Борис Акунин - Алтын-Толобас

– И снова начнется религиозная война, как после Лютера? – спросил Корнелиус. – Одни будут убивать во имя веры, а другие во имя разума? В нашем роду хорошо помнят Реформацию – она расколола фон Дорнов на две половины, одна из которых истребила другую… Нет, герр Вальзер, нельзя подвергать души такому испытанию. – Капитан постепенно говорил все быстрей, все громче. – Мир несовершенен и жесток, но таким он стал естественным образом, никто его не принуждал и не подталкивал. Пусть уж всё будет, как будет. Если вы правы, и Бог человеку не нужен, то пусть люди додумаются до этого сами, без вашего Иуды, который все равно был и остается подлым предателем, какими бы помыслами он там ни руководствовался… Только я думаю, что Бог будет нужен всегда. Потому что Бог – это надежда, а надежда сильнее и светлее разума. И Иисус тоже будет нужен! Тут ведь дело не в том, кем он был на самом деле, что делал или чего не делал… Я не умею вам этого объяснить, но я чувствую, знаю: без Иисуса нельзя. Вы добрый и умный человек, как же вы этого не понимаете? Фон Дорн решительно тряхнул головой. – Простите меня, мой уважаемый друг, но я не допущу, чтобы ваш план осуществился.

– Не допущу? – прищурился Вальзер. – Не допущу?

– Отдайте мне Замолея. Я… нет, не уничтожу его, потому что, если уж эта книга просуществовала столько веков, значит, так угодно Господу. Но я спрячу ее в тайник – такой потаенный, что никто ее там не сыщет без явного промысла Божия. И не пытайтесь отговорить меня, это не поможет. – Теперь Корнелиус говорил уже не горячо, а спокойно – откуда-то на капитана снизошла твердая, неколебимая уверенность. – Вы будете взывать к моему рассудку, а я принял решение сердцем.

Аптекарь опустил голову и закрыл глаза. Умолк. Корнелиус терпеливо ждал.

Наконец – через четверть часа, а может быть, молчание продолжалось и дольше – Вальзер с тяжелым вздохом молвил:

– Что ж, мой честный друг. Возможно, в таком деле и вправду следует прислушиваться не к зову разума, а к голосу чувства. Я сокрушен и раздавлен тем, что не смог убедить в своей правоте даже вас, человека умного и благожелательного. В конце концов, вы лишь повторяете мои собственные сомнения. Я хотел испытать на вас, готово ли человечество воспринять идею мира без Бога. Теперь вижу, что не готово. Что ж, пусть Книга ждет своего часа. А мы… Мы с вами уедем отсюда. Стройте свой чудесный замок и отведите там комнату для меня. Я принимаю ваше щедрое предложение.

* * *

Здесь и у мушкетера на глазах выступили слезы – по правде сказать, он готовился к долгому, мучительному препирательству и уже заранее укреплял сердце, чтобы не поддаться.

– Вы благороднейший из людей, герр Вальзер, – с чувством воскликнул капитан. – Я знаю, сколь многим вы жертвуете – мечтой, жизненной целью, великим замыслом. Но у вас хватило мудрости понять, что, желая облагодетельствовать людей, вы подвергнете их смертельной опасности. Знаете что? – Растроганный Корнелиус кивнул на открытую крышку алтын-толобаса. – В возмещение за вашу книгу забирайте-ка половину моей доли. Это будет только справедливо.

Аптекарь рассеянно улыбнулся, видно, еще не оторвавшись мыслями от своего величественного и безумного прожекта.

– Благодарю вас. Мне достанет одного Аристотеля – тем более что вы, кажется, не очень-то дорожите этой бедной рукописью… Что ж, милый Корнелиус, теперь можно и выпить. За крушение великих замыслов и за мудрое бездействие.

Фон Дорн охотно поднял кружку. Вино оказалось густым и терпким, с привкусом смолы, дубовой бочки и каких-то трав.

– А вы что же? – спросил капитан, видя, что Вальзер еще не выпил. До дна. Или, как говорят московиты, do nogtja – чтоб потом подставить ноготь, и на него стекла одна-единственная капля. Этот самый ноготь русских и губит, но вы ведь от одной кружки доброго вина не сопьетесь?

Капитан засмеялся собственной шутке и, взяв кружку аптекаря за донышко, проследил, чтобы тот выпил до конца.

– Ну-ка, давайте ноготь.

Задыхаясь, Вальзер опрокинул кружку на подставленный большой палец. Вытекла не капля, а целый ручеек, но для книжного червя и это было неплохо.

– Я… Я не привык… столько… пить. – Аптекарь хватал ртом воздух. Его рука судорожно зашарила в кармане, выудила оттуда стеклянный пузырек с жидкостью лилового цвета. – Это желудочный эликсир…

Он осушил пузырек до половины, спрятал его обратно и вытер рукавом вспотевший лоб.

Корнелиусу тоже стало жарко. Кипрское, как и подобает благородному вину, ударило не в голову, а в ноги. Он покачнулся, – Вы что-то бледны, – сказал аптекарь. – Еще бы – столько перенесли за последние сутки. Садитесь.

Он пододвинул стул, и фон Дорн, поблагодарив, сел. Локтем оперся об стол. Похоже, усталость и в самом деле брала свое: оловянная тяжесть, накапливаясь, медленно ползла от ступней вверх.

Странно смотрел на капитана Вальзер – не то со страхом, не то с состраданием.

– Попробуйте-ка подняться, – сказал он вдруг. Корнелиус удивился. Оперся рукой, попытался встать, но ноги были как не свои.

– Что со мной? – пробормотал фон Дорн, остолбенело глядя на вышедшие из повиновения колени.

– Это действие яда, мой бедный друг, – грустно сказал Вальзер. – К моему глубокому сожалению, вы не оставили мне выбора. Я вновь, как и в начале нашей дружбы, подверг вас испытанию, но на сей раз вы его не прошли. В тот раз я проверял вас на верность, сегодня – на зрелость. Увы, мой добрый капитан, вы – дитя не света, а тьмы. Ваш скованный разум пребывает во мраке. Ничего, Книга поможет рассеять темноту. Я исполню свой план, только без вашей помощи. Пускай я погибну, уничтоженный фанатиками или сожженный на костре, но благодаря мне человечество сделает первый шаг к освобождению от пут.

– Вы меня отравили? – недоверчиво спросил Корнелиус. – Кипрским вином? Но… но ведь вы тоже его пили! Вы, должно быть, шутите. Вам весело, что я так опьянел от одной кружки.

– Нет, я не шучу. Я выпил вместе с вами, но у меня был заготовлен флакон с экстракцией серпентариума. Он устраняет действие яда.

Какое вероломство! Напоить отравой друга!

– Мерзавец! – крикнул фон Дорн.

Выхватил кинжал, попытался пронзить отравителя. Не достал предусмотрительный аптекарь стоял слишком далеко, а капитана по-прежнему не слушались ноги. Хуже того, Корнелиус почувствовал, что и поясница деревенеет – поворачиваться стало трудно. Эх, жаль оставил шпагу наверху чтоб не мешала спускаться по лесенке.

– Вы не сможете меня убить, – словно извиняясь, развел руками Вальзер. – Яд будет подниматься по вашим жилам всё выше и выше. Это древний рецепт, который знали еще в античной Греции. Именно этим ядом отравился Сократ. Но я усовершенствовал состав, действие снадобья стало более щадящим. Вы не ощутите боли. Тошноты тоже не будет. Когда яд дойдет до мозга, вы сначала лишитесь языка, потом зрения, слуха и прочих органов чувств и в конце концов как бы погрузитесь в сон. Это завидная смерть. Когда наступит мой час, я хотел бы уйти точно так же.

– Умоляю, дайте мне противоядие! – прохрипел Корнелиус. Он уже не мог повернуть туловище к Вальзеру – выворачивал одну шею. – Клянусь, я не стану противодействовать вашему плану! Клянусь честью! Фон Дорны никогда не нарушают данного слова.

Вальзер грустно усмехнулся.

– Простите меня, но это совершенно невозможно. Я верю вам, вы говорите искренне. Но потом, избавившись от страха смерти, вы рассудите иначе. Вы скажете себе: да, я поклялся честью, но что такое честь какого-то капитана мушкетеров по сравнению с благом человечества? Вы благородный человек, бедный господин фон Дорн. Во имя спасения христианского мира вы пожертвуете и своей честью. Беда в том, что мы с вами понимаем благо и спасение человечества противоположным образом. Мой несчастный, одурманенный друг! Ох, как тяжко дается мне этот подвиг во имя разума! Аптекарь всхлипнул и отвернулся.

– Послушайте, Вальзер! – быстро заговорил капитан, боясь, что лишится языка и тогда уже нельзя будет ничего изменить. – Как вы не понимаете! Если без Бога, то даже такой добрый и мудрый человек, как вы, способен на любое злодейство. Я хуже вас – корыстнее, глупее, тщеславнее. Я нарушал чуть ли не все Божьи заповеди, я убил на своем веку по меньшей мере семнадцать человек. Но каждый раз, вонзая клинок или спуская курок, я знал, что совершаю смертный грех. А вы убиваете друга и почитаете это за подвиг!

Раздался звон, это из бессильных пальцев правой руки выпал кинжал.

– Яд действует еще быстрее, чем я думал, – сказал как бы про себя Вальзер. – Вторая рука отнимется чуть позднее – из-за того, что слева сердце, качающее кровь… Скоро, уже скоро.

– Я умираю, спасите! – в отчаянии простонал Корнелиус.

– Нет. Оставить вам жизнь было бы непростительной слабостью, худшим из преступлений.