Карен Мейтленд - Маскарад лжецов

— Только зря время потратите. Говорят, они все переехали в летнее поместье и вернутся не скоро.

Родриго сразу сник. Мне было знакомо это выражение: люди, привыкшие жить на господских харчах, оставшись без покровительства, оказываются беспомощны, словно брошенная в лесу комнатная собачка.

— Вам надо идти на ярмарку, а лучше — в святые места. Ярмарки длятся от силы неделю, а в святых местах всегда людно. Найдите такое, куда стекается много паломников, и заведите дружбу с кем-нибудь из местных трактирщиков. Паломники любят развлечься по вечерам. Играйте военные песни мужчинам, любовные — женщинам и без труда заработаете на сухую постель и горячую еду.

Жофре громко застонал.

— Сейчас тебе тошно думать о еде, но погоди, похмелье выветрится. Как брюхо сведет от голода — застонешь громче теперешнего.

Юноша наградил меня ненавидящим взглядом, прислонился к дереву и закрыл глаза.

— Однако в трактирах наверняка уже обосновались другие менестрели? — спросил Родриго.

— Да не иначе, но ученик твой — малый пригожий, по крайней мере, когда трезв и умыт. — (Добавление необходимое, поскольку сейчас опухшее и злое лицо Жофре было очень далеко от миловидности.) — Если убедишь его обхаживать состоятельных матрон, а не их дочек, без денег не останетесь. Вы оба не в пример лучше обычных нищих музыкантов. Купчихи мнят себя знатными дамами и щедро платят тем, кто умеет им потрафить. Может, вам повезет найти себе новых хозяев. Среди паломников много дворян — у них больше денег на дорогу и больше грехов, которые надо замаливать.

— Как ты думаешь, там, куда ты идешь, мы сумеем пристроиться?

Черт меня дернул сказать, куда я иду. Теперь от них не отвяжешься!

— Туда неделя хода. Я пойду через ярмарки. Вам лучше присмотреть себе что-нибудь поближе.

— Я не могу идти, я болен, — простонал юноша.

— I denti di Dio! Зубы господни! А кто виноват? — рявкнул Родриго. У Жофре лицо стало такое, будто ему дали пощечину.

Родриго сам опешил от своей резкости и заговорил мягче, как мать с капризным ребенком:

— От ходьбы тебе станет легче, а здесь нам оставаться нельзя. Надо искать пристанище. Без еды и крова ты заболеешь. — Он с тревогой обернулся ко мне. — Ты знаешь, как идти к этой усыпальнице? Поможешь нам прокормиться по дороге?

Ну что тут сделаешь? Родриго наверняка поднаторел в дворцовых интригах и сложном придворном этикете, но послать их одних на ярмарку было все равно что отправить младенцев в бой.

— Вам придется идти моим шагом. Я уже не так проворен, как прежде.

Родриго обернулся к Жофре.

— Думаю, нам и самим лучше пока идти потихоньку.

Так ко мне пристали попутчики — первые, хотя далеко не последние. В то утро мне казалось, что я оказываю им благодеяние, спасаю бедолаг от необходимости самим учиться суровой дорожной жизни. Избавлю их от голода днем, холода и бесприютности ночью — всего того, что выпало когда-то на мою долю. Однако куда милосерднее было бы бросить их на дороге, нежели втягивать в то, что из всего этого получилось.

Не каждый день увидишь русалку, хотя слышишь о них на каждом шагу. В любой рыбачьей деревне вам расскажут, что один старик поймал в сети морскую жительницу или свалился за борт и его спасла дева, чьи волосы блестели, как косяк рыб, а хвост сверкал, словно опалы в лунную ночь. Так что когда в ярмарочном балагане показывают такую диковину, найдется немало желающих за несколько монет поглазеть на настоящую живую русалку.

Вернее, не совсем живую — эта была мертвая. А как же иначе — они ведь задыхаются без воды. Русалки — наполовину рыбы и на суше живут хоть и дольше рыб, но не намного — по крайней мере, так объяснял хозяин балагана.

Он называл себя Зофиил — «соглядатай Божий». Как соглядатай должен всегда быть начеку, так и в Зофииле с первого взгляда чувствовалась настороженность. Он не обещал людям того, что легко впоследствии оспорить. Если сулишь живую русалку, а она мертвая, об этом скоро прознает вся ярмарка. В лучшем случае никто больше не пойдет в балаган, в худшем — пьяная толпа и поколотить может. Позже мне вспомнилось, что Зофиил даже не утверждал, что там у него русалка. «Морское диво» — все, что он сказал. Ум у Зофиила был остр, как нож живодера.

Солнце в дни словно и не всходило; мы жили в вечных сумерках под спудом низких свинцовых туч. В балагане было еще темнее, холод пробирал до костей. В таком месте даже от дождя прятаться не захочешь. Балаган был растянут позади фургона, и в тесном пространстве едва помещались три-четыре зрителя. Желтый свет фонаря освещал клетку, установленную на задке фургона. Прутья предназначались не для того, чтобы удержать существо внутри — оно бы никуда не сбежало, — но чтобы посетители не отщипывали от него по кусочку и не уносили с собой как частицу мощей. Конечно, русалка — не святая, однако она ведь не от мира сего, может, ее частичка исцеляет какую-нибудь болезнь? Одной вони хватило бы, чтобы изгнать самого упорного беса.

Существо лежало на спине в гнездышке из гальки, раковин, мертвых крабов, морских звезд и сухих водорослей. Запах рыбы и соленой воды убеждал всякого, что оно родом из моря, и почти заглушал тонкий аромат смирны, ладана, мускуса и алоэ, который мог различить лишь тот, кто хорошо его помнил.

Мало кто в те времена узнал бы этот дурманящий, терпкий запах, который, раз почувствовав, невозможно забыть. Запах забальзамированного тела. Сколько лет прошло, а он так и не выветрился из моей памяти. Рыцари возвращались из Акры, как обещали, но не во главе свиты, нагруженной сокровищами, получив отпущение всех прошлых и будущих грехов. Нет, их привозили в гробах изнуренные слуги, привозили, чтобы уложить молодыми в холодный склеп под фамильными гербами. Миро стоит дорого. Это редкий и сложный состав. Мы многое переняли у сарацинов, и не в последнюю очередь умение сохранять мертвецов. Овладел ли Зофиил этим искусством или купил русалку у кого-то другого? Так или иначе, она обошлась ему недешево.

Русалка была не больше младенца. Лицо съежилось, от глаз остались одни раскосые щелки. Голову покрывал жесткий золотистый пух, ресницы и брови казались неестественно светлыми на фоне кожи, темной то ли от природы, то ли от бальзамирующего состава. Грудь — гладкая и бесполая, как у ребенка, руки — почти человеческие. Один кулачок сжимал ручное серебряное зеркальце, другой — куколку, вырезанную из китового уса. Куколка была в форме русалки, наподобие тех гротесков, которые можно увидеть в церкви: с широкими бедрами, острыми грудями и длинным змеиным хвостом.

Однако что было у крохотного существа ниже талии? На это мы все и пришли смотреть. Не ноги, точно. Скорее длинный вырост, расходящийся на конце, как задние ласты тюленя. Подобно всему телу, хвост — если это можно назвать хвостом — был бурым и сморщенным, без шерсти и чешуи.

— Это не русалка, — фыркнул человек, стоящий рядом со мной, — а...

Он не закончил, поскольку не нашел слов. От него несло луком, да так, что почти заглушало странный аромат из клетки.

— Говорят, — подхватил его приятель, — некоторые шарлатаны пришивают к человеческому телу рыбий хвост и показывают как русалку.

Тот, от которого несло луком, всмотрелся пристальнее.

— Это не рыбий хвост. Чешуи нет.

— Значит, тюлений. Сшили младенца с тюлененком.

— И меха нет, — раздраженно отвечал первый. — И шва. Уж я бы пришитый хвост отличил; как-никак, стежки кладу с малых лет.

— Так что это?

Они повторили свой вопрос Зофиилу, когда вышли из балагана, — повторили громко, со злостью, идущей от неуверенности.

Он оглядел обоих презрительно, как будто такое могли спросить только дураки.

— Как я вам говорил, морское диво. Детеныш русалки.

Тот, от которого разило луком, хмыкнул, как будто слышал такие уверения много раз и знает им цену.

— А чего у нее чешуи на хвосте нет?

Он с ухмылкой оглянулся на собравшийся вокруг народ — смотрите, мол, как я его поддел. В толпе закивали. Горожане любят, когда чужака припрут к стенке.

— Так ты признаешь, что это хвост? — холодно произнес Зофиил.

Улыбка сошла с лица вопрошавшего.

— Но без чешуи. И на голове ни волоса. Я слышал, у русалок волосы длинные.

— Есть ли у тебя дети, друг мой?

Горожанин замялся, не понимая, к чему Зофиил клонит.

— У меня, грешного, три мальчугана и дочурка.

— Скажи мне, друг мой, твоя дочь родилась с волосами?

— Нет, лысая, что ее дед теперь.

— А сейчас, полагаю, у нее чудесные длинные волосы?

Кивок.

— Вот видишь, они отрасли позже. То же самое у морских жителей. Рождаются голенькими, волосы и чешуя появляются с годами.

Горожанин открыл рот, да так и закрыл, не найдясь что сказать.

Зофиил улыбнулся одними губами — глаза его оставались мрачными.