Александр Бушков - Комбатант

На безлюдной улочке Бестужев натянул вожжи, соскочил и привязал лошадь к тумбе фонарного столба, что наверняка противоречило здешним полицейским предписаниям, но ни одного стража закона поблизости, слава богу, не имелось. Ничего, не пропадет животина безвинная, не в тайге среди волков…

И быстрыми шагами направился прочь, высматривая синий фонарь, по вечерам служивший отличительным знаком парижских почтовых отделений. Пожалуй, телеграфными депешами, как ни делай их безобидными для постороннего глаза, дела не изложишь, придется написать письмо. Письма здесь перемещаются быстро, Европа, на российский взгляд, невелика, даже тесна, лишний день ничего не решает… Аркадий Михайлович, сокол наш ясный, все же не сам дьявол и в возможностях, свойственных рогатому, ограничен при всем своем уме и коварстве…

И ведь даже на дуэль не вызовешь — нельзя с такими подонками драться благородным образом…

Услышав в трубке голос Ксавье, Бестужев, так и не решивший, с чего начать разговор, на секунду замялся, потом произнес отчетливо, внятно: — Надеюсь, вы меня узнаете, Ксавье? Какое-то время царило непонятное молчание, потом инспектор быстро произнес:

— Не называйте никаких имен! Вы меня поняли?

— Да, конечно, — сказал Бестужев, охваченный неприятной тревогой.

— В каких вы сейчас обстоятельствах?

— Я… — сказал Бестужев, тщательнейшим образом подбирая слова. — Я переночевал в небольшой гостинице, телефонирую вам из маленького кабачка…

— Вокруг все спокойно? За вами нет слежки?

Бестужев оглянулся на крохотное помещение, еще раз окинул взглядом парочку в углу, унылого пьяницу перед графином красного, равнодушного хозяина. Ответил:

— Ручаюсь, что нет.

— Ну, хоть что-то… Помните заведение, где мы с вами говорили о разных… причудливых изобретениях?

— Конечно, — сказал Бестужев.

— Как быстро вы можете там оказаться?

Бестужев быстренько прикинул в уме:

— Примерно через три четверти часа.

— Хорошо, — сказал Ксавье. — Для надежности отсчитаем час… и еще четверть. Я вас буду ждать там. Идите со всеми мыслимыми предосторожностями, вам понятно?

— Да, но…

— Вы что, не читали утренних газет? — не без сарказма вопросил инспектор.

— Не удосужился как-то, — признался Бестужев.

— Немедленно купите газету, кое-что поймете… Всё. Через час с четвертью в том именно заведении. Все предосторожности!

И трубку на том конце провода решительно повесили. Бестужев аккуратно водворил свою на крючок, уже понимая, что произошло нечто новое — и лично для него наверняка не особенно и радостное. Кивнул толстому усатому хозяину — тот лениво наклонил голову в ответ — вышел из кабачка и, расслышав неподалеку пронзительные вопли мальчишки-газетчика, замахал рукой:

— Гарсон!

Мальчишка пулей подлетел к нему, подхватил монеты, сунул в руку свежеотпечатанный газетный лист и, не удостоив Бестужева, даже мимолетного взгляда, помчался дальше, выкрикивая все так же оглушительно:

— Русские нигилисты сводят счеты! Резня в Фонтенбло! Масса трупов! Куда смотрит полиция?

Найдя местечко неподалеку от шумной улицы, Бестужев опустился на скамейку и раскрыл газету.

Он даже не смог бы назвать те чувства, которые испытал…

Сразу под названием почтенного печатного органа огромными буквами напечатан заголовок — то самое, что вопил мальчишка. А чуть ниже — его собственная фамилия, точнее, его последняя фамилия, под которой он пребывал исключительно в Париже. Значит, вот каков оказался следующий ход господина Гартунга… Но какова прыть! Этого ни за что не придумать было заранее, Аркадий Михайлович явно импровизировал — но до чего же мастерски, скотина…

С крикливой развязностью, свойственной подобным статейкам во всех абсолютно уголках света, излагалась леденящая душу история о том, как нынешней ночью на уединенной вилле в Фонтенбло русские радикальные революционеры по известным им одним причинам устроили перестрелку, в результате чего на месте событий остались два трупа: Степан Чермазов, известный террорист из эсеров, в Российской империи приговоренный к пожизненной каторге, но ухитрившийся бежать, и Сергей Вадбольский, ни в одну партию не входивший, однако крайне близкий к эмигрантским кругам. По счастливой случайности уцелел, хотя и ранен неопасно выстрелом из пистолета, некий полицейский агент, который и сообщил, что вышеозначенную резню учинил известный ему другой эсеровский террорист, пребывающий в Париже с фальшивым паспортом на имя Ивана Савельевича Руссиянова.

Парижская полиция поднята на ноги… Агенты располагают полным описанием преступника (Бестужев инстинктивно заслонился от прохожих газетным листом)… Комиссар Ламорисьер, чьи подчиненные также задействованы в розысках, заверяет: «Этот молодчик у нас долго не пробегает, тут ему не русские леса!» Ну, дальше можно и не читать — ничего конкретного, одни рассуждения о страшных русских, которые и в Париже, признанной столице цивилизованного мира, ведут себя, как азиатские дикари…

Однако, подумал Бестужев с удивившим его самого спокойствием. Сволочь, мерзавец, гадина… но до чего хваток!

Значит, эти два обормота не послушались дельных советов Бестужева и все же поперлись к своему царю, богу и воинскому начальнику. А тот… Режьте меня, отрубите мне голову, но ручаться можно, что Сержа Аркадий Михайлович положил собственноручно — с него станется, слишком хитер, чтобы привлекать кого-то еще, да и действовать следовало быстро, так, чтобы это непременно попало в утренние газеты… Понятно, почему он пристукнул Сержа, а Пантелея все же оставил в качестве надежного свидетеля: Пантюшка, бесправный беглец, спасающийся от уголовного преследования, полностью в руках Гартунга, а за Сержем не числилось грехов, способных сделать его совершеннейшей марионеткой…

Бестужеву пришло в голову, что Гартунг, собственно, всего-навсего продолжает первоначальный замысел. Обе намеченных цели, в общем, достижимы. Удар по революционной эмиграции будет нанесен, как и задумывалось изначально. Что до Бестужева… Предположим, полиция его хватает. Он, не выдавая всей подоплеки событий, заявляет, что является жандармским офицером, а вовсе не террористом-эсером. Со временем Департамент полиции, узнав о случившемся, его слова непременно подтвердит, очистит от глупых обвинений, вырвет из цепких ручек мадам здешней Фемиды… вот только, к гадалке не ходи, когда это наконец случится, пройдет достаточно много времени, чтобы дело Штепанека успело завершиться, вполне возможно, успешно, и господин Гартунг опять-таки окажется, если так, в первых рядах отличившихся, а вот Бестужев — в крайне неприятном, уж безусловно проигрышном положении… Без сомнения, Гартунг что-то такое убедительное подготовил, чтобы предстать не противником Бестужева, не злоумышлявшим на его жизнь, Боже упаси, а, наоборот, благородным спасителем… Не мог он такого не приготовить… Черт с ними, с наградами и лаврами, но Гартунг непременно выскользнет из этой истории да еще и в героях сыска ходить будет… И ничего не докажешь, собственноручные показания Сержа, лежащие сейчас в потайном кармане, с его смертью становятся едва ли не полностью бесполезными, а Пантюшка от всего отопрется… если только жив останется к тому времени… а ведь, скорее всего, и переселится туда, где нет ни печали, ни воздыхания… В этой ситуации любые попытки Бестужева добиться справедливости и объяснить истину, будем реалистами, цели, скорее всего, не достигнут: Аркадий Михайлович, благороднейший джентльмен с огромными заслугами на ниве сыска, на Бестужева даже не обидится, а будет смотреть скорбно, сочувственно головой качать, печально молвить о юношеской горячности и неопытности иных ротмистров, не распознавших в происшедшем самую подлую провокацию со стороны революционеров… И это ему будут сочувствовать, а не Бестужеву, это ему поверят. Поскольку единственное доказательство, три листка, исписанных карандашом беглым почерком, в общем, в свете происшедших изменений ни черта не стоят… И Бестужеву поневоле придется очень быстро уняться, если он станет упорствовать, на него совершенно искренне посмотрят, как на умом тронувшегося, а там и явное неудовольствие выскажут — таков уж расклад. Выскользнет, мерзавец, в героях ходить будет, в вожделенных генеральских чинах, пусть и штатских — такова, господа мои, суровая реальность. Неуязвим получился наш Аркадий Михайлович.

И, собственно, кто сказал, что убивец Руссиянов непременно доживет до финала? А не получит, скажем, пулю от нервничающего французского агента? Известно, как можно провернуть такое дельце: всего-навсего втолковать охотникам, что беглый убивец крайне опасен, уж так опасен, невероятно… Что русская полиция, собственно, и не настаивает на взятии его живым — а вот безопасностью французских полицейских, рискующих получить пулю от взбесившегося монстра, всерьез озабочена, по братской солидарности… Случается еще смерть от рук сокамерников, нечаянное отравление, да много чего еще… Такой поворот сюжета тоже следует на всякий случай учитывать, хотя непонятно пока, как от него защититься…