Курт Ауст - Второй после Бога

Помощник судьи был настроен скептически.

– На кой черт ему прятаться в этой пещере? – спросил он.

– Может быть, вы и правы, – отозвался Томас и огляделся в поисках плаща. – Но, с другой стороны, все это дело весьма абсурдно. Я имею в виду, зачем ему таскать с собой какого-то старого, еле живого работника.

В это время кто-то снаружи подошел к двери и постучал. Это был хозяин Брома и его работник.

– Все лошади на месте, – сказал он мне, и я объяснил Томасу, что я разбудил хозяина Брома, чтобы узнать, не слышал ли он чего-нибудь о краже лошадей по соседству.

– Значит, они вдвоем едут на одной лошади, так им далеко не уехать, – уверенно сказал я. – Я сейчас же отправляюсь на остров. Поспею туда еще до рассвета.

– У нас есть какое-нибудь оружие? – спросил Томас. Хозяин Хорттена кивнул и тут же принес собственное ружье, пистолет и шпагу. У помощника судьи его шпага была при себе, и пистолет тоже.

– Хорошо, – сказал Томас. – Отправляемся прямо сейчас. Петтер, ты сумеешь в темноте найти дорогу?

Я кивнул. При необходимости я мог бы найти эту дорогу даже с завязанными глазами. А тут дело касалось Сигварта.

– Как думаешь, он имел в виду Сигварта, когда говорил, что кто-то должен умереть? – крикнул я Томасу. Мы проехали мимо усадьбы арендатора у Олебаккен и, свернув на север, поехали вдоль берега. Ветер усилился, стал штормовым и с северо-запада дул нам в лицо. Плащи взлетали у нас за спинами, как куры, гонимые лисицей, приходилось их придерживать руками.

– Ничего я не думаю! – крикнул в ответ Томас. – Я уже ничего не понимаю.

Неожиданно я вспомнил, что несколько минут назад, в гневе и отчаянии из-за пропажи Сигварта, крикнул Томасу: “Заткнись!” Мне стало стыдно, и я хотел извиниться, но темнота и ветер помешали мне это сделать. Нужно было подождать более удобного случая.

Когда мы добрались до Драгсунда, я уже продрог до костей, волны в белых шапках не предвещали добра. По мелким проливам мы на лошадях вброд перебрались на Лёвёйен. Вскоре зарядил дождь. Я надвинул шляпу на лоб, заметил слева от нас очертания церкви и поехал дальше, по узкой тропинке через лес. Остров Лёвёйен представляет собой две горы, маленькую и большую, последняя занимает почти весь остров, между ними через весь остров вьется тропинка. Пещера, к которой мы направлялись, выходит прямо в море, и нам следовало обогнуть большую гору с запада, чтобы подъехать к бухте – той, которой в старые времена дали имя Сына Божьего, – и к Пещере разбойников. Пока мы ехали по ущелью, где ветер уже не имел той силы, я напряженно вглядывался в темноту. Ветер злобно выл над нашими головами, словно сердился на то, что мы укрылись от него в ущелье. Но для нас это была только небольшая передышка, потому что вскоре тропинка спустилась к воде, деревья расступились и отдали нас на волю ветра. Дождь перестал, но мы были мокрые и продрогшие.

– Лошадей придется оставить здесь, дальше им не пройти! – крикнул я Томасу. Он передал это остальным. К нам подъехали хозяева Хорттена и Брома, и я предложил идти вдоль кромки воды – тогда, как только рассветет, мы увидим пещеру. Олав подтвердил, что они с юнкером шли как раз этой дорогой. Должно быть, негодяй считал, что это единственный путь, решили мы. Но хозяин Хорттена заявил, что не такой юнкер дурак, чтобы самостоятельно не найти тропинку через гору, и он не допустит, чтобы у этого подлеца была хоть какая-то возможность бежать, проревел он. Кончилось тем, что хозяин Хорттена и помощник судьи залегли в укрытие в конце тропы, чтобы отрезать юнкеру путь к отступлению.

– Здесь спрятана лошадь! – неожиданно сквозь рев бури крикнул хозяин Брома и скрылся за деревьями. Вскоре он вернулся с серым в яблоках жеребцом, который выглядел полуживым от голода и усталости. Мы привязали его к другим лошадям в маленьком распадке, куда не доставал ветер, и пошли дальше.

Желтый край полной луны помогал нам не сбиться с пути, но вот он скрылся за горизонтом, унеся с собой последний свет. Я успел увидеть пролетевшую мимо белую неясыть и облака, быстро несущиеся над нашими головами, потом всем завладела ночь, залепив, точно смола, наши веки. Наступил черный час перед рассветом.

Я вспомнил, что Сигварт однажды сказал, будто белые неясыти предвещают смерть.

– Придется подождать! – крикнул я и с отчаянием огляделся, но ничего не увидел. – Слишком темно.

Хозяин Брома ответил мне, что он захватил с собой несколько факелов. Я поблагодарил его.

И мы стали осторожно пробираться вдоль кромки воды с факелами в руках. Через некоторое время скалы отступили и местность как будто выровнялась – мы миновали самый трудный участок пути. Подобно огромному светлячку мы ползли через лес и пересекли последнюю часть острова.

Добравшись до Бухты Иисуса, мы погасили факелы, чтобы юнкер нас не обнаружил, и спустились к самой воде. Вода была выше обычного, пенистые волны, как невысокие призраки, с ревом обрушивались на берег, в своем гневе они дотягивались почти до деревьев. Мы нашли скалу, которая хоть как-то укрыла нас от ветра, и сели, прижавшись друг к другу, чтобы сохранить тепло.

Я смотрел в ту сторону, где, по моему мнению, когда рассветет, мы увидим Пещеру Разбойников, и ощущал только холод и усталость, голову теснили дурные мысли. “Зачем юнкеру Стигу понадобился Сигварт? – спрашивал я себя. – Что он сделал? Найдем ли мы их в пещере, или я повел всех по неверному следу, как было с моей безумной идеей с париком? Что я вообще за человек, если все это устроил? Неудачник и путаник, который всем приносит несчастье? Бог выпустил меня из своих рук, предоставил идти своими путями, потому что я забыл о Нем, перестал молиться Ему и спрашивать у Него совета. Даже когда я сидел в узилище и душа моя была в полном отчаянии, даже тогда уста мои не произнесли Его имени, не попросили Его сжалиться надо мною и послать мне утешение. Я не помнил о Нем тогда, когда Он был мне особенно нужен. Может, уже слишком поздно, может, Он уже отвернулся от меня навсегда?”

Глаза мои, устремленные на черное небо, не находили ни света, ни ответа, я чувствовал только соленые капли, летевшие с моря мне в лицо. Непослушные пальцы зашевелились и сами собой сложились для тихой молитвы: Господи Боже мой, сущий на небесах! Возьми меня грешника из грешников, упавшего в темноту, где я уже не вижу Тебя, но борюсь, чтобы выбраться оттуда. Услышь мою молитву, о, Господи…

– Глубокомысленное глубокомыслие кажется еще более глубокомысленным благодаря методам, к которым прибегают схоласты.

– Что?! – Я с трудом повернулся и увидел Томаса. Его мокрое лицо ухмылялось.

– Так говорил Эразм Роттердамский! – крикнул он мне. – Эразм не слишком жаловал теологов, считал, что они готовы все превратить в тему для дискуссий и неразрешимые проблемы. А что он говорил о спорах вокруг крещения! Примерно это звучит так: Апостолы многих окрестили, но ни разу не обмолвились ни единым словом о том, какова формальная, материальная, действующая и конечная причина крещения и в чем состоит его изгладимый и неизгладимый характер. Хе-хе! Изгладимый и неизгладимый характер, ты только подумай! Можно сказать, что теологи помимо всей той чуши, что они несут, обладают еще и впечатляющей фантазией. Вспомни все их глубокомысленные идеи, за которые мы должны быть им благодарны. Такие идеи не приходили в головы даже апостолам. Я думаю, что лозунг теологов звучит так: “Все, что не является проблемой, должно ею стать!”

Что, интересно, происходит сейчас в голове Томаса? Мы сидим в засаде, подстерегаем убийцу, который к тому же похитил моего лучшего друга…

– А еще Эразм сказал, что они так красочно и живо описали нам ад, словно сами провели там долгие годы!.. – прокричал он мне в ухо.

Я сделал вид, что не слышу. Уставился в землю между ногами и хотел продолжать молитву, мой разговор с Богом, хотел выяснить с Ним отношения, чтобы я мог опять надеяться на Его поддержку… однако что-то вдруг сбило мои мысли, картины чистилища, пылающий адский огонь… женщина, охваченная пламенем… Мне пришлось протереть глаза, и я подумал, что огонь часто связан со злом, например, огонь в жилище дьявола, ибо он – дело рук Сатаны. Ну, а свет? Свет от Бога, свет ведет нас через темноту, светит нам в фонаре, на столе в лампе темными осенними вечерами, или огонь в очаге, на котором мы готовим пищу, или в печи, которая нас согревает. Может ли быть, что в мире существуют два разных огня, добрый и злой? Или в свете Божием прячется Дьявол, и всегда ли всюду присутствует Бог, в том числе и в аду Дьявола?

В висках у меня стучало, в груди шевельнулось удушье.

У меня за спиной Томас переменил положение и заворчал, жалуясь на холод. Глубокомысленное глубокомыслие, подумал я, скривившись. И услышал слова Томаса о том, что непригодная система мышления рождает только чувство вины и бессилье. Я поднял глаза.

Незаметно посветлело, и я уже мог разглядеть что-то большое на другом берегу бухты.