Евгений Сухов - Жестокая любовь государя

Великий князь прошел в раскрытые двери Спальной избы, склонился привычно перед Поклонным крестом, попросил уберечь его от нечистой силы и прыгнул под полог на кровать. Иван хотел было позвать спальников, чтобы разули своего государя и сняли с него портки, но раздумал и, уже не противясь сну, погрузился в приятную дрему.

— Государь-батюшка, Ванюша, — вдруг услышал он девичий шепот.

Так частенько его называла матушка: та же интонация, то же нежное обращение «Ванюша». Это походило на сон, но голос прозвучал отчетливо и исходил откуда-то сверху. Самодержец открыл глаза и увидел над собой девичье лицо. Может, его молитвы не дошли до господа бога и к нему в Постельную комнату в женском обличье сумел проникнуть сам дьявол? Иначе как же баба могла пройти в великокняжеские покои, куда имеет доступ не каждый боярин?

— Тише, государь, а то услышат нас, — ласково просила женщина.

Иван Васильевич уловил в ее голосе материнские нотки. Так к нему обращалась государыня Елена, когда хотела успокоить. Но почему эта женщина здесь и что ей от него нужно?

— Что же ты, государь, даже постельничих не позвал? Неужно с тебя сорочку снять некому? — Анюта потянула с него рубашку. А он, послушный тихому напевному голосу, охотно приподнял руки. И государево тело, которое не могли видеть даже ближние бояре, с любопытством разглядывала обычная баба, невесть каким путем попавшая к нему в Спальную избу.

Ваня ощутил необычное волнение. Может, потому, что ее голос напоминал матушкин? А может, оттого, что рядом с ним впервые находилась пригожая девка?

— Государь-батюшка, я давеча смотрела, как ты по крыше лазил, коленом больно ударился. Шибко ведь стукнулся, государь?

— Шибко, — безрадостно отвечал Ваня.

— Дай я тебе порты сниму и ушибленное место поцелую, вот тогда быстренько заживет. Мне так матушка в детстве делала, — ласковым шепотом пела девка.

Анюта распоясала государевы порты и осторожно стала стягивать с него штанины.

— Здесь, государь?

— Да.

— Ой, какой синяк! Как же тебе больно было!

Иван Васильевич помнил, как матушка тоже целовала ему синяки и шишки. Анюта миловала колено, потом другое.

— Ой, какая же у тебя кожа сладенькая, государь, вот девки тебя за это любить будут. А дух-то какой от тебя идет. Медовый! Да и сам ты пригож. Двенадцать годков только и стукнуло, а телом мужик совсем. Дай же я тебя как баба расцелую.

Иван Васильевич видел перед собой красивое девичье лицо, губы цвета спелых вишен.

— Красивая ты!

— Сейчас я, государь, только сорочку с себя сниму. — И, совсем не стыдясь слепящей наготы, стянула через голову рубашку. Анюта ухватила руки Ивана и положила их на свою грудь. — Ты крепче меня люби, Ваня, крепче! Ладошкой… Вот так, Ванюша, вот так. Гладь меня. Голубь ты мой ненаглядный… Какие же у тебя пальчики мягонькие… Вот здесь, государь, вот здесь. Как же мне хорошо!

Девка прижималась к великому князю всем телом, а у него не было сил, чтобы воспротивиться этой ласке, а тем более оттолкнуть ее. Все произошло быстро. Иван только вскрикнул от неожиданной и сильной радости, а потом затих под теплыми ладошками Анюты.

— Кто ты? — спросил восторженно государь.

— Анюта я… мастерица. А теперь мне идти надобно. Замаялся ты, поди, со мной, государь. С непривычки-то тяжело небось?

Анюта скользнула с кровати, надела на себя сорочку и, прежде чем выйти за порог, пообещала:

— Что же ты загрустил, государь? Я еще приду… ежели не прогонишь.

— Не прогоню, — уверенно пообещал самодержец.

Сон показался быстрым и был тяжел. Проснувшись, Ваня долго не мог понять: случилось это взаправду или над ним подшутило юношеское воображение.

Иван Васильевич окликнул постельничих, которые тотчас явились на крик самодержца и стали надевать на него сорочку.

«Знают ли о том, что бабу познал? — подумал двенадцатилетний государь и, всмотревшись в лица боярских детей, решил: — Как не знают? Знают! Вон морды какие плутоватые!»

Целый день Ваня думал об Анюте. Ладони не остыли от теплоты ее тела, глаза не забыли спелый цвет губ, и как можно было не вспоминать блаженство, не изведанное им ранее, когда тело, преодолевая земное бытие, устремляется в райские кущи. Сначала он хотел распорядиться, чтобы разыскали Анюту и привели к нему, но потом передумал. Обещала сама быть, так чего девку понапрасну тревожить.

С утра у государя было хорошее настроение. Дворовые отроки ватагой следовали за Иваном Васильевичем. Тот был неистощим на выдумки и проказы и сейчас придумал новую забаву — швырять камнями в осетров, которых доставляли с Волги на Кормовой двор, где они плескались в огромном пруду, ожидая своей очереди на великокняжеский стол.

Осетры плавали величавыми громадинами, острыми плавниками царапали гладкую поверхность пруда, ковыряли носами-иглами мягкий ил, видно, сожалея о водных просторах, из которых они были вырваны несколько дней назад.

Отроки набрали булыжников и по команде Ивана, который руководил стрельбищем как опытный воевода, швыряли в осетров. Всякий раз неимоверное веселье раздавалось в стане ребятни, когда камень достигал цели, а обиженная рыбина глубже зарывалась в зловонный ил. Стряпчие стояли здесь же, у пруда, и терпеливо дожидались окончания потехи, чтобы потом выудить раненого осетра и доставить его к государеву столу.

Это занятие скоро наскучило великому князю, и он вернулся к себе на двор. У Грановитой палаты в окружении караула стоял Андрей Шуйский, который, заприметив государя, поспешил к нему навстречу.

— Как спалось, Иван Васильевич? — спросил боярин, и по его лукавому виду самодержец догадался, что тот ведает о его ночном приключении. Иван знал, что ни одна, даже самая малая новость не проходила мимо вездесущего боярина, а тут такое! Государь бабу впервые познал! Кто знает, может, это случилось и не без ведома Шуйского — иначе как же объяснить, что девка мимо караульничих сумела пробраться?

— А тебе что за дело? — вдруг огрызнулся самодержец. — Чай не постельничий, чтобы мне сорочку подавать. За государевыми лошадьми следи. Спрашивать буду!

Шуйский усмехнулся. Растет государь, даже голос на конюшего посмел повысить. Видать, баба на него повлияла, не прошла ноченька для отрока бесследно — мужем себя почувствовал.

— Поначалу и я тоже ничего не понял. К этому делу попривыкнуть нужно, — сладко заговорил Андрей. — Анюта — баба невысокая, но уж больно крепкая! Ежели что не так, так мы тебе бабу подороднее сыщем. У государыни одна девка в постельничих ходила, Лизаветой кличут. Помнишь ведь. Так если пожелаешь, государь, она вечером к тебе в покои явится.

— Нет, — возразил Иван Васильевич, — пускай Анюта останется.

Государь ушел, а Шуйский еще долго скалил желтоватые зубы:

— Припекло, стало быть.

Анюта пришла, как и обещала, в ночь. Девка приоткрыла полог кровати, и Иван увидел, что она нагая.

— Сокол мой, вот я и пришла. Скажи, что заждался меня, — протянула она руки навстречу государю.

— Ждал я тебя.

Ваня подался навстречу, и его руки вцепились в податливую женскую плоть.

— Вот так, Ванюша, вот так, — шептала Анюта, — крепче меня обнимай, крепче!

Ваня грубовато шарил по ее телу, причиняя женщине боль. Анюта, закусив губы, терпела, только иногда размыкала губы, чтобы произнести единственное:

— Еще… Еще!

Ваня видел красивое лицо девахи, выставленный вверх подбородок и старался, как мог. Скоро Ванюша охладел к мальчишеским играм, и боярские дети бестолково шатались по двору, лишившись своего предводителя. Теперь государь уже не спихивал сапогами кошек с крыши теремов — все свое время он проводил в обществе Анюты, которая сумела сироте и мать заменить, и одновременно сделаться любовницей. Их частенько можно было видеть во дворе в сопровождении стражи, и Анюта, не пряча плутоватых глаз, игриво посматривала по сторонам.

Бояре, больше по привычке, приглашали самодержца в Думу, и Ваня, явно разочарованный тем, что придется сидеть не один час в окружении скучной компании и выслушивать долгие рассуждения о налогах и засухе, всегда находил вескую причину, чтобы улизнуть в свои покои, где его ждала жадная до ласк мастерица. Бояре никогда не настаивали, понимающе улыбались и без опаски взирали на пустующее великокняжеское кресло, где место государя всея Руси занимали скипетр и яблоко.

В хлопотах минул год.

Иван возмужал, раздался в плечах. Его движения приобрели степенность, походка сделалась по-государственному неторопливой, а в повороте головы появилась важность. Перемену отметили и бояре, речь их стала почтительнее — государь входил в силу.

Третий месяц пошел, как Ваня расстался с Анютой. Однажды он заметил, как мастерица жалась с караульщиком в одном из темных коридоров дворца. Видно, пощипывание отрока ей доставляло удовольствие, и она счастливо попискивала. Иван пошел прямо на этот голос. Караульщик, оторопевший от страха, даже позабыл броситься ему в ноги и только скороговоркой умолял: