Мастер Чэнь - Амалия и Золотой век

Может быть, я ее наконец заслужила?

– Пока ты пожираешь нашу звезду глазами, дай-ка я потрогаю твоего замечательного мужа: боже, как он у тебя хорош! Элистер, зачем ты красишь виски пероксидом? Это модно?

Я бы лягнула ее по лодыжке за эти чересчур тесные объятия, и за совсем другие их объятия, которые были давно-давно, когда мы с Элистером еще не общались с зелеными гадюками в пенангском храме и не катались по городу на весьма специфических рикшах. Но я вообще не смотрю на них, двух голубков. Я жду, когда ко мне подойдет этот человек.

А за моей спиной – тысячи манильцев. Они машут цветами, вот сейчас будут бросать ему букеты, констебулярия мужественно расправляет плечи, готовясь сдерживать толпу. Они там, за кордоном из канатов, не сводят глаз с человека, который закрыл от меня солнце, – но я все равно вижу, что это и правда он, рыжие волнистые волосы, темные веснушки, нахальные глаза. И я слышу его очень-очень вежливый голос. Тот самый голос, звучавший все эти годы из тысяч окон и дверей, плывший над моим миром и делавший его прекрасным. Лучший из сладких голосов Америки.

Руди Вэлли смотрит мне в глаза, я подаю ему руку. Он знает, кто платит за его приезд сюда, и очень сдержанно это показывает, а я знаю, что отдала бы за эти мгновения хоть половину своих денег – пусть купит себе небоскреб и яхту, банк и железную дорогу, что угодно и все сразу, как иначе отблагодарить его за то, что он сделал для моей жизни?

– «Жизнь – это всего лишь миска черешни!» – начинают хором петь манильцы, лицо Руди передергивается: как же он ненавидит эту свою песню.

– Хелло, Руди, я тебя предупреждала, – бросает ему через плечо Магда, уводящая моего мужа к отелю. – Я устрою тебе как-нибудь поездку в Африку, к людоедам, может, они этой песни не знают. А в остальном мире – терпи. Амалия, детка, а признайся, как тебе вообще пришла в голову такая мысль – выдернуть нас сюда не как приличных людей, а вот так, по небу?

– Ваш пилот, – говорю я, продолжая поглядывать на Руди, настоящего, живого.

– Он проклятый садист.

– Его имя. Я прочитала в газете его имя, когда он прилетал сюда осенью. И тогда ко мне пришла вся идея в целом.

– И что?

– Его зовут Мьюзик. Капитан Мьюзик.

– Это, чтоб он сдох, не оправдание!..

Через несколько часов – когда Элистера и Эшендена увезло к британскому консулу тяжелое горбатое авто – мы сидим с Магдой в каком-то из неведомых мне ранее обшарпанных залов на задворках отеля, Руди и его бэнд раскладывают инструменты (репетиция!), Тони отдыхает наверху, а я начинаю понимать, что такое сегодня Магда. И готовлюсь заплакать уже по другим причинам.

– Все начиналось, когда я сговорилась с Ланой Росс за чайником виски, и мы пошли с ней к Мэри. А это сейчас главная мегера Голливуда, – объясняет мне Магда. – Если она скажет слово, к нему прислушиваются. Такая у нее сегодня роль. Сниматься перестала. Почему – черт же ее, карлицу, знает.

Я хочу зажать руками уши, но ведь все уже сказано. Так нельзя говорить: Мэри Пикфорд – мегера? А Магда, благодаря ей, оказывается партнером в пустяковом, копеечном музыкальном фильме, который по каким-то странным причинам… Дальше все понятно.

Боже мой, Магда общается с Мэри Пикфорд.

Магда – продюсер.

И ведь если бы я не отпустила ее в Америку пять лет назад и не дала бы денег на дорогу…

А Тони вправду, как и мечтал, дважды в год выезжает в Уэст-Пойнт преподавать, он отзывается на кличку «профессор» и пьет только в особых случаях. Вот как сейчас.

А слушать сегодня надо, кроме оркестра братьев Дорси, еще вот кого…

Но зачем мне братья Дорси с их гениальным аранжировщиком, Гленом как его там – я слушаю нечто совсем другое.

– Ребята, цирк приехал в город. И это мы. С цирка и начнем. Который в Лондоне.

– Вот прямо так сразу – с «Life Begins at Oxford Circle»? И все поем?

– А где пиво? Улучшает голос. Руди, что там с громкоговорителями? Или снова будешь петь в мегафон, как в доброе старое?..

– Поехали, парни, – марш для разогрева.

И так, в гремящем раю, прошло полчаса, Магда оставила меня на стуле, я пропустила ланч, молотки плотников от Пуэрта Исабель, где пройдет мой карнавал, были слышны даже сюда и сбивали ударника…

Как вдруг я заметила, что происходит какая-то ерунда.

Женщина весьма средних лет, вульгарная – ну не совсем, но что такое англичанка, если она родом из какого-то Ист-энда или хуже, говорит на кокни и пытается изображать из себя настоящую леди, раз уж попала в колонии, неважно чьи? И еще испытывает трепет, зайдя в «Манила-отель» после той дыры, где разместилась.

Вот такая, в общем, тетка проникла на репетицию, вычислила того, кто здесь главный, или главная. И накрепко зацапала Магду за белый широкий рукав, Магда сейчас ее разорвет на части. Руди… Руди с иронией наблюдает за происходящим. А рядом с Руди стоит девочка, страшненькая, тощая, носатая, голубоглазая, лет восемнадцати, ей смешно и неудобно, а Руди чувствует себя королем – да нет, он просто сегодня добрый.

Что происходит?

– Госпожа Ван Хален, – британская тетка не дает Магде вставить слово, – Вера, вот эта моя девочка, поет в рабочих клубах, перед сеансами синема, очень, очень хороша, поет с детства, и…

Она что, эта сумасшедшая, – хочет уговорить Магду – Магду! – дать кому угодно спеть, пусть и на репетиции, с самим Руди Вэлли и его бэндом, чтобы потом хвастаться перед подругами и вставлять соответствующую строчку в программки? Она с ума сошла, она не понимает, с кем сейчас имеет дело и что с ней будет?

Магда набирает воздуха в легкие, а я смотрю на девочку, и в моей голове что-то происходит.

То же, что было, когда я видела наяву этих страшных птиц, атакующих линкоры. То же, что виделось мне совсем недавно – багровые всполохи над серыми крышами какого-то китайского города, «не ездите в Шанхай, Верт, не ездите». И так – еще несколько раз в моей жизни.

Я, оказывается, уже стою рядом с ними всеми, смотрю в лицо Руди Вэлли – он готов, раз репетиция, дать спеть со своим бэндом кому угодно – и беру Магду за свободную руку.

– Да пусть споет, – говорю ей я. – Ну пару песенок. Ребята разомнутся, они сегодня добрые.

Тут мой голос начинает странно звенеть, и я повторяю:

– Магда. Магда, пусть она поет.

– Ну, – мрачно говорит Магда и шествует к стульям.

А девочка Вера остается одна с Руди Вэлли – и ведь, кажется, не боится его, это же надо – не боится Руди Вэлли! – и о чем-то договаривается.

– Ребята, «Faraway Places», – командует он и подмигивает Вере.

Я сижу рядом с Магдой, я думаю о том, что будет завтра. А вдруг тот человек, что мне нужен, не придет в последний момент – хотя консул Кимура, как мне уже сказали, заявил, что прийти на карнавал – дело чести для каждого из видных японцев. А вдруг он вытащит свой револьвер – тут надо поговорить… наверное, с Тони. Это по его части. И не дать этому человеку уйти, сесть в какую-нибудь лодку…

А веселые ребята с трубами, тромбонами и всем прочим откровенно веселятся, наигрывая «Faraway Places», а хрупкая Вера поет – как бы вполголоса, ну, понятно, надо распеться, и поет то самое, что должна ощущать каждая на ее месте, оказавшаяся в странах, где над головой качаются пальмы:

Пойдем в Китай

Или, может быть, в Сиам.

Я хочу сама увидеть эти далекие страны,

О которых читала в книге с моей полки.

Да, это хороший голосок, хотя немного странный. Но что не так?

Голос звучит все увереннее, и вдруг я чувствую, что со мной рядом происходит непонятное.

Магда, как старая охотничья собака, делает стойку – сидит абсолютно прямо, поля ее шляпы застыли неподвижно.

Эти далекие места со странными именами,

Они зовут, зовут меня.

Магда встает. И кладет мне руку на плечо. Она сейчас оставит у меня там синяки своими когтями.

Что это – да ведь девочка поет без громкоговорителя? И без всякого труда? И еще как бы дирижирует бэндом?

Ребята, чьи инструменты смолкли, начинают болтать с ней, она робко… хотя совсем не так робко улыбается. И показывает что-то ладошкой на уровне своего пояса.

Руди высоко поднимает брови и тоже вытягивает руку ладонью вниз: что, вот так?

Вера поворачивается к нему, захлебываясь от счастливого смеха… боже ты мой, да в профиль ее вообще все равно что нет, один лишь нос совершенно несуразных размеров; тетушка, или мама, или бабушка – вот эта – плохо ее кормит? А Вера тем временем приседает и показывает что-то ладошкой у самого пола.

Руди с наигранным страхом качает головой, его парни издают несколько квакающих звуков, Руди щелкает пальцами. Что они играют?

Магда так и стоит. И мы с ней вместе слышим то, что происходит дальше. Без всякого громкоговорителя эта тростинка перекрывает медный бэнд, ее голос уверенно ведет очень медленный вальс:

Так поцелуй меня, любовь моя,

Ведь мы расстаемся,

И когда я стану слишком стара, чтобы мечтать,

Этот поцелуй останется в моем сердце.

Боже ты мой. Девочка, которая поет басом. Да еще каким.

И я опять вижу небо – синее, грозовое, и поблескивающие крыльями аэропланы, рядами, не страшные, бесконечно прекрасные. Над ними – кажется, из облаков – звучит вот этот голос.