Макс Коллинз - Синдикат

Я остановился, положил ей руки на плечи. Поглядел в эти, как у Клодетт Кольбер, очи и сказал:

– Я за тобой поеду куда угодно. В ад, в рай, в Голливуд. Понимаешь?

Она улыбнулась и крепко обняла меня; какие-то люди проходили, посмеиваясь над нами.

– Тогда веди меня на Выставку, – капризно сказала она.

– А где же, черт возьми, ты считаешь, мы находимся?

– Есть нечто такое, где мы еще не побывали.

– Например?

– "На улицах Парижа"... Я хочу посмотреть, как раздевается Салли Рэнд...

– Да Салли и не раздевается, она выходит уже вся голенькая. Трюк заключается в том, чтобы разглядеть что-нибудь на ней, когда она размахивает вокруг себя этими чертовыми страусиными перьями.

– Ты так рассказываешь, будто побывал.

– Мне мои парни рассказывали. И почему это я должен смотреть этот парад роскошной блондинки вокруг собственного тела? Только потому, что этого хочешь ты?

– Просто хочу проверить, нет ли конкуренции. Говорят, вы не видели Выставки, если не увидели Салли Рэнд.

Собственно, я знал, почему ей хотелось проверить Салли Рэнд. В газетах совсем недавно писали: несколько студий Голливуда искали на Выставке сенсацию, чтобы запечатлеть ее на пленке. Так что Салли Рэнд и впрямь была конкуренткой.

А я надеялся поехать прямо домой – либо к ней, либо ко мне, о чем и сказал ей. Не сказал только, почему...

Вчера кто-то пытался меня убить; я был твердо в этом убежден. Я не знал, по своей ли вине умолк Дилер Куни, или же это случилось из-за того, что он просто оказался там, где хотели убить меня. Но инстинкт подсказывал мне, что прошлой ночью главной целью был я. И единственной причиной этого, как я сообразил позднее, было то, что, кроме работы на Выставке, я, разыскивая брата Мэри Энн, совал нос в чужие дела.

О том, что произошло вечером, я рассказать ей не мог. Никому, даже Элиоту, может, даже и Барни не мог рассказать. Та темная боковая дорожка к домам была настолько пустынной, что я рискнул оставить бедного мертвого Куни на тротуаре, а сам быстро прошагал несколько кварталов назад к моему автомобилю на стоянке у стадиона и вернулся домой. Потому что мне не улыбалось именно сейчас быть замешанным еще в одну перестрелку (с этими враждебными ко мне копами и репортерами из желтой прессы, которые сразу налетят, как коршуны).

Думаю, никто ничего не заметил: когда Куни получил свои пули, не было ни криков, ни шума, – не зажегся внезапно в окнах свет; спрятавшись в кустах, свидетелем происшедшего был только я один. А когда машина уехала и не было ни малейшего признака, что она вернется, дал деру. И хотя никто не опознал ни меня, ни Куни, когда я шел за ним, продираясь через толпу на стадионе, я не представлял, как же смогу выпутаться из всего этого.

И вот сегодня эта проблема наконец разрешилась. Мне позвонил один сотрудник из отдела по борьбе с карманниками и рассказал, что Куни убили. Ему интересно было знать, стоит ли эта новость той пятерки, которую я когда-то обещал, и я ответил, что – нет: мертвый Куни этого не стоит, но если он заглянет как-нибудь к Барни, я угощу его за хлопоты пивом. На этом разговор закончили.

Кроме того, о Куни напечатали маленькую заметку на внутренних страницах дневных газет: убит «щипач» с большим стажем работы (который уже сам по себе был рекордом), и полиция считает, что он попал в разборку преступной группы, но без последствий. Это убийство они добавили к перечню сотен гангстерских убийств в Чикаго за последние десять или пятнадцать лет; я так и не понял, можно ли когда-нибудь покончить с убийствами гангстеров в Чикаго (с Джейком Линглом ведь покончили).

Что могла означать смерть Куни? Я боялся, что брат Мэри Энн с его связями с Тедом Ньюбери через спиртное Трай-Ситиз угодил-таки в компанию Нитти, и то, что я сую нос в чужие дела, приведет и меня снова прямо к Нитти, да и пули уже начали летать.

Предположим, Нитти кое-что мне должен, но я не думал, что он расплатится со мной столь оригинальным способом.

Я попытался дозвониться до него, но безуспешно.

В конторе ресторана «Капри» на Северной Кларк-стрит (который, как бы случайно, находился напротив Сити-Холла) его не было, но тот, с кем я разговаривал, передал мое послание, и около семи вечера, как раз перед тем, как я собирался уходить на Выставку, Нитти отозвался.

– Геллер, ну как у вас дела?

– Лучше, чем у Дипера Куни, – ответил я. – Его убили прошлой ночью.

– Я это слышал.

– Я был вместе с ним...

– Этого я не знал.

– А вы со мной честно играете, Фрэнк? Вы помните что однажды я оказал вам услугу?

– Я не имею никакого отношения к тому, что произошло с Куни. Вы хотите, чтобы я выяснил, кто это сделал?

– Что ж, был бы признателен.

– Давайте потолкуем. Приходите ко мне в контору завтра после обеда. В два часа. Я хочу узнать об этом сопляке, которого вы пытаетесь разыскать.

– О Джимми Биме? – Значит он и об этом слышал.

– Верно. Кто знает, может, я даже в силах помочь вам рассчитаться с клиентом.

– Я ценю это, Фрэнк.

– Увидимся завтра, Геллер.

И телефон, дав отбой, замолк. Я сидел, уставясь на аппарат и желая знать, смогу ли сейчас подняться. Во мне была такая же напряженность, которая бывает, когда в кабинете врача ждешь результатов анализов.

Я захватил с собой на Выставку ствол, и все равно сейчас пытался увести Мэри Энн, потому что от пребывания на Выставке среди толпы я занервничал.

– Что случилось? Почему ты нервничаешь? Натан, не будь ты таким брюзгой. Давай как-нибудь вечером посмотрим вместе на Салли Рэнд. А сейчас самое время повести меня на «Небесную прогулку».

– На «Небесной прогулке» мы побывали еще на прошлой неделе.

– Но не на площадке обозрения.

– Я, видишь ли, от высоты не в восторге.

– Какой крутой парень! Ну, пойдем же, – и она потянула меня за руку.

Так или иначе, а мы туда добрались; перед входом оглянулся, ожидая слежки. Но не заметил ничего подозрительного. Никого, кто бы не соответствовал окружению. Повсюду были охранники, меня знавшие, так что я мог позвать их, если бы что-то вызвало у меня беспокойство. Так что черт с ним!

Башни «Небесной прогулки» были близнецами Эйфелевой, а почему бы и нет? Та башня была хитом на Парижской выставке 1889 года, а эти маячили повсюду на «Столетии прогресса». Каркасные сооружения из стальной сетки-паутины вознеслись выше любого чикагского небоскреба; самые высокие башни по эту сторону Атлантического побережья. Одним способом попасть на небеса были серебряные с красными полосками «ракеты» – машины на тридцать или сорок пассажиров, пересекающие лагуну на натянутых тросовых дорожках. На прошлой неделе, когда мы в них проехались, я почувствовал, что высоковато мы забрались, чересчур высоко. А сейчас, пройдя под хлопающей над входом вывеской «СКАЙ РАЙД» и направляясь к одному из двух лифтов, поднимающих наверх (два других поднимали к платформе машин-ракет), мы надумали подняться еще выше – на четыре сотни футов, на площадку обозрения.

Подъем занял целую минуту; и вот мы в закрытой комнате обозрения, а внизу, как цветная электрическая карта, раскинулась Выставка. Здесь дежурил один из охранников Выставки, из моих подопечных сегодня вечером было не так много народу – может, человек двенадцать, в основном пары. Я поздоровался с охранником, это был цветущий мужчина лет около сорока, который обычно работал регулировщиком. Он тоже поздоровался и прошептал (видимо, очень собой гордясь), что позавчера поймал карманника. Я похлопал его по плечу и назвал молодцом.

Мэри Энн все еще смотрела из окна, затаив дыхание. Ей так нравилось глядеть вниз на огни Выставки и самого города! Но я хотел уйти и сказал ей об этом.

– Но, Натан! А площадка обозрения? – Это слишком далеко. Она потянула меня за руку:

– Да не будь ты таким занудой. Дивная ночь, и там должен быть приятный ветерок.

– Отморозим задницы, вот и все, – возразил я, но тем не менее мы поднялись еще на пролет, и Мэри Энн затащила меня на самую высокую выставку на этой ярмарке – выставку «Лифты Оутиса», на которой демонстрировались устройства, приводящие в движение скоростные лифты, – выставка, скучнейшая из всех в этом здании.

Снаружи, на площадке, народу было немного; ветер дул довольно сильно, для того чтобы вот так стоять на вершине башни на расстоянии в шесть с чем-то сотен футов от земли. Мы нашли местечко около одной стороны башни, где выступало что-то вроде балкона, и стояли у ограждения, наслаждаясь относительным уединением.

Мы разглядывали Выставку, раскинувшуюся перед нами, не через окно, а прислонившись к ограждению... От открывавшегося перед нами вида у меня невольно захватило дух. Прожекторы чертили небо, пересекаясь с огнями внизу; геометрические сооружения сразу приобрели абстрактные формы и цвета, как на полотнах некоторых современных художников из Тауер Тауна.