Ирина Мельникова - Агент сыскной полиции

– Прошка! – выкрикнул, бледнея, Тартищев и бросился к окну.

Агенты бросились следом, но увидели лишь спину Прохора, изо всех сил нахлестывающего гнедого жеребца. По украшенному медными бляшками седлу Алексей сразу же узнал его, потому что видел еще совсем недавно под начальником охранного отделения. Месяц назад Ольховский взял приз губернатора на скачках по случаю открытия сезона на ипподроме.

Два казака конвойной команды, матерясь, взобрались на лошадей, но третий их товарищ, встав на колено, прицелился и снова выстрелил вдогонку Прохору. Тот, дико взвизгнув, завалился на левый бок, повиснув с лошади вниз головой.

– Попал, попал! – радостно загалдели казаки и вернулись на землю. Разинув рты, они наблюдали за продолжавшей мчаться лошадью, видно, надеялись, что она вот-вот остановится или сбросит мертвого Прохора...

Но «мертвец» вдруг как-то по-особому извернулся, взвизгнул еще громче и вновь оказался в седле, а лошадь, вытянув вперед голову, помчалась быстрее, чем прежде. Мгновение, и Прошка направил ее на Московскую улицу, откуда с полверсты всего до тайги! А там ищи-свищи беглеца хоть до морковкиных заговен, особенно если тайга ему мать родная!

Тартищев с ожесточением впечатал кулак в подоконник, зашипел от боли и только тут увидел Ольховского. Бронислав Карлович, склонившись к колонке, обмывал окровавленное лицо струей холодной воды. Конвойные все ж взгромоздились на своих лошадей и, увидев в окне разъяренного Тартищева, дружно гаркнули:

– Что прикажете, вашсиясь!

Тартищев, задохнувшись от гнева, только махнул рукой и отошел от окна.

– Слизка!.. – едва выговорил он от бешенства. – Джигит, мать его! – И вдруг рявкнул на опешивших агентов: – Догнать мерзавца! Шкуру спущу... – И не менее яростно приказал: – Седлать лошадей!

Через мгновение Алексея и Ивана словно ветром сдуло из арестантской.

Все оставшиеся полдня, всю короткую июньскую ночь и все утро следующего дня жандармы и полицейские прочесывали близлежащую от Североеланска тайгу, но Прошки и след простыл. Наконец решили устроить короткий передых. Лямпе, Тартищев и бледный, с перевязанной головой и измученным лицом Ольховский встретились на поляне в трех верстах от рудника «Благодатный». Дальше была лишь деревня староверов, а затем горы... Там Прошке делать нечего, там ему гибель...

– Думаю, искать его надо где-то возле «Благодатного». – Лямпе обвел хмурым взглядом собравшихся. Задрав накомарник на лоб, он с ожесточением хлопнул себя по щеке, сгоняя надоедливую и кусачую мошку. Но она вновь облепила лицо, и жандарм, чертыхнувшись, вернул накомарник на прежнее место.

– Он столько лет прожил в этих местах, – продолжал Лямпе свою мысль, – небось все тропки и дорожки, как «Отче наш», помнит. И наверняка свои люди остались... Прохор непременно сюда рванул, больше некуда!

– Свои люди! – похолодел Тартищев и внезапно осевшим голосом проговорил: – Айда к заимке! – И пояснил: – Неподалеку от «Благодатного» есть заимка его владелицы Анастасии Синицыной, дочери Василия Лабазникова и названой сестры Прохора...

– Вы, Федор Михайлович, полагаете, что... – осторожно справился Ольховский.

– Ничего я не полагаю, – довольно резко перебил его Тартищев, – только Анастасия Васильевна – единственный человек в мире, которого он когда-то любил, и, возможно, рассчитывает, что она окажет ему помощь... Или сделает это силой, если мы не успеем вовремя!

Не дожидаясь ответа, Федор Михайлович огрел своего жеребца нагайкой и, не разбирая дороги, помчался сквозь кусты к временному лагерю на берегу озера. Здесь, обрадовавшись короткой передышке, несколько десятков полицейских и жандармов завтракали прихваченной из дому нехитрой снедью, курили, а некоторые, самые отчаянные, несмотря на утреннюю прохладу, вовсю плескались в озере.

– Становись! – гаркнул во всю силу своих легких унтер-офицер, отличившийся при взятии Прохора и первый заметивший скачущего во весь опор Тартищева.

– Кончай волынку! – И во второй раз еще громче. – Стааа-нновись!

Полицейские, одергиваясь и сметая крошки с усов и бород, принялись строиться в шеренгу. Тартищев миновал их на полном скаку и остановил лошадь рядом с группой верховых.

– Корнеев! – окликнул он одного из них и натянул поводья, отчего жеребец задрал голову и заплясал на месте. – Оставляю тебя вместо себя! Прочесать всю тайгу вокруг «Благодатного»! Под каждый камень заглянуть! Под каждый выворотень!

– А если он в пещерах прячется? – почесал в затылке Корнеев.

– Мне тебя учить, как из пещеры выкуривать? Дымари запали, а чтоб дым почернее да погуще был, сырых дровец подбрось! Если и затаился где варнак, обязательно выскочит свежего воздуха глотнуть. Но не думаю, что он в темноту полезет, без света, да с культяпкой своей. – Тартищев посмотрел на Алексея и Ивана, держащих в поводу лошадей. – Вы – со мной! Проверим заимку Синицыной. – И уже тише, не для всех, добавил: – Кабы он туда не ломанул. Место, судя по всему, глухое, затаиться, плевое дело! Одно меня беспокоит... – Он не договорил и махнул рукой: дескать, пошли!

Лошади рванули с места в карьер. Лямпе проводил всадников взглядом и процедил сквозь зубы:

– Опять Федор Михайлович поперед батьки успеть хочет! Придется обломать ему рога. – И посмотрел на Ольховского. – Давайте, Бронислав Карлович, разделимся. Вы со своими орлами обследуете деревню староверов, только осторожнее, никаких конфликтов со старцем! Сразу объясните, что не за рекрутами приехали, а беглого каторжника ищем! А я за Тартищевым присмотрю, чтоб выше головы не прыгнул!

– Я Сипаева должен самолично взять, – произнес хрипло Ольховский. – Я этого мерзавца за ребра подвешу... – Он задохнулся от гнева и яростно потряс зажатой в кулаке нагайкой. – Чтоб меня... боевого офицера... который... под Плевной, мордой о мостовую! Как щенка... – Он вскочил на лошадь. – Мне это седло самолично генерал Скобелев вручил, когда мои молодцы Анвер-пашу схватили, а эта рвань меня... из него... вышиб... Сволочь! – Он вновь потряс плеткой и выругался.

– Успокойтесь, – Лямпе покачал участливо головой, – не принимайте близко к сердцу. Никто вас не винит. Кто ж знал, что калека, с одной ногой, а таким резвым окажется. Говорят, в молодости ему по всей округе равных не было в джигитовке. Бывалых казаков позади оставлял.

– Что мне, легче от этого? Загонит жеребца, скотина, как есть загонит! – Ольховский с тоской посмотрел на штаб-офицера. – Вы что, не помните, во сколько мне Гордец обошелся? А седлу вообще цены нет... Нет, всенепременно я должен этого негодяя схватить!

– Вот и схватите, – произнес Лямпе и нахмурился, – в деревне у староверов. Но снова предупреждаю, никаких эксцессов!

– Слушаюсь, господин штаб-офицер! – взял под козырек Ольховский. – Только не обессудьте, Александр Георгиевич, если мои ребята поучат его маленько.

– Поучи, но не до смерти, – усмехнулся Лямпе и тоже приложил ладонь к виску. – Удачи!

– Удачи! – эхом отозвался Ольховский.

И всадники, пришпорив коней, поскакали в разные стороны.

Широкий двор. По зеленой траве ходят куры и суетятся желтые комочки – цыплята. На заборе сидит серая кошка и блаженно щурится, только кончик хвоста в нетерпении изгибается и выдает хозяйку с головой. Ждет-поджидает момента хитрая бестия, чтоб притупилась бдительность у наседки... А в загоне за домом свободно разгуливают лошади, и одна из них определенно та самая, что принадлежит вдове – серая, в яблоках. За деревянной решеткой под старыми березами – пышные кусты отцветшей сирени. Сквозь них проглядывает ажурная стена беседки, увитая конским каштаном.

Тихо, спокойно вокруг, только пару раз послышались вдруг из-за дома воинственные женские крики, после которых кошка, лениво потянувшись, спрыгнула с забора и ушла в дом. И тут же ее место заняла серая ворона – тоже большая охотница до шустрой птичьей детворы.

Сам дом, сложенный из вековой лиственницы и крытый кедровой плахой, смотрел на мир шестью окнами, одно из которых было открыто, и ветер парусил длинные кружевные занавески, то выбрасывая их наружу, то втягивая обратно.

– Вот так заимочка! – протянул озадаченно Вавилов, когда с полчаса назад они с Алексеем залегли в отведенном Тартищевым месте. – Полк гусар поместится, да еще место останется. – Повозившись под боком у Алексея, он наконец принял самое удобное положение: лег на живот, а локтями уперся в землю. Затем обвел двор взглядом и с недоумением в голосе произнес: – Что-то уж тихо больно! Как вымерли все! А чтоб такую домину обиходить, сколько прислуги потребуется. Кухарка, конюх...

– Дворник, – шепотом добавил Алексей, – кучер, птичница, Малаша... Да, десяток человек, не меньше, только где они все?

И словно в ответ на его слова появился на крыльце ражий детина в красной рубахе в распояску, босиком, с нечесаной головой и бородой. Он поскреб в лохматом затылке, потянулся и побежал за дом. Вслед за ним выглянула небольшого роста, худенькая простоволосая девочка в длинной юбке и цветастой кофте, с хворостиной в руках. Она замахнулась на ворону и что-то сердито крикнула. Ворона нехотя снялась с забора и перелетела на березу. Девочка погрозила ей кулаком и резво помчалась через двор к небольшой сараюшке, притулившейся к забору неподалеку от того места, где лежали в дозоре Алексей и Иван Вавилов.