Мастер Чэнь - Амалия и Золотой век

– Еще как есть. Генерал спускается вниз, бежит адъютант, шепчет Айку: «Сара спускается». Так вот, кто такая Сара?

От хохота Джин зазвенели хрустальные подвески ближайшей люстры.

– Я не должна знать такие вещи, – прошептала она. – Коды, сигналы… Но все равно знаю. И генерал, что хуже всего, тоже знает.

– Так какая Сара имеется в виду? Тени прошлого?

– Нет… – чуть не подавилась Джин. И наконец выговорила:

– Это Сара Бернар.

– Эта история завершается не так, как вы думали, – сказал мне господин Эшенден.

Мы встретились вчетвером, в самом центре громадного зала «Манила-отеля», и – как это здесь уже не раз на моей памяти случалось – оказались окружены почтительным кольцом пустоты, футов в пять: никто не подходил к нам, в нашу сторону даже не смотрели. Так мы в этой пустоте и сидели, двое напротив двоих. На одном ротановом диванчике, среди подушек – Верт и Эшенден, на другом – мы с Элистером. Между нами был низкий столик, на нем – «Манила Трибьюн», повернутая первой полосой ко мне лицом.

Половину этой полосы занимала фотография.

Остатки снега, скучное административное здание с большими окнами и перед ним, среди луж – вялый, неровный строй солдат с примкнутыми широкими штыками, опущенными параллельно мокрому асфальту. А рядом, уже стройной шеренгой – черные скелеты деревьев без листьев. Другой мир. Холодный, страшный, чужой.

– Вы ведь проходили мимо этого дома, когда работали в Токио? – вполголоса спросил Эшенден.

Ответа Верта я не слышала, кроме слова «генштаб», – я вчитывалась в тесные газетные строки.

Это было вчера, 26 февраля.

Солдат из казарм вывела группа «Кодо-ха», или «Путь империи», молодые офицеры, в основном из первой, столичной дивизии, по званию все – не старше капитана. Этот капитан, по имени Нонака, и был главой заговора.

Дивизию решили почему-то отправить в Маньчжурию, сообщала мне газета, чего не случалось чуть не со времен русской войны, – она уже превратилась было во что-то вроде токийской гвардии. Но вместо того, чтобы подчиниться, тысяча четыреста солдат этой дивизии захватили большую часть правительственного квартала, у самых стен императорского дворца, и начали охоту на высших чиновников государства.

Но не только на них.

Напали на квартиру бывшего премьер-министра и бывшего министра-хранителя императорской печати адмирала Сайто. Он вышел к восставшим, но у порога был взят в пулеметный прицел – разговаривать с ним никто не собирался.

Они вошли в квартиру старика – министра финансов Такахаси, и застрелили его в постели.

Они устроили перестрелку в доме генерального инспектора военного обучения в армии генерала Ватанабэ: он сопротивлялся, но недолго.

Они пришли за камергером, адмиралом Судзуки, тот был ранен, но спасся.

Они искали также князя Сайондзи, престарелого советника императора, и бывшего министра-хранителя императорской печати Макино. Оба были предупреждены и успели покинуть дома в пригородах.

– Генро, – сказала я, ни к кому не обращаясь. – Они охотились за генро. Убивали одного за другим.

– Именно так, – подтвердил господин Эшенден. – Они им здорово мешали, эти умные старики, которые знают цену войне.

– А Фукумото, который уже не профессор? Он-то…

– Ну, эти молодые военные волки не просто охотились на людей, их мишень была – политика. Та самая, которую тут формулировал Фукумото, в том числе. Вы ведь говорите, они с адмиралом встречались и беседовали? Конечно, они знают друг друга и заняты одним делом. Которое очень неприятно этим… лейтенантам. Торговая, культурная экспансия… Это не их. Это долго. Быстрее – силой. Да, а те из генро, кто уцелел, должны благодарить за это вас, дорогая Амалия. Особенно наш с вами друг и подопечный, приверженец христианства. С некоторыми, правда, наши уважаемые японские друзья просто немного не успели – мало было времени, чтобы всех предупредить и защитить.

Я подняла на него глаза.

– Да-да, лейтенант Накамура на допросе все рассказал, – сказал Эшенден. – Думал, наверное, что заговор уже не остановишь, и что мы через день, когда придут вот эти сообщения из Токио, осознаем, что имеем теперь дело не с каким-то там младшим офицером разведки флота, а с одним из новых хозяев страны. Частично он был прав, наши телеграммы отсюда пришли в Токио совсем накануне попытки мятежа, японцы, наверное, долго размышляли – что с ними делать, верить или не очень. Но на всякий случай приняли какие-то меры и кое-что успели. Премьер Кэйсуке Окада уцелел. Сегодня, как сообщили мне из Токио, в город войдут новые военные части. А завтра… Ну, наверное, император издаст приказ, и эти вояки, – он кивнул в сторону фотографии, – побросают оружие. Офицеров перевешают. Солдаты поедут в Маньчжурию. Это у них так делается.

Мы молчали.

– Да, дорогая Амалия, ваша работа дала не тот результат, которого вы ожидали, – наконец признал он. – Ваша оценка была абсолютно точной, но она имела значение для одного века, а вчера наступил другой. Теперь все будет куда хуже.

– Это те, кто хотел большой войны в Китае, и не только там, – сказали мои губы. – Но ведь, вы говорите, теперь они все будут?..

Я почувствовала боком, как усмехнулся Элистер.

– Эти – будут, – подтвердил Эшенден. – Но, похоже, оставшиеся, те, у кого хватило ума не поднимать бунт, получат свою войну. Теперь двор и все прочие хорошо поняли, чего хотят даже те военные, которые не убивают умных стариков в постели. Утешимся тем, что им потребуется какое-то время на подготовку этой самой войны. И тем, что эти волшебные острова – как мы благодаря вам теперь знаем – очень, очень мало волнуют кого бы то ни было в Токио. Пока что. Это значит, что какое-то время на создание армии у вашего генерала и местных обитателей есть. А дальше… Ну, мы посмотрим.

Он пожал плечами.

Я аккуратно положила газету обратно на столик. Здесь был еще мой мир, мой добрый мир, рядом с серым фото стоял желтый цилиндрик – стакан с манговым соком, слабо пахнувшим сладкими духами и чуть-чуть – хвоей; капля неспешно прочерчивала дорожку вниз по его холодной стенке.

Звуки вернулись – стук твердых кожаных подметок по мрамору пола, не очень трезвый смех от пустующей эстрады. И негромкие голоса этих двоих, кто помещался напротив нас с Элистером.

Они сидели на противоположных концах дивана, смотрели друг на друга – чем-то очень похожие, оба остроносые, оба – со сплетенными на коленях длинными тонкими пальцами, и говорили о своем.

– В Шанхай, – пробовал это название на вкус мой бывший, мой недосягаемый, мой не случившийся возлюбленный. – Что ж. Но там же наверняка будет очень, очень много необычайных людей и невероятных историй. Лица, судьбы…

– Ну, для этого-то никакого Шанхая не нужно, – возражал ему господин Эшенден. – По крайней мере нам с вами. Истории мы умеем создавать из чего угодно, надо просто иметь хороший глаз.

«Боже мой, о чем они говорят?» – подумала я.

– Вы правы. А например? – поднял изломанную бровь господин Верт. – Вот сейчас и здесь. Что подсказывает вам сейчас ваш хороший глаз?

– Сейчас… – расслабленно окинул взглядом зал Эшенден. – Да вот хоть этот. Ну-ка, что скажете?

– Этот? – с веселым удивлением охотника сказал после паузы господин Верт. – А ведь вы правы. Он великолепен. А его история – ну допустим…

Филиппинский юноша с кожей шоколадного оттенка замер, чуть вытянувшись, слева от нас – там, где был бар. Собственно, я знала его, поскольку знала уже в лицо и по имени всех служащих отеля, кроме загадочной невидимой Элли. Джим – конечно, это Джим. Тот самый, который всегда во всем виноват. Который увидел Лолу и растаял.

Он скрестил руки на груди, посверкивая золотыми пуговицами на обшлагах форменной курточки. Он смотрел невидящими глазами через стекла входной двери отеля туда, где за листьями пальм, знал он, дрожало море – зыбким белым золотом под невыносимым, беспощадным солнцем полудня. Его лицо со вздернутым подбородком застыло, я видела в нем бешенство Эдди, грусть отца Артуро, гневную гордость дона Мануэля, и все сразу одновременно.

– Ну, это же так просто, – вполголоса пропел господин Верт. – Он хотел бы быть пиратом, этот ваш задумчивый юноша. И не просто пиратом. Капитаном.

– Но не в наше же время, – с легким раздражением напомнил ему Эшенден. – Давайте все-таки проявим немного реализма.

– Я сказал – он хотел бы, – упрекнул его Верт. – Хотеть и стать – не одно и то же, не правда ли? В этом-то и есть драма. В этом и есть та самая история, о которой вы…

От бара прозвенел звонок. Джим дернулся, взгляд его с трудом оторвался от незримого моря. Привычно растянув губы в улыбке и от этого сразу став другим, он бросился на звук, чуть не споткнувшись по дороге.

Мы все засмеялись одновременно. Джим успел оглянуться на наш смех и улыбнуться нам отдельно – на всякий случай.

– А знаете, дорогой мой друг, – сказал господин Эшенден, – сейчас мне кажется, что леди Амалия с ее безумным концертом была куда более права, чем можно было подумать. И если мы хоть что-то хорошее в этом мире делаем, если после нас хоть что-то останется, так это не то, что мы сейчас думаем, а вот такие – пусть абсолютно несущественные… как их назвать?.. Истории? Или…