С. Нариманов - Белый якорь

— Вы присядьте, господин.

Незнакомец сел…

Водворилось молчание…

— Вы давно сдали ботинки?..

— Да, еще две недели тому назад…

— Жуков, дай книгу…

Жуков передал ему грязную, засаленную книгу и Скворцов стал перелистывать.

— Я, знаете ли, малограмотный, найдите сами номер заказа…

Незнакомец взял книгу, перелистал ее и коротко сказал:

— Сорок второй.

— Отыщи сорок второй, — коротко приказал Скворцов Жукову, и этот последний принялся за свое обычное дело, перебирая груду всевозможной обуви.

— Это очень неприятно… — процедил незнакомец…

— Да, теперь всяких берут…

С этими словами Скворцов встал с своего места, подошел к Жукову и тоже стал искать обувь номер сорок два, став спиной к пришедшему.

Воспользовавшись этим случаем, незнакомец вытащил из жилетного кармана металлический предмет средней величины и стал нервно вертеть в руках.

— Пожалуйста — вот сорок второй! Расшнуруй ботинки барину.

Жуков присел на корточки и быстро расшнуровал ботинки незнакомцу, но в голове Жукова мысли путались, а в душе была какая-то неопределенная тревога.

Когда ботинки были расшнурованы, Скворцов услужливо подал большие смазные сапоги незнакомцу…

— Я примерять не буду… вы мне их заверните.

Скворцов заметил металлический предмет в руках незнакомца и решил многозначительно улыбнуться и, может быть этим, заслужить доверие незнакомца.

Когда Жуков стал затягивать веревку вокруг завернутых сапог, незнакомец в свою очередь многозначительно улыбнулся и сказал:

— А все-таки позвольте примерить сапоги — может быть, там гвозди…

Все было понятно…

Металлический предмет в руках незнакомца определился: — это был сапожный гвоздь, но очень большой величины, годный больше для подков, нежели для сапог из самой грубой кожи.

— Вы не беспокойтесь, сударь, там гвоздей нету — у меня подмастерий опытный!

Два незнакомых человека прекрасно понимали друг друга…

Дело заключалось в сапожном гвозде, столь таинственном для Скворцова и слишком понятном для незнакомца…

Жуков вручил пакет незнакомцу…

Скворцов заложил руку в карман и пристально смотрел на незнакомца…

Незнакомец как-то суетливо шарил в карманах и металлический предмет выпал из его рук.

Незнакомец не обратил на это внимания, а Скворцов незаметно наступил на гвоздь.

Незнакомец вручил деньги Скворцову… и направился к выходу.

— Сапожный гвоздь!… — пробурчал Скворцов…

В ту же минуту незнакомец вернулся обратно…

Что-то щелкнуло в руках у Скворцова…

Это слышал незнакомец и страшно был удивлен при виде больших карманных часов в руках у Скворцова…

— Который час?

— Без четверти двенадцать…

— Слишком много времени!…

— Осталось? — спросил Скворцов…

— Нет, прошло… — ответил незнакомец.

— Господин, вы возьмите вашу палку, — подал ему Жуков.

Скворцов перехватил палку, быстро осмотрел ее со всех сторон и подал незнакомцу.

Незнакомец буркнул ему:

— А как же сапожный гвоздь?

— У вас в кармане.

Незнакомец вынул из кармана телеграмму и подал Скворцову — Скворцов прочел:

«Партия свиней выслана».

— Ни с места, мерзавец! — накинулся на незнакомца Скворцов… Но в ту же минуту на руках Скворцова оказались наручники.

Он был оглушен сильным ударом… и все потемнело…

Транспорт «Грозный» бросил якорь в рейде Золотого Рога… Перед глазами беглецов белой армии открылась роскошная панорама Константинополя с его дворцами, садами и белыми минаретами на фоне ярко-голубого неба.

На берегу кипела жизнь. И всем хотелось скорее окунуться в нее, уйти от постылого прошлого, забыться от тревог и волнений…

Но необходимые формальности отняли еще часа три. И лишь около полудня началась высадка эмигрантов.

Первыми, конечно, съехали на берег генералы во главе с Хвалынским и старшие офицеры со всем дамским персоналом.

Младшему офицерскому составу досталась на долю нелегкая задача: «сдавать трюм».

Эта часть «эмигрантского груза» была ужасна. Даже невозмутимые турки — врачи и санитары — пришли в большое смущение, когда вошли в это помещение страдания.

Больных сдавал сердитый военный врач, который предсказывал накануне, что половины не довезет живыми. И, действительно, в первую очередь, санитары вынесли семьдесят трупов солдат.

Затем последовала длинная вереница больных и раненых, среди которых находились женщины и дети.

Английский санитарный транспорт принял несколько сотен этого «скорбного груза».

И только после этого началась выгрузка «нижних чинов», поднявших бунт на судне…

Решено было отправить всю эту партию в четыреста пятьдесят человек немедленно в концентрационный лагерь.

И, так как могли ожидать сопротивления от этих «распропагандированных людей», то британское командование взяло на себя эту задачу.

В эту группу попал и запоротый шомполами Дроздов. И как ни хлопотала Таня Винокурова о своем несчастном женихе, чтобы его отправили не в лагерь, а в лазарет — ничего не могла добиться.

Сердитый доктор сказал ей:

— Ну, матушка! Если всех выпоротых считать больными, так у нас пол-армия больна…

Цинично засмеялся и ущипнул ее за щеку.

Таня вспыхнула. Ей очень хотелось дать хорошего туза по откормленной докторской морде, но надо было терпеть.

Ведь теперь она была чуть не крепостной горничной жены генерала Хвалынского — на чужой земле, где найдешь управу?

Для выгрузки бунтовщиков на двух транспортах прибыл целый полк полудиких гурков под командой английских офицеров.

— Этих не распропагандируешь! — самодовольно говорил апоплексический капитан Панкратов. — Ишь, какие морды — посмотреть любо!

И действительно, это колониальное войско Британской империи, вывезенное из далекой Индии, производило внушительное и мрачное впечатление своими темно-бронзовыми лицами, густо обросшими черной щетиной.

Английские офицеры бросали короткую команду, ее подхватывали отделенные начальники гурков. И вся эта темнобронзовая масса точно, бесстрастно и автоматично выполняла свое дело.

Разоруженных солдат партиями выводили из трюма под сильным конвоем и грузили на британские военные транспорта.

Угрюмые, оборванные люди не замечали ни красоты расстилавшегося перед ними ландшафта, ни яркой пестроты окружающей их жизни…

Все это было не для них.

В одной из партий чуть ковылял Дроздов.

Его дерзкому жизнерадостному сердцу тяжела была эта неволя еще больше, чем остальным — недаром в его аттестационной книжке стояла роковая отметка:

— Один из инициаторов бунта.

Стиснув зубы от боли, Дроздов старался бодрее шагать, по привычке высоко поднял голову и вдруг увидел, среди кучи любопытных на берегу, румяную рожицу своей Тани.

Она махнула ему рукой с белым платочком.

Волна радостного озорства нахлынула на Дроздова, и он закричал своим звонким тенором:

— Танюшка! Не робей… Еще поборемся!

И тут же получил сильный удар прикладом в бок, от которого дух занялся.

Конвоир-гурк грубо схватил его за шиворот и толкал в самую гущу рядов.

Другой гурк сильно двинул его кулаком в ухо. В глазах пошли круги зеленые, красные, оранжевые…

И, как сквозь туман, Дроздов услышал ответный крик своей Тани.

— Милый! Держись! Найду тебя!..

Этот тонкий крик оборвался на рыдающей ноте и потонул в общем хаосе голосов и звуков шумного порта.

Дальше Дроздов уж ничего не помнил — свалился с ног как сноп. И то, чего не захотел сделать для больного Дроздова сердитый и немилостивый военный врач — сделали милосердные гурки: уложили своими руками Васю Дроздова в лазаретную тележку в бесчувственном состоянии.

А партия русских добровольцев «славной белой армии» длинной вереницей, под сильной охраной бронзовых гур-ков, следовала своему назначению: в концентрационный лагерь объединенного англо-франко-турецкого командования.

«Блистательная Порта» была теперь под бдительным надзором жестокого британского кулака, приправленного изысканным французским надзором.

Командный состав белой армии был принят Константинополем значительно гостеприимнее, чем «нижние чины» той же армии.

Генералу Хвалынскому и всему высшему командованию были отведены роскошные особняки в европейской части города — Перу.

Младший офицерский состав был помещен не столь роскошно, но все же достаточно комфортабельно в обширном общежитии при монастыре Константинопольского патриарха.