А. Веста - Алмазная скрижаль

Из вентиляционного отверстия потянуло холодом и приторным запахом мертвецкой. Морг был облицован белым кафелем. В свете тусклых ламп Вадим разглядел одно-единственное тело, лежавшее на прозекторском столе. По виду — абсолютно здоровый крепкий парень. Под столом в пластиковом тазу валялась скомканная роба с нашитым лагерным номером. Значит, в лаборатории производили еще и смертельные опыты над заключенными. Видимо, здесь и была «святая святых» проекта «Тау». Здесь монтировали монстров, образцовых солдат будущего из частей бесхозного биологического конструктора.

В огромных зеленоватых банках корчились заспиртованные гомункулусы. Разнообразные человекообразные существа отражали ступени каких-то жутких опытов.

Глухой стон пробежал по трубе, как вздох огромных легких через вибрирующие листы жести. Через несколько метров трубы стон повторился, теперь он звучал нетерпеливо и требовательно. Его услышали или почуяли.

Из очередного отверстия в туннеле сочился электрический свет и доносился протяжный стон: жуткий, утробный. Вадим подполз ближе и заглянул сквозь проволочные ячеи.

В широкой ванне из толстой прозрачной пластмассы, наполненной до краев розоватой жидкостью, лежал голый человек, но голова показалась Вадиму звериной. Со всех сторон к нему тянулись прозрачные рукава, шланги, капиллярные трубки, наполненные разноцветными булькающими соками. Стучали и попискивали электронные счетчики. Он еще раз окинул взглядом помещение. Окно! Рядом с голым чудовищем было настоящее окно, закрытое металлическими жалюзи, сквозь рейки синел поздний вечер. Дверь в помещение была приоткрыта! Вадим отогнул решетку и спрыгнул на пол. Чудовище в ванне пошевелилось, налитые кровью глаза поворачивались вслед за Вадимом. Монстр попытался повернуть голову. Несколько трубок шлепнули об пол, забулькали розоватой жижей. Резко заплясали зигзаги кардиограмм на мониторах, зубцы сломались и сгладились. Сигнал сирены пронесся по помещению. Вадим дернул окно — бесполезно. Решетка приварена наглухо. Он стремительно нырнул под высокую каталку, ниже поддернул клеенку и замер: рядом шелестели шаги. Вошедший щелкнул тумблером, отключил сирену и занялся упавшими трубками. Вадим видел лишь серебристые бахилы и ноги в плотно облегающих штанах, похожих на гидрокостюм. Человек был один. Вадим неслышно выскользнул из-под каталки и резким ударом ладони в висок свалил стоявшего спиной человека. Тот упал, из-под сбитой шапочки волной высыпались черные волосы. Вадим склонился над поверженным телом и похолодел. Женщина! С лица ее стремительно стекала смуглота летнего загара. Он знал, что ей уже не помочь, мужик мог бы выжить — женщине не спастись. Это был знаменитый «стек» — удар военного разведчика, который он разучил в Чечне. Сейчас он впервые ударил, убил женщину. Из ее тонких, посиневших ноздрей выползла струйка крови. Но ведь он не хотел убивать, только оглушить, вырубить на несколько минут. Ужас чего-то непоправимого, уже свершившегося накрыл его…

Секунду он всматривался в ее лицо с густыми плотными бровями и маленьким полураскрытым ртом. Людь? Нелюдь? Легко было рассуждать Кобылке.

У пояса девушки висел пистолет в пластиковой кобуре. Стараясь не смотреть на красивое темнобровое лицо, он отстегнул пояс с пистолетом и надел на себя. Руки его дрожали, когда он доставал из серебристого комбинезона связку ключей. Вскоре он был на улице.

Ночь уже сгустилась, сад и роща наполнились тьмой. Круглые фонари на коротких ножках мерцали вдоль дорожек. Тень гигантской рептилии беззвучно пересекла его путь — это огромная жаба неспешно переставляла лапы по гравию. Перебегая от дерева к дереву, он стремился в глубину рощи, надеясь на близкую свободу. Но вскоре понял, что так и не выбрался за пределы «базы». На его пути стояла бесконечная бетонная стена.

Истошно завопила сирена, и он уже открыто побежал через яркие круги прожекторов вдоль стены, нырнул в густые заросли орешника и побежал сквозь кусты, раздвигая грудью влажные ветви, позади слышались выстрелы, крики охранников, стервенели собаки, наверное, их пустили со шворок. Кустарник и дорожки высвечивали яростные прожектора, языки белого света шарили вдоль стены. Он пригнулся и побежал, потом пополз в темноту зарослей, прячась от настигающего всюду карающего белого луча. Резкий удар стальных челюстей пронзил и сплющил его ладонь. Он катался, вертелся в траве, глухо мычал сквозь сжатые зубы, пытаясь сорвать капкан с кисти правой руки. Лай и крики слышались чуть в стороне. Он обреченно корчился в траве.

Капкан звонко хрустнул и осыпался в траву горстью осколков… Вадим зажал проколотую в нескольких местах ладонь здоровой рукой, ощупал — кости целы, но мякоть руки была пробита и изодрана стальными клыками. Он поднял глаза. Бред! Галлюцинация! Его слишком долго пичкали психотропами. Но видение было слишком реальным. Огромный волк, почти белый в ночном мраке, возвышался над ним. Остистая шерсть стояла дыбом, и с каждой шерстинки сбегала тонкая голубая искра. Это было чудо, в которое он всю жизнь исподволь верил.

Инстинкт жизни и борьбы пробуждается в человеке на краю гибели, и в этот миг происходят чудеса, если они вообще способны происходить. Этот зверь давно звал его по ночам, караулил, подавал голос. А он, тупица, не понимал. Волк лег, положил широколобую голову на вытянутые лапы, потом подполз к Вадиму, лизнул раздавленную капканом руку и, словно предлагая взобраться на спину, вильнул тяжелым, как полено, хвостом. По спине волка скользнул синеватый, слепящий луч. За кустами прогремел выстрел. Вадим заполз на зверя и обхватил его могучую шею.

В траве чиркнули пули, срывая макушки с трав, сбивая листву. Несколько пуль ударило в бетонную ограду. Волк легко, как во сне, перемахнул забор и опустился где-то далеко за оградой базы, позади наполненного дождевой водой рва.

Утопив здоровую руку в серебристой шерсти, Вадим летел над ночью. Зверь несся над землею, высоко зависая в прыжках и лишь чуть касаясь лапами тверди. Волшебный зверь, звездный пес, тотемный символ его народа пришел к нему на помощь в минуту гибели. Вадим был счастлив, как ребенок, такой восторг он испытывал только во сне, когда летал над землею без помощи крыльев. Он пьянел от полета и трезвел от резкого ночного ветра, бьющего в лицо. Вдруг зверь резко затормозил в беге, завертелся, от сотрясения Вадим почти отключился, в висках заныло, как от перегрузки…

Призрачный волк сбросил Вадима, шершаво лизнул в лоб и исчез. Вадим осмотрелся, совсем рядом сквозь высокие заросли крапивы и чертополоха темнела бревенчатым боком изба.

Здоровой рукой он погладил бревна. Это же его изба, где-то рядом за стеной спит мать. Он осмотрелся, шагнул к темному провалу низенькой двери. Когда-то здесь висели его детские веревочные качели. Почему дверь снята с петель? Где мать? Его впервые поразила мертвая тишина. Не горланили петухи, не шелестела солома. Изба казалась выгоревшей изнутри, он осторожно потрогал стену — горький пепел лег на пальцы, в гортани заерзал соленый комок. Дом был мертв.

Он понял, что так и не рассвело, все тот же тающий сумрак и мягкие вкрадчивые тени. Он долго рассматривал вросшие в землю угловые камни. Эти валуны когда-то, еще до Первой мировой, прикатил с озера прадед и сложил над ними окладной венец родовой избы. Он наугад пошел по пыльной дороге, навстречу едва слышным ударам. Так в Кемже бабы колотили белье на реке. У дороги стоял черный дощатый сарай. Вскоре звук разделился, отстоялся, стал глуше, и он различил сухие четкие удары, словно билась кость о кость. Стук доносился из-за притворенных дверей сарая. Вадим отвалил дверь. В темноте ритмично постукивал деревянный ткацкий станок, за ним сидела незнакомая старуха в черном вдовьем платке вроспуск и сосредоточенно стучала кроснами. Он разглядел сухо поджатые губы и крупный костистый нос. Ему показалось даже, что старуха слепа и работает наугад, по привычке. Длинное белое полотно было намотано на шпильку стана. Наверное, она не в себе, успокоил себя Вадим и, не решаясь заговорить со старухой, вышел из сарая. «Уж не смертушка ли то моя ткет саван», — вдруг подумалось ему, но без страха и грусти, даже весело.

Вдоль дороги плыл сумеречный туман. На высоком придорожном валуне сидел человек в светлой рубахе.

— Дема…

Так звал его только отец. Отец погиб в путину, когда было Вадиму лет шесть. И он скорее угадал, чем узнал в молодом светлолицем парне своего отца.

— Ты рано пришел, Дема. Иди, сын, рано тебе.

Вадим опустился на колени. Он не смел притронуться к отцу, опасаясь, что тот окажется мягким и текучим существом снов. Но тот сам погладил его по голове и щеке теплой шершавой ладонью. Он взял руку отца, взглянул в лицо. Отец был точь-в-точь таким, как на молодой фотографии, что висела на бревенчатой стене избы. Глаза молодые, очень светлые, с маленькой точкой зрачка.