

– Я не помню.

– Конечно, не помните, – снова согласился с Войцеховским Павел Иванович. – Потому как ни одна из газет еще не опубликовала в хронике происшествий про убийство Сизифа. Я интересовался, поверьте…

– Хорошо, что вы хотите? – отступил Войцеховский. – И кто вы такой?

– Кто я такой – не важно. Но вот что я хочу, – четко произнося слова, ответил Павел Иванович. – Я хочу, чтобы вы ответили мне: где оригинал картины Тициана «Портрет Карла V», тот самый, что передал вам Постников? Он у вас?

– Нет.

– А где?

– Я его передал.

– Ну, конечно же, вы его передали, – с раздражением услышал старую и весьма поднадоевшую «песню» Давыдовский. – Нет, все! Я определенно иду в полицейскую часть. Она по-прежнему находится на углу Почтамтской и Конногвардейского переулка?

– Я правда передал оригинал портрета одному человеку! – воскликнул Войцеховский.

Его глаза так и вопили: разве я должен за кого-то отдуваться и идти «паровозом» по этапу в Сибирь, ежели дойдет до следствия? Он не паровоз, он вагон. Паровоз – это тот человек, кто все задумал, спланировал и организовал…

– Хорошо, какому человеку? – терпеливо произнес Павел Иванович.

– Тому, кто, на мой взгляд, задумал и организовал всю эту операцию, – сказал сенатский секретарь.

– Имя? – коротко спросил Давыдовский.

– Всеволод Долгоруков.

– Как?!

Похоже, выражение лица Павла Ивановича столь напугало Войцеховского, что он заговорил быстрее, почти скороговоркой:

– Его зовут Всеволод Долгоруков, – повторился сенатский секретарь. – Так он мне представился. Но настоящее его имя – Шпейер. Его знал по Москве мой брат. Да и я виделся однажды с ним, будучи в Москве с братом. Десять лет назад этот Шпейер являлся председателем московского клуба мошенников и аферистов «Червонные валеты»…