Сюзанна Ринделл - Другая машинистка

Так или иначе, всю неделю Хелен изрядно суетилась в ожидании джентльмена, которого собиралась принять у себя в пятницу вечером, а потому, едва я переступила порог, мои размышления о работе и Одалии были прерваны кривляниями Хелен. Разумеется, по пути домой я понятия не имела, сколь заметную роль мне предстоит сыграть на ее свидании. Это запоздалое открытие поджидало меня, словно медвежий капкан, – он захлопнулся, как только я добралась до пансиона.

Домой из участка я ездила на трамвае через Бруклинский мост, а остаток пути проходила пешком. Мимо проносились автомобили, непрерывно завывали клаксоны и урчали двигатели, но я превратила этот путь в разумный ритуал и на ходу перебирала подробности миновавшего дня. В ту пятницу в участке произошли странные, встревожившие меня события. Утром мы составляли протокол показаний, задержанный поначалу казался совершенно трезвым, но, как выяснилось, был в стельку пьян и, возможно, не вполне в здравом уме.

Я вошла в камеру для допросов вместе с лейтенантом-детективом и, как всегда, начала печатать. Сперва все было как обычно: заурядная супружеская ссора, в ход пошел кухонный нож и свершилось убийство – «непредумышленно, по страсти», как выражаются адвокаты на суде. Не то чтобы я часто ходила на заседания, но, да, временами это бывает любопытно, и всякий раз меня удивляла странная последовательность слов «непредумышленно» и «по страсти», как будто «непредумышленно» относится к страсти, а не к самому деянию. В любом случае, история этого человека была мне вполне знакома, и я печатала показания не вслушиваясь, механически.

Но, к нашему удивлению, спустя минут десять задержанный внезапно пустился описывать совсем другое преступление: он-де утопил мужчину в Ист-Ривер. Я подняла глаза, мы с лейтенантом-детективом растерянно переглянулись, и он пожал плечами: мол, что ж, если парень вздумал признаться в двух убийствах, пусть намыливает себе веревку. И, стараясь не напирать, лейтенант перестал расспрашивать подозреваемого о жене и переключился на таинственное утопление. Настойчивая интонация допроса исчезла, лейтенант-детектив будто надавил на тормоз, сбрасывая скорость. Атмосфера ощутимо изменилась: словно беседовали два приятеля, и о делах маловажных, например о погоде. И я инстинктивно поддалась этому настроению, мои пальцы едва касались клавиш стенотипа, я вжалась в стену, как бы оставляя мужчин наедине. Подозреваемый подался ближе к лейтенанту-детективу и перешел на шепот. Это мэр приказал утопить того человека, сказал он. Не убийство, а исполнение задания. Я вновь оглянулась на своего начальника и увидела, как он пытается напустить на себя равнодушный и недоверчивый вид, но едва прозвучало имя мэра Хилана, он вздрогнул и непроизвольно поджал губы.

– Почему же, – спросил лейтенант-детектив снисходительно – мол, он всего лишь мирволит подозреваемому, – почему же мэр приказал вам напасть на этого человека?

– Потому что он – член незримого правительства! – ответил подозреваемый. – Того, подкупленного!

Когда он выкрикнул последнее слово, даже до меня донесся запах самопального виски. Подозреваемый громко икнул. Выражение «незримое правительство», как я поняла, было позаимствовано из неоднозначной речи, в которой мэр Хилан рассуждал о закулисном влиянии на политику Рокфеллера и других богачей.[4] Речь мэра прошла сквозь фильтр выпивки, а то и умственного расстройства, и в этом виде нам довелось выслушать ее ошметки. Лейтенант-детектив попытался овладеть ситуацией и изменить ход допроса, но не успел: подозреваемый разыкался еще громче и пришел в состояние крайнего возбуждения. Он орал во весь голос:

– Это приказ мэра! Я – борец за справедливость. Солдат справедливости, говорю вам!

Тут как раз сержант приоткрыл дверь глянуть, из-за чего такой шум. Завидев сержанта, подозреваемый сорвался со стула и взмахнул рукой, отдавая честь:

– К службе готов, господин мэр, сэр!

Сержант заморгал, в изумлении взирая на салютующего арестанта. Шрам на лбу лейтенанта-детектива пошел волнами, так сильно он нахмурился, пытаясь понять, что же тут происходит. Нам понадобилось несколько минут, чтобы осознать: мы стали свидетелями нелепой путаницы, квипрокво. Подозреваемый вдруг резко крутанулся, его с потрясающей силой вывернуло наизнанку, он рухнул на пол и остался лежать, прижавшись щекой к плитке и вывалив мясистый язык. Камера наполнилась отвратительным запахом дешевого полупереваренного спирта. Сержанта все это отнюдь не позабавило.

– Уберите его отсюда, – только и сказал он и ушел.

Мы посидели в растерянности, потом лейтенант-детектив встряхнулся, вздохнул и поднялся. Он высунулся за дверь и позвал двух помощников унести пьяницу, который уже громко храпел на полу. Я стала прибирать на столе, где стоял стенотип, вынула напрасно потраченную бумагу – вряд ли этот протокол кому-нибудь понадобится. Показания пьяного нельзя представить в качестве свидетельства, тем более когда подозреваемый сам не понимает, что несет. Он валялся как мешок картошки, даже глаз не приоткрыл, когда его подняли и поволокли прочь.

– А я думал, он трезв, – пробормотал лейтенант-детектив, словно обращаясь сам к себе.

– И мне тоже так казалось, – подхватила я. – Ни запашка, и поначалу говорил вполне связно. Оба мы обманулись.

Лейтенант-детектив удивленно оглянулся на меня. У нас уже много месяцев не случалось столь пространных бесед. Он внимательно присмотрелся ко мне, по лицу его медленно расплывалась благодарная улыбка – вроде бы лестная для меня, однако я смутилась и отвернулась. Мы вместе принялись наводить порядок, тщательно обходя рвотные массы в самом центре камеры.

– Он ведь и в самом деле – немного, но есть, – произнес вдруг лейтенант-детектив.

– Кто? Что есть?

– Сержант. Смахивает на мэра Хилана.

Я так и ощетинилась:

– Как некрасиво. Хотя, по правде говоря, меня такое ваше отношение не удивляет. – Голос сорвался на визг. Смутный страх охватил меня. Я побыстрее сложила стопку бумаг и устремилась к двери.

– Разве это оскорбление? – спросил лейтенант, удивленно распахнув глаза.

Это уж слишком. На пороге я резко развернулась и отчитала его:

– Мэра Хилана называют коммунистом, а сержант, как вам прекрасно известно, отнюдь не из грязных большевиков. Он – порядочный человек. – Я запнулась, но все же договорила: – И вам бы только на пользу пошло брать с него пример…

На том я оборвала отповедь, запоздало припомнив свое подчиненное положение, а главное, желание сохранить работу. Пусть лейтенант-детектив молод и никого не уважает, но официально-то он стоит надо мной и над самим сержантом. Не годится слишком дерзко ему выговаривать. Итак, я смолкла, дожидаясь, что он меня одернет. Но он лишь смотрел на меня, и смотрел как-то странно – с жалостью?

– Считайте, убедили, – сказал он.

Это прозвучало так неожиданно, что я с минуту постояла, ошеломленно моргая. Наконец, не желая выяснять, насколько искренней была эта реплика, я молча покинула камеру.

Тут было над чем подумать. На моей работе то и дело сталкиваешься с буйными, буйные, естественно, буянят, но события пятницы набухали зловещим абсурдом. А уж этот разговор с лейтенантом-детективом! Что-то в нем мерещилось унизительное: я сорвалась, выступала не по чину.

За Бруклинским мостом я вышла из трамвая и зашагала домой, все еще погруженная в эти мысли, вспоминая сумасшедшего, который то ли утопил, то ли не топил человека в Ист-Ривер, воображая серьезное лицо лейтенанта-детектива и новую машинистку, которая приходила на собеседование (имя ее музыкальным эхом отдавалось в голове, в такт шагам, словно детская песенка: О-да-ли-я, О-да-ли-я, О-да-ли-я). Думала я и о брошке, и что бы сказал сержант, если б узнал, какое сокровище спрятано в ящике моего стола за стопкой бумаг. Также я поразмыслила о внешнем сходстве сержанта с мэром Хиланом – по правде говоря, тут с лейтенантом-детективом можно было согласиться. Все эти и прочие мысли проносились по закоулкам моего сознания, пока я машинально шагала домой, ничего вокруг не видя.

И в таком состоянии я вовсе не была готова к засаде, что поджидала меня в пансионе. Первым делом я почуяла запах: горячий, с паром, аромат рагу. Это как раз было знакомо, ведь в доме вечно пахло вываренными на плите костями, по большей части куриными, но случалась и говядина. Всепроникающий дух распространялся по комнатам, и я часто гадала, не пропитал ли он мои волосы и одежду. Быть может, я, сама того не зная, благоухаю среди коллег в участке, а они стесняются мне намекнуть. Но на сей раз, войдя в дом, я тотчас учуяла иные запахи, помимо привычных, – аромат перекипевшего кофе и одеколона. И сигарет. Да, сигаретами пахло очень сильно.