Николай Свечин - Дело Варнавинского маньяка

— Это еще кто?

— К вашим услугам, — подал голос барон и тут же удостоился выстрела. Однако он успел присесть, и пуля прошла выше.

— Вы, любезный, стреляете, как институтка глазами! — крикнул подполковник. — Ставлю вам оценку «плохо».

Разозленный Бекорюков пустил в барона еще два заряда, но с тем же успехом.

— Эй, исправник, — забеспокоился Лыков, — ты про меня не забыл? На посторонних размениваешься, а у тебя тут поближе приятели имеются!

Он опять выскочил на крыльцо, пнул ногой дверь и тут же укрылся за стеной. Четвертая пуля также прошла мимо цели.

— Ну ты и простой… Как только бандой командовал? Эй! Смотри там, не застрелись! Не лишай меня удовольствия!

Бекорюков понял, наконец, что его нарочно дразнят, чтобы он расстрелял впустую все заряды. Оставшиеся два исправник, видимо, задумал израсходовать более осмотрительно.

— Эй, Недокрещенный! — крикнул Лыков, воспользовавшись паузой. — Давно хотел тебя спросить… Тебе все одно подыхать, ты уж скажи… Как вы Ивана Красноумова расшифровали?

— «Демона»-то вашего? — ответил, помолчав, штабс-ротмистр. — Очень просто. Он слишком точно следовал инструкции для секретных агентов. В первую встречу еще меня заинтересовало, как он на нас смотрит. Сверху вниз, медленно, не натурально. Будто заученно. Обычные люди в жизни не так делают, а пялятся без затей. Но этот… Потом до меня дошло: он же приметы наши запоминает! По инструкции положено описывать их сверху вниз, начиная с лица и заканчивая обувью. Красноумов твой так и поступал. Не мог же он предположить, что я тоже читал эту секретную инструкцию! И еще штришок: руки он мыл после уборной. Противоречило созданному им образу, выдавало воспитание. Не то чтобы совсем улики, но насторожило это меня. Я и приказал на всякий случай кончить. Ну, и… кинули вашего «демона» в Екатерингофку. Очень он против этого возражал, гы-гы!

Лыков скрипнул зубами и чуть было не полез на штурм. Таубе решил вмешаться: в запале его друг мог подставиться. Коротким броском барон выскочил прямо под окно и словно замешкался. Мелькнуло торжествующее лицо исправника — он выстрелил почти в упор. Но случилось невозможное. Непостижимым образом барон вильнул всем корпусом: сначала влево, потом вдруг вправо и на полпути неожиданно снова влево. Глаз не успевал следить за этим маневром. Заряд прошел мимо.

— Давай шестой! — потребовал Таубе. И последний выстрел раздался, но из глубины дома. Мгновенно Лыков налег на дверь, все трое ворвались внутрь.

Штабс-ротмистр лежал на спине в гостиной, сжимая в руке дымящийся револьвер. С левой стороны груди чернело пятно ожога, по полу быстро растекалась кровь.

— К чертям улетаем? — полюбопытствовал сыщик.

— А нету никаких чертей, — сообщил ему умирающий. — И бога нет. Это все для вас, дураков, придумано.

— Ну, точно этого никто не знает, — возразил Лыков. — Ты приди оттуда и мне расскажи, что увидел, ладно?

— Я приду, — злобно прошептал Бекорюков. — Я приду…

— Угу. Если я вдруг почувствую, что вокруг дерьмом запахло, то буду знать — это ты пришел.

Неожиданно на лице Недокрещенного появилась странная, счастливая улыбка:

— Эх, Полюшка… Из-за тебя все, шалунья… Непослушная. Непослушная девочка… За это и люблю…

— Какая еще шалунья? Ты о чем, Галактиоша?

— Как я ее просил: потерпи до августа… Возьмем казначейство, уедем во Францию. Не утерпела… Такое дело сорвала… А все равно люблю… Такую вот и люблю…

— Эй! Ты чего, бредишь?

— Болван ты, Лыков… Думаешь, победил меня? А твоих детей там сейчас убивают…

— Кто?

— Полина. Это ведь она маньяк… Она всех душила…

— Полина Мефодиевна? Она же калека. Как калека может лазать по оврагам и душить детей? Бредишь, Галактиоша!

— Калека? Лучше нас с тобой бегает… Никто не знает, лишь свита… да я…

Лыков на глазах менялся в лице, и Бекорюков это заметил.

— А… Дошло до дурня… Смеялся надо мной… Теперь я посмеюсь… Когда от Нефедьевки на рысях уходил — ее встретил, к вам ехала… Поклялась всех… ни одной живой души… не оставить…

Коллежский асессор развернулся и кинулся вон из дому. Все трое снова прыгнули в коляску и помчались обратно в Нефедьевку. Лыков беспрестанно нахлестывал лошадей, на него невыносимо было смотреть. За всю дорогу никто не проронил ни слова.

Через полчаса загнанные лошади встали у входа в главный дом. Лыков с револьвером в руке ворвался внутрь.

— Варенька! — как безумный, крикнул он и осекся. Поперек раздевальни лежал в луже крови мертвый Окуньков.

— А-а-а!!! — дернул себя за волосы сыщик и кинулся в вестибюль. Там валялось на боку пустое инвалидное кресло. А у нижних ступеней лестницы, ведущей в мезонин, распласталось еще одно тело. То ли Аким, то ли Еллий — коллежский асессор так и не научился их различать. Между бровями у него чернело аккуратное входное отверстие от пули. Знакомый почерк — так когда-то, давным-давно, стрелял Буффало старший, отец Буффаленка.

— Варенька! Где ты?

Лыков побежал было вверх по лестнице, но на площадке путь ему преградила целая груда тел. С топором в руках лежал второй носильщик Смецкой. Рядом уставила невидящие глаза в потолок камеристка Аннушка, подле валялся огромный нож. И, наконец, выше по лестнице, уже перед дверью в мезонин, обнаружилась с удавкой в руке сама Полина Мефодиевна. Все трое были убиты наповал точными выстрелами в голову. Рана не исказила лица Смецкой: она лежала ослепительно красивая, только глаза, открытые настежь, поражали разлитой в них необыкновенной злобой…

Чуть приоткрылась дверь в мезонин и оттуда высунулся Буффаленок:

— Алексей Николаевич, это вы? Мы все живы! А у вас как?

Спустя двое суток после той страшной ночи они сидели над поймой Ветлуги за вкопанным в землю столом. Супруги Лыковы, Форосков, Таубе и Буффаленок чаевничали и любовались рекой. Особняком, под ручку с Грушей, жмурился на солнце Титус; щеки его уже начали розоветь. Неподалеку резвились дети, уютно гудел самовар. Только вот разжигал его не верный Степан, а недавно нанятый и еще неумелый паренек.

Алексей рассказывал, а остальные его слушали:

— Душой всей организации был Бекорюков. Мне кажется, его не столько интересовали добытые преступным путем деньги, сколько сами приключения. Антураж, двойная жизнь, ощущения, что тебя ищут… Французы говорят: нет ничего хитрее безупречного поведения. Галактион Романович поступил еще более хитро — он создал образ, вызывающий упреки. Зато этот образ вышел очень убедительным и правдоподобным. Заурядный полицейский служака, фактический неудачник, тянущий скучную служебную лямку. Берет небольшие подношения, ходит от скуки на медведей… Все, как положено. Поразительная маскировка — половина местной полиции состоит из таких людей! Кто бы мог догадаться, что в другой своей жизни тот же Бекорюков — главарь дерзкой шайки, безжалостный, хладнокровный убийца. И человек, за которым безуспешно гоняются все сыщики империи.

Я должен был догадаться обо всем раньше. Подсказки имелись. Следователь Серженко случайно обмолвился, что Бекорюков отыграл один сезон в Костроме, в городском театре. Лишь сейчас, от приехавших оттуда следователей я узнал важные подробности. Знаете, под каким псевдонимом выступал на сцене наш герой? Галактион Крещеный. Потом по жалобе владыки его заставили снять этот псевдоним. Но он не захотел сменить сценическое имя и вообще ушел из театра. Еще Бекорюков успел написать пьесу. Название ее кажется мне пошлым: «Полковник ада». Но сюжет интересный. Главный герой родом из хорошей семьи, но в силу обстоятельств, а больше от скуки делается атаманом разбойничьей шайки. Если бы я знал это раньше!

Но меня должны были насторожить хотя бы другие детали. Почему члены «дворянской артели» брились или носили лишь небольшие усы? В крайнем случе, короткую щетину, как Челищев. И это при бородатом императоре и в провинции. Да потому, что им требовалось часто менять наружность. У Бекорюкова в доме обнаружилось целое депо, с платьем разных сословий, с гримом, усами, париками и прочими атрибутами. Иногда по неопытности Недокрещенный допускал ошибки. Так, он перекрасил следователя Серженко в брюнеты, но корни волос у того остались рыжими, и Иван Красноумов это заметил. И указал в своем предсмертном рапорте. А я не придал этому значения…

— Уж больно идея оказалась необыкновенной, — попытался утешить Лыкова барон Таубе. — Тихий уездный городок. Никогда ничего не случается важнее базарной кражи. И вдруг целая банда. Состоящая исключительно из уездного начальства и возглавляемая главным блюстителем порядка. Кто мог такое предположить? Тут и я бы не догадался. Разве только Павел Афанасьевич!

— А я не понимаю, как могло это выглядеть, так сказать, технически, — вступил в разговор Форосков. — Целый уезд вдруг разом оказывался без руководства. А дела кто вел? Жизнь ведь не стоит на месте.