Борис Акунин - Смерть Ахиллеса

— Я верну ваши деньги, — быстро сказала Ванда и рванулась с места.

— Тут уж не до денег, — остановил ее Ахимас. — Постоял я, послушал, о чем вы с гостями вашими толкуете и вижу — дело-то совсем другого коленкору. Выходит, у вас с господином Кнабе своя игра была. Мне желательно знать, мадемуазель, что вы учинили с народным героем.

— Ничего. Клянусь! — Она метнулась к шкафчику, что-то достала оттуда. — Вот пузырек, который я получила от Кнабе. Видите, полон. А в чужие игры я не играю.

По ее лицу катились слезы, но смотрела она без мольбы, и жалостности во взгляде тоже не было. Что ни говори, незаурядная женщина. Не раскисла, хоть и попала в ситуацию поистине аховую: с одной стороны русская полиция, с другой германская разведка, с третьей он, Ахимас Вельде, который будет похуже всех полиций и разведок вместе взятых. Правда, она об этом не догадывается. Он взглянул на ее напряженное лицо. Или догадывается?

Ахимас взболтал пузырек, посмотрел на свет, понюхал пробку. Кажется, вульгарный цианид.

— Мадемуазель, расскажите мне все без утайки. С каких пор вы связаны с германской разведкой? Что поручил вам Кнабе?

С Вандой произошла какая-то не вполне понятная перемена. Она больше не дрожала, слезы высохли, а в глазах появилось особенное выражение, которое Ахимас однажды уже видел — вчера вечером, когда она спросила, не жаль ли ему отдавать ее другому.

Она пересела ближе, на подлокотник кресла, положила Ахимасу руку на плечо. Голос стал тихим, усталым.

— Конечно, Коля. Я все тебе расскажу. Ничего не утаю. Кнабе — германский шпион. Ко мне уж третий год ходит. Я тогда дура была, хотела поскорей денег скопить, а он платил щедро. Не за любовь — за сведения. Ко мне ведь разные мужчины ходят, все больше козырной масти. Попадаются и короли с тузами. Вроде твоего Соболева. А в постели у мужчин язык развязывается. — Она провела пальцем по его щеке. — У такого, как ты, наверно, не развяжется. Но таких мало. Думаешь, я пятьдесят тысяч одной постелью заработала? Нет, милый, я разборчива, мне понравиться нужно. Бывало, конечно, что Кнабе меня нарочно кому-то подставлял. Вроде как ты с Соболевым. Я попробовала было взбрыкивать, но он меня живо в клещи взял. Сначала-то сладко пел. Мол, что вам жить в России, фрейлейн, вы ведь немка, у вас есть своя родина. Она не забудет ваших заслуг, вас там ждут почет и безопасность. Тут вы всегда будете кокоткой, даже и при деньгах, а в Германии о вашем прошлом никто и не узнает. Как только пожелаете, мы поможем вам устроиться с почетом и комфортом. А после разговор пошел другой: все больше про длинные руки и про то, что право на германское подданство еще нужно заслужить. Мне уж и не надо их проклятого подданства, а никуда не денешься. Как удавкой горло стянул. Он и убить может. Очень даже запросто. Чтоб другим неповадно было. Я ведь у него не одна такая. — Ванда поежилась, но тут же беззаботно тряхнула пышной прической. — Позавчера, когда Кнабе узнал про Соболева, — сама, дура, рассказала, хотела отличиться — пристал насмерть. Стал говорить, что Соболев — заклятый враг Германии. Бормотал про какой-то заговор военных. Мол, если Соболева не устранить, будет большая война, а Германия к ней еще не готова. Сказал: «Я ломаю голову, как остановить этого скифа, а тут такая удача! Это само провидение!» Принес мне склянку с ядом. Сулил золотые горы — я ни в какую. Тогда стал грозить. Как бешеный сделался. Я решила с ним не спорить, пообещала. Но яда Соболеву я не давала, честное слово. Он сам умер, от сердца. Коля, поверь мне. Я скверная, циничная, продажная, но я не убийца.

Вот теперь в зеленых глазах читалась мольба, но приниженности все равно не было. Гордая женщина. Однако оставлять в живых все-таки нельзя. Жаль.

Ахимас вздохнул и положил правую руку на ее обнаженную шею. Большой палец лег на артерию, средний на четвертый позвонок, под основание черепа. Оставалось сильно сжать, и эти яркие глаза, доверчиво смотрящие на него сверху вниз, затуманятся, погаснут.

И тут произошло неожиданное — Ванда сама обхватила Ахимаса за шею, притянула к себе и прижалась горячей щекой к его лбу.

— Это ты? — прошептала она. — Это я тебя так долго ждала?

Ахимас смотрел на ее белую, нежную кожу. С ним происходило что-то странное.

Когда он уходил на рассвете, Ванда крепко спала, по-детски приоткрыв рот.

Ахимас минуту постоял над ней, чувствуя диковинное шевеление в левой части груди. Потом тихо вышел.

Она не скажет, думал он, выходя на Петровку. Раз вчера не сказала Фандорину, то теперь тем более. Убивать ее незачем.

Но на душе было смутно: недопустимо смешивать работу с личным. Раньше он никогда себе такого не позволял.

«А Евгения?» — напомнил голос, находившийся там же, где происходило тревожащее шевеление. Видно, и в самом деле пора на покой.

То, что случилось ночью, не повторится. С Вандой больше никаких контактов.

Кто может связать купца Клонова, до вчерашнего дня жившего в «Метрополе», с певицей из ресторана «Альпийская роза»? Никто. Разве что кельнер Тимофей. Маловероятно, но лучше не рисковать. Так будет аккуратней, а много времени не займет.

Голос шепнул: «Кельнер умрет, чтобы Ванда могла жить».

Ничего, зато с Кнабе, кажется, получалось удачно. Господин Фандорин вчера вечером наверняка столкнулся с резидентом, когда уходил от Ванды. Будучи сыщиком дотошным и сообразительным, не мог не заинтересоваться поздним гостем. Резонно также предположить, что истинный характер деятельности герра Кнабе русским властям хорошо известен. Резидент разведки — фигура заметная.

Наметился отличный маневр, который уведет расследование в безопасную сторону.

«И Ванда избавится от удавки», — добавил безжалостно проницательный голос.

Ахимас обосновался на чердаке, напротив дома Кнабе. Пункт был удобный, с хорошим обзором окон третьего этажа, где квартировал резидент.

На удачу день выдался жаркий. Правда, крыша над чердаком уже к восьми часам раскалилась, и стало душно, но к мелким неудобствам Ахимас был нечувствителен. Зато окна Кнабе были нараспашку.

Все перемещения резидента из комнаты в комнату были как на ладони: вот он побрился перед зеркалом, выпил кофе, пролистал газета, что-то отчеркивая в них карандашом. Судя по бодрым движениям и выражению лица (наблюдение велось при помощи двенадцатикратного бинокля), господин Кнабе пребывал в отличном расположении духа.

В одиннадцатом часу он вышел из подъезда и зашагал в сторону Петровских ворот. Ахимас пристроился сзади. По виду его можно было принять за конторщика или приказчика: картуз с потрескавшимся лаковым козырьком, добротный долгополый сюртук, седая козлиная бороденка.

Энергично отмахивая рукой, Кнабе в каких-нибудь четверть часа дошагал до почтамта. Внутри здания Ахимас сократил дистанцию и, когда резидент подошел к окошку телеграфа, встал сзади.

Резидент весело поздоровался с приемщиком, который, видно, принимал от него телеграммы не в первый раз, и протянул листок:

— Как всегда, в Берлин, в компанию «Кербель унд Шмидт». Биржевые котировочки. Только уж, — он улыбнулся, — сделайте милость, Пантелеймон Кузьмич, не отдавайте Сердюку, как в прошлый раз. А то Сердюк две цифры местами перепутал, так у меня потом с начальством неприятности были. Не в службу, а в дружбу — дайте Семенову, пусть он отправит.

— Хорошо, Иван Егорыч, — так же весело ответил приемщик. — Исполним.

— Мне скоро ответ должен быть, так я снова зайду, — сказал Кнабе и, скользнув взглядом по лицу Ахимаса, направился к выходу.

Теперь походка резидента стала неспешной, прогулочной. Легкомысленно насвистывая, он шел по тротуару. Разок очень профессионально проверил, нет ли слежки — скорее, по привычке. Непохоже, чтобы подозревал наблюдение.

А между тем, наблюдение велось, и довольно грамотно. Ахимас обнаружил слежку не сразу. Но мастеровой на противоположной стороне улице что-то больно уж пристально изучал витрины дорогих магазинов, которые ему явно были не по карману. Ясное дело: следит по отражению в стеклах. И сзади, шагах в пятидесяти еле-еле катил извозчик. Один раз его окликнули — отказал, второй — то же самое. Интересный извозчик.

Кажется, господин Фандорин вчера, действительно, времени даром не терял.

Ахимас принял меры предосторожности, чтобы не примелькаться. Зашел в подворотню, одним движением сдернул бороденку, нацепил очки с простыми стеклами, сбросил картуз и вывернул сюртук наизнанку. Изнанка у сюртука оказалась необычной — чиновничий мундир со споротыми петлицами. Вошел в подворотню конторщик, а десять секунд спустя вышел отставной чиновник.

Кнабе далеко уйти не успел. Постоял у зеркальных дверей французской кондитерской, вошел внутрь.

Ахимас за ним.

Резидент с аппетитом кушал крем-брюле, запивая сельтерской. Откуда ни возьмись за соседним столиком появился молодой человек в летнем костюме с очень уж проворным взглядом. Закрылся модным журналом, но нет-нет, да и взглянет поверх обложки. Давешний извозчик остановился у тротуара. Мастеровой, правда, исчез. Крепко же взяли герра Кнабе в оборот. Ну да это ничего, даже на руку. Только бы не арестовали. По всему не должны — к чему тогда слежка. Хотят контакты выявить. А никаких контактов у Кнабе нет, иначе не сносился бы с Берлином посредством депеш.