Элизабет Редферн - Золото Ариеля

В связи с этим нужно было быть особенно бдительным. Он сказал посыльному:

— Скажите, что я иду.

Человек, приехавший верхом, предложил доехать до тюрьмы вместе с ним в качестве сопровождающего — на улице было еще темно; но Пелхэм отказался от его общества и прошел, хромая, на конюшню, примыкавшую к дому.

Как только слуга приготовил лошадь, он пустился под проливным дождем мимо Темпл-Бар дальше к северу, к церкви Святого Варфоломея и Флитской тюрьме. Эту дорогу он знал хорошо. Под сенью разрушенной городской стены сгрудились построенные на скорую руку хибары, где прятались нищие и воры. Проезжая мимо, Пелхэм чувствовал на себе их взгляды, но он не боялся их. Он был при шпаге, и, кроме того, было что-то угрожающее в его черной одежде, в его суровом, аскетическом лице, в стриженых светлых волосах. Казалось, что во время этой поездки он готовится к предстоящей задаче — очищает свой ум и душу.

Когда он подъехал к Флитской тюрьме, занимался холодный рассвет. Стража у ворот впустила его без проволочек. Пелхэм вошел в тюрьму, пройдя через тяжелую обитую железом дверь, снова вступил в темноту. Предоставив тюремщику, который сопровождал его, следовать за ним, он повернул вправо, потом влево, спустился по сырому лестничному колодцу, прошел по коридорам, освещенным мерцающим светом свечей из ситника, пока не подошел к камере, где узник висел на цепях, прикрепленных к запястьям.

Пелхэм увидел, не испытывая при этом никаких чувств, что от боли у подвешенного старика на лбу выступил пот. Хотя он молчал, Пелхэм чувствовал его страх.

Ранее все сыщики Уильяма Уада получили предупреждение о предполагаемом заговоре против короля Якова и его министров.

— Мы должны быть начеку против католических шпионов в нашей среде, — сказал Уад своему верному слуге Пелхэму. — И мы должны остерегаться изменников всякого рода.

Как будто Пелхэм нуждался в том, чтобы ему напоминали о его долге.

Он велел тюремщику выйти, потом закрыл дверь камеры и повернулся к закованному узнику.

Кейт, жена Френсиса Пелхэма, услышала, что город просыпается: занялся рассвет, и повозки, наполненные провизией, потянулись из окрестных селений к рынкам. Она накинула шаль поверх батистового ночного платья и стала у окна своей спальни, где с полуночи горела свеча. Каштановые волосы свободно падали ей на плечи, и она казалась моложе своих двадцати двух лет.

Женщина прижалась лбом к стеклу окна в ромбовидных переплетах, вспоминая, как встала ночью, мучаясь от невозможности уснуть, и как ей представилось, что она видит в темноте за воротами того, кого и не чаяла больше увидеть, устремившего взгляд на ее окно.

Теперь никого не было видно. По-прежнему шел дождь. Серый ноябрьский рассвет лениво крался по полям и по крышам домов на востоке; а вдали она видела реку, которую хорошо знала, потому что всегда жила здесь, как и ее мать, бывшая в родстве с графом Шрусбери, то есть претендовавшая на благородную кровь.

Кейт почти не помнила мать — та умерла, когда Кейт было три года, давая жизнь долгожданному сыну, который тоже умер. Отец Кейт, грубоватый и добродушный мореплаватель сэр Томас Ревилл, так больше и не женился, но со страстью лелеял свою единственную дочь. Прежде чем отправиться три года назад в ту последнюю морскую экспедицию, из которой уже не вернулся, он привлек ее в свои объятия, прижал к себе и сказал, что когда-то ему очень хотелось, чтобы она была мальчиком. Но не очень долго.

— Никто не мог бы пожелать, — сказал он, — более храброго или любимого дитяти.

Кейт рассмеялась и заявила, что он воспитывал ее сурово, как мальчика; Ревилл пытался это отрицать, хотя очень слабо.

— А как насчет Варринеров? — напомнила она отцу. — Нед и его брат приходили к нам почти каждый день, когда я была маленькой. Я почти не видела девочек своего возраста.

— Я думал, что тебе будет не так одиноко на уроках, если мальчики будут учиться вместе с тобой. Я думал, что они станут тебе как братья. До своего несчастья их отец был моим хорошим другом.

Братья? Да уж, воистину так. Братья, которых стремишься превзойти и которых втайне обожаешь.

Кейт было семь лет, когда Нед и Мэтью присоединились к ней в ежедневных занятиях, проходивших в этом доме; и с самого начала она полюбила Неда — он был двумя годами старше ее — за его умение рассмешить, за ловкость, которую он проявлял во всяких физических упражнениях, кульбитах, стрельбе из самодельного лука и умении лазить по деревьям; эти умения он всячески старался передать Кейт, к отчаянью ее учителя. А Мэтью, старшего брата Неда, — ну что же, она любила его просто потому, что это Мэтью, большой, добрый и ничем особо не блиставший. Он даже не мог придумать оправдания, почему пропускал занятия, как делал это Нед за себя и за Кейт, за что и бывал регулярно порот.

Братья Варринеры приходили почти каждый день из своего дома на Фейтур-лейн. Почти четыре года продолжалось это блаженное время, эти товарищеские отношения — пока что-то не случилось и не погубило их отца, и их ежедневные посещения прекратились.

Кейт, которой было одиннадцать лет, была безутешна. И она решительно заявила:

— Я скучаю по ним. Я хочу их видеть.

— У них умер отец, дорогая Кейт, — сказал отец. — И теперь у них нет денег.

— Значит, мы должны им помочь!

Он колебался.

— Их мать горда. Они все гордые.

О последующих годах у Кейт сохранилось меньше воспоминаний, да они и были менее яркими. Позже она узнала, что Уильям Варринер, отец мальчиков, был вовлечен в какую-то авантюру и покончил с собой. Его вдова, теперь тоже опозоренная, отослала мальчиков из дома, и Нед, ее музыкальный, озорной Нед, стал подмастерьем у столяра. Она думала о его руках, они так хорошо умели обращаться с лютней, а теперь загрубели от физического труда. Отец нанял ей гувернантку, которую Кейт терпеть не могла, а сам все меньше времени проводил с дочерью. Возможно, он сожалел о свободе, которую предоставлял ей раньше, и теперь пытался исправить это, а возможно, то было естественное отдаление между отцом и дочерью.

Она взрослела, произошедшее было тяжело для нее. Ей казалось, что какая-то часть ее умерла.

Кейт было девятнадцать лет, когда отец пропал в море. Теперь она была действительно одинока и полагала, что в ее жизни ничего хорошего больше не будет.

В то время, когда ей казалось, что у нее нет больше будущего, она вышла за Френсиса Пелхэма, с которым познакомилась, когда была представлена ко двору, поскольку он был другом ее отца. Он ухаживал за ней с пылкостью и упорством.

Это произошло более двух лет назад. Теперь ей было все труднее и труднее терпеть прикосновения мужа. Она стала спать в другой комнате или в спальне сына, малыш часто недомогал.

И она не думала, нет, она просто не верила, что Нед Варринер когда-нибудь вернется.

В соседней комнате во сне вскрикнул ее ребенок. Кейт отвернулась от окна; детские воспоминания смутили ее душу; и молодая жена Френсиса Пелхэма поспешила по коридору в комнату своего маленького сына; там она крепко прижала его к груди, пока он опять не уснул.

Утро застало таверну «Три песенки» почти пустой, без посетителей, если не считать двух опохмеляющихся картежников, выяснявших какое-то недоразумение, сидя перед колодой карт, и нескольких ранних возчиков, которые привезли из Холборна на Стокс-маркет домашнюю птицу и теперь завтракали элем и вчерашним хлебом. Баркли и его друзья давно ушли.

Старый матрос, подобравший с пола упавшие бумаги и положивший их обратно вместе с двумя книгами, которые Нед выиграл у Баркли, — его звали Сэмюель Тернер, — храпел, раскрыв рот, за столом в углу, когда хозяин стал трясти его, чтобы разбудить. Он вышел, спотыкаясь, из таверны, проклиная дождь.

Когда-то Тернер плавал с Рейли, собирал сокровища Ориноко для королевы Елизаветы. Теперь он нанимался на верфях на поденную работу, когда не пил и хотел поработать; и вот сейчас, направляясь к реке, он поймал себя на мысли о том, что думает о бумагах, которые выпали из книг.

— Ариелю, — прошептал он себе под нос, идя по Темз-стрит. — Вот что там было сказано: «Ариелю я дам дар золота».

Эта фраза гремела у него в голове. Сэм Тернер был не очень-то склонен предаваться философским размышлениям, поскольку обычно бывал либо слишком пьян, либо слишком занят, зарабатывая на жизнь ремеслом мусорщика, и не мог себе позволить таких прихотей, но ему понравилась фраза «дар золота» и имя Ариель.

Проезжавшая мимо повозка с углем обрызгала его грязью. Сэм остановился и снова выругался. Почему он не оставил себе это письмо? Никто бы не хватился его. К тому времени, когда он дошел по Кингз-лейн до верфи, где, как он слышал, в это утро будет работа, он успел поведать всем знакомым, встретившимся по дороге, прекрасную историю о том, как видел письмо, которое содержало некую тайну, связанную с золотом, и что письмо это было адресовано некоему Ариелю.