Андрей Воронин - Ведьма Черного озера

— Ну вздор и вздор, — упрямо повторила Аграфена Антоновна. — Какой еще волк? Откуда в княжеском парке взяться волку?

— Я тоже был слегка удивлен, — согласился Юсупов, — но расспросить волка, как он посмел проникнуть в парк княжны Вязмитиновой, мне было как-то недосуг. И потом, за минувшую зиму эти серые мерзавцы изрядно расплодились и обнаглели, совершенно утратив свойственный им страх перед человеком.

Аграфена Антоновна окинула его откровенно презрительным взглядом, в котором было столько превосходства, что Юсупову стало не по себе.

— Герой, — сказала княгиня. — Спас, значит, беззащитную девицу и теперь ждешь награды за свой подвиг... Ну-ну. Полагаю, долго ждать не придется. Княжна в деда пошла, а тот тянуть не любил, так что награда твоя тебя вот-вот отыщет. Только вряд ли ты, голубь, награде этой обрадуешься. Пожалуй, взвоешь почище того волка.

— Что-то я вас, сударыня, никак не пойму, — осторожно сказал Юсупов. — К чему это вы клоните? Пугать меня изволите? Так это пустые хлопоты. Пуганый я, ваше сиятельство, и притом изрядно пуганый. О какой награде вы все время толкуете?

— О петле, голубь, о петле, — почти пропела Аграфена Антоновна. — Хочешь, чтобы я ушла? Сие сделать будет нетрудно и даже весьма приятно, особенно как подумаю о том, что тебя ожидает. Стрелял-то, небось, из трости своей знаменитой?

— Право, не вижу, какое это может иметь значение. Ну, предположим, из трости, и что с того? Оружие, конечно, необычное, и открывать его секрет перед княжною мне не хотелось. Признаться, я собирался встретить серого саблей, но тут княжна очень некстати упала в обморок...

— И прямо к тебе на руки, — перебила его княгиня, — так что выбор у тебя остался маленький: либо стрелять, либо погибать от волчьих зубов. Так ли?

— Почти. Вы упустили еще одну возможность: я мог, к примеру, бросить волку княжну, а потом зарубить его саблей. Но, поскольку выгоды от смерти княжны ни мне, ни вам нет никакой, пришлось стрелять, и именно из трости, поскольку пистолета при мне не оказалось.

— Ну вот и все, — с удовлетворением заключила Аграфена Антоновна. — Вот ты и попался, голубок. Удивляюсь только, почему это ты до сих пор не в кандалах. Напуганное дитя, говоришь? Это ты — дитя неразумное! В Бухвостова графа ты из трости стрелял? Из трости. Аполлона моего Игнатьевича тоже из трости порешил? Из нее, не отпирайся! Огинского, небось, тоже, но про него мне ничего неведомо, да и неважно это. А теперь, значит, подвиг совершил, волка свалил, и тоже из трости! Ай, молодец! Подарили дитяти игрушку, а он и рад. Волк-то, небось, так там, на лужайке, и остался?

— Натурально, мадам, — сказал Юсупов. — И что с того?

— А то, голубь ты мой безмозглый, что пулька, коей ты Бухвостова на тот свет отправил, у княжны Вязмитиновой на шее висит, на цепочке серебряной. Та пуля, которую ты в муженька моего всадил, тоже у нее хранится, а теперь ты своею собственной рукой ей третью пульку подарил — для сравнения, чтобы сомнения развеять. Вот славно-то!

— Пустое, — сказал Юсупов, но сказал как-то настороженно, без прежней самоуверенности. — Мало ли на свете пуль?

— Таких, какими ты стреляешь, — мало.

Осененный внезапной догадкой, Юсупов с глухим проклятьем метнулся к кровати, вытащил из-под нее сумку, трясущимися руками расстегнул ремни и вынул оттуда холщовый мешочек с пулями. Выкатив несколько штук на ладонь, он стал по одной брать пули двумя пальцами и внимательно осматривать их со всех сторон. Все они имели один и тот же характерный изъян — извилистую бороздку, похожую на след, проеденный в шляпке гриба слизняком.

— О, дьявол! — вскричал Юсупов, швыряя мешочек и пули в угол. Свинцовый горох с веселым стуком запрыгал по полу, закатываясь во все углы и щели. — Действительно, стрелять такими пулями — это все равно что всякий раз писать на лбу убитого свое имя. Надо же, никогда не обращал на эту чепуху внимания. Но какова девчонка! Кто бы мог подумать, что под столь невинной и прекрасной оболочкой скрывается ум, исполненный самого изощренного коварства! Признаться, сударыня, вы меня изрядно удивили.

— Напугала, — не скрывая своего торжества, поправила княгиня.

— Ну, напугали, чего греха таить. Экая вышла глупость... Нет, надо же, какая глупость! Такой вздор, и тем не менее это в корне меняет дело. Я думал, что в запасе у меня целая неделя времени, и полагал, что опасаться мне следует единственно вас, княгиня. Теперь же я испытываю такое чувство, будто мир в одночасье перевернулся вверх тормашками у меня на глазах и мне надобно учиться ходить на голове... Вот что, сударыня. Вы говорили, что согласны и далее со мною сотрудничать?

— На определенных условиях, — напомнила княгиня.

— О, разумеется. Вы ведь говорите о деньгах, не так ли?

— А вы о чем?

— Оставьте, сударыня; ваши колкости сейчас ни к чему. Деньги есть, но взять их непросто. Найдется ли среди ваших дворовых несколько крепких мужиков, коими вам не жалко пожертвовать? Надобно сделать одну работу, довольно тяжелую и, главное, секретную. Речь идет о том, чтобы под покровом ночи совершить вылазку на Черное озеро и тайно добыть то, что лежит на его дне. Я укажу место, вы дадите людей. От людей этих после придется избавиться, но добыча с лихвой покроет этот мизерный убыток.

— То-то, — сказала княгиня. — Гляди, как ты запел! Выходит, знаешь, зачем Огинский-то возле озера отирался?

— Я знал это всегда, сударыня. Более того, я прибыл сюда вовсе не ради княжны, а именно ради того, что лежит на дне Черного озера. Там, сударыня, затонули две повозки, битком набитые золотом, каменьями и иными ценностями, стоимость коих исчисляется десятками, а может быть, и сотнями тысяч. Если вы поможете мне их достать, я готов разделить добычу поровну, не глядя — повозку вам, повозку мне.

— Какая щедрость! — голосом, полным сарказма, воскликнула княгиня. — Подумать только, целая повозка золота! С чего это ты вдруг передумал?

— Буду с вами откровенен, сударыня, — сказал Юсупов, от внимания коего не укрылся жадный огонек, вспыхнувший в глазах Аграфены Антоновны при упоминании о золоте. — Через неделю, самое позднее — через полторы сюда должны прибыть мои молодцы. Будь они у меня под рукою, поверьте, я ни за что не стал бы с вами делиться. Но их нет, и времени, чтобы их дождаться, нет тоже — его украла эта коварная бестия, княжна Вязмитинова.

— Что бестия, то бестия, — с кривой улыбкой согласилась княгиня. — И что же, ты думаешь, что эта бестия будет сидеть сложа ручки и смотреть, как мы вытаскиваем из расположенного на ее земле озера груды золота?

— Сложа ручки, говорите? А что, это мысль. Вот именно, сложа ручки. Только не сидеть, а лежать. Полагаю, мне придется нанести княжне еще один, последний визит и оставить на память о нашем знакомстве еще одну пулю — просто для ровного счета. Ну что, сударыня, по рукам?

— По рукам, — согласилась княгиня таким тоном, как будто речь шла не об убийстве, а о мелкой покупке.

— Старая ворона, — пробормотал Юсупов, когда за княгиней закрылась дверь. — Однако как она меня нашла?

Взяв с табурета бутылку, на дне которой плескалось еще с полстакана вина, он подошел к окну и, прижавшись щекою к стеклу, выглянул наружу. У ворот постоялого двора стоял крытый экипаж, верх которого мокро поблескивал от дождя. Княгиня, подобрав юбки, как раз садилась в карету, когда к ней, скользя по грязи, подбежал какой-то невзрачный человечишка с редкой козлиной бородкой. Юсупову показалось, что он где-то видел этого человека, и притом не единожды, но где именно, припомнить не смог. Ему казалось, что это бледное, болезненно худое лицо мелькало в толпе едва ли не всякий раз, как он выходил на улицу. Впрочем, это могло ему просто чудиться: после войны вокруг появилось очень много таких вот бледных, изможденных, покрытых кустистой растительностью лиц.

Человек перебросился с княгиней парой слов, а затем вскочил на запятки кареты. Кучер хлестнул худую деревенскую клячу по костлявому крупу, и экипаж медленно, с натугой тронулся, вскоре скрывшись за углом улицы. Юсупов допил вино, подумал, не заказать ли еще бутылку, но решил не увлекаться и стал одеваться с тщательностью кавалера, собирающегося на свидание к предмету своих воздыханий.

Граф Петр Львович Шелепов, полковник и кавалер многих орденов, трясся на волосяных подушках наемного экипажа, слушая, как хлюпает под лошадиными копытами жидкая грязь и барабанит по кожаному верху коляски нудный осенний дождь. По обе стороны тракта расстилались подернутые серой дождливой мглой убранные поля, изредка оживляемые по-осеннему желтевшими перелесками и скоплениями крестьянских домишек. Время от времени в поле зрения показывались купола деревенской церквушки, и тогда Петр Львович набожно осенял себя крестным знамением, как и полагается православному христианину, чтобы затем снова впасть в тревожную и тоскливую полудрему — неизменную спутницу любого путешествия по бескрайним просторам матушки-России. Да и что еще делать в пути? Копыта чавкают по грязи, дождь сеется, кучер погоняет ленивых лошаденок, и колеса вертятся, версту за верстой наматывая на себя никем не считанные версты...