Смертельный лабиринт - Андрей Станиславович Добров

Когда крики чернобородого стихли, Федя натянул вожжи, переводя кобылу в шаг. И только теперь обернулся к Луизе. Девушка сидела, вцепившись побелевшими пальцами в борта телеги.

– Я думала, что жизнь у бабки – это ад. Потом там, в том страшном доме, я думала: вот настоящий ад, а все, что было прежде, – ерунда. Нет. Все не так. Ад – снаружи стен. Увези меня куда-нибудь далеко, Федя. Поклянись, что больше никогда…

Она не закончила. Плечи девушки затряслись. Она рыдала, так и не разжимая пальцев.

Лефортово

Вернувшись в старую усадьбу, он наконец вдруг понял, насколько устал. Слуга помог ему переодеться и смыть с лица и рук пороховой запах и каменную пыль. Вода в тазу оказалась почти черной. Вытираясь белоснежным полотенцем, Леонтий Васильевич снова вспомнил три тела, лежавшие перед ним во дворе. Что же, теперь разгадка была ясна. И даже удивительно, сколько сил и нервов было отдано этой истории, которая оказалась пустышкой уже так много лет назад! Сколько страстей вокруг чьих-то воспоминаний, домыслов, потерявших силу угроз… Впрочем, его совесть чиста – он выполнил приказ императора, уничтожил Обитель и лично убедился, что опасность, которой грозила старуха де Вейль, оказалась древней раздавленной мумией. Была, конечно, еще загадка исчезновения молодого Скопина и внучки баронессы, о которой Дубельт размышлял все время, пока возвращался в особняк де Вейлей. Но, насколько он понял из рассказа этого недоумка Прохора, паренек даже не успел ничего сделать. А служанка баронессы не упомянула, как готовила сумки для похода в Обитель. Она на допросе замкнулась и молчала, что Дубельт объяснял элементарным страхом. Можно ли было связать бегство этой парочки с убийством старухи? И Прохор, и служанка божились, что не убивали баронессу. Доктор, судя по собранным о нем сведениям, был человеком сдержанным, пошедшим на авантюру просто в силу необходимости – из-за больной сестры. Конечно, по-хорошему надо было бы разыскать сбежавших и хорошенько допросить, но стоило ли тратить силы прямо сейчас? Проще известить полицию о беглецах – пусть поработают, задействуют свою агентуру. Дело не к спеху. Убийца старой баронессы, кто бы он ни был – ее внучка или молодой Скопин, – никуда от правосудия не уйдет. Не говоря уже про то, что мертвая старуха куда как более молчалива, чем старуха живая.

Итак, дело теперь представлялось ему совершенно раскрытым. У него теперь была рукопись Крылова. И это очень хорошо, потому что единственный экземпляр больше никуда не денется. Плюс есть дневник, который, судя по всему, принадлежал мумии молодого человека. И письмо барона де Ротсея. Если сложить все вместе, то получится интересная картина.

Дубельт сел на подоконник и, поджав под пшеничными усами тонкие губы, неподвижно уставился на недалекий лес.

Первое. Роман Брюс получает беременную жену царевича Алексея Ефросинью. Рождаются два ребенка, близнецы, мальчик и девочка. Роман решает их спрятать от царя, отправляет известие, что Евдокия выдана за гарнизонного офицера, а дитя при рождении умерло. Самого Алексея сажают в недавно отстроенную для него Обитель, тюрьму-ловушку. Близнецов Вильям передает своему бездетному брату Якову. Тот селит их в этот дом, дает им свою родовую фамилию Элгин. Дает имена – Петр и Екатерина – в честь своих царственных покровителей. И собственное отчество – Яковлевичи. У Брюсов есть план – рано или поздно из-за бездетности Петра может возникнуть вопрос о наследнике. И поэтому держать в безвестности, но под своим контролем сразу двух прямых наследников Великого Петра, воспитать их, привязать к своей семье – это неглупо! Да еще со временем и поставить их надзирателями над узником – их собственным отцом! В этом нет ничего циничного – слишком узок круг людей, причастных к тайне.

Проходят годы, постаревший царевич тихо отдает концы в своей тюрьме. И тогда у Брюсов появляется новая, еще более дерзкая, идея – самим продолжить царский род, связать кровь шотландских королей Брюсов с императорской русской кровью. Как это было проделано – наверное, останется тайной, но внук Романа Брюса, Яков Александрович, обрюхатил уже перезрелую немую дочку царевича Алексея, в результате чего и родился несчастный Кирилл Петрович, автор дневника. Наследник двух царских родов растет, ничего не зная о своем настоящем происхождении – отцом он считает Петра Яковлевича Эльгина, потихоньку сходящего с ума. Мать также не может ничего рассказать сыну. И даже не потому, что нема, а потому, что для нее вся эта история – конечно, позорнее некуда! Бедняжке можно было только посочувствовать, ведь ее использовали. И сама атмосфера этого дома…Годы одиночества, бессмысленных путешествий старика по залам со статуями, его пьянство и все нарастающая паранойя…

А потом Кирилл решает бежать. Но, пристрастившись к пагубной привычке отца, он, похоже, просто забывает нажать камень в одном из залов и попадает в смертельную ловушку – оттого его тело так долго пролежало в сухом воздухе Обители и мумифицировалось. И именно потому все записи в дневнике обрываются в момент, когда он собирается ехать в тот Чертов дом!

Проходят годы. Старик Эльгин окончательно сходит с ума и принимает приехавшего Крылова за своего сбежавшего сына. Он передает ему послание в шкатулке и умирает. Крылов каким-то образом попадает в Обитель – вероятно, не через вход, а спустившись через реку в подземный зал с машинами. Обыскивает внутренний двор, под крестом находит еще одну шкатулку, но в ней – ничего интересного. Однако он возвращается в дом в Лефортово и каким-то образом узнает про тайник за гербом. И берет оттуда какие-то бумаги…

Дубельт поморщился. Опять какие-то бумаги! Впрочем, если Кирилл Петрович мертв, любые бумаги теряют силу. И Крылов тоже мертв. Он, кстати, не упоминает в своей рукописи про то, что взял из тайника в Лефортово. Значит, либо эти бумаги со временем стали бесполезными, либо…

Леонтий Васильевич щелкнул пальцами. Он вдруг почувствовал, что этот «гербовый» тайник начинает его тревожить даже больше, чем бегство внучки баронессы с молодым Скопиным. Он встал с подоконника, нервно прошелся по комнате, а потом спустился вниз, где Сагтынский, все еще не переодевшись и не умывшись, сидел над каким-то сундучком и просматривал бумаги.

– Что это? – спросил Леонтий Васильевич.

– Доставили вместе с бабой из соседней деревни.

– Прочитал уже? Что-то интересное?

Сагтынский пожал плечами.

– Пока не понимаю. Бумаги написаны по-немецки. И почерк неразборчивый.

Сердце Дубельта вдруг застучало, а