Евгений Анисимов - Куда ж нам плыть? Россия после Петра Великого

20 ноября 1724 года камер-юнкер отмечает в дневнике: «Тело камергера Монса все еще лежало на эшафоте», а 22-го записывает: «Граф Остерман имел продолжительную беседу-конференцию с нашим герцогом в присутствии тайного советника Бассевича и посланника Штамкена. Они потребовали чернил и перьев, и вожделенный брачный контракт был наконец составлен окончательно. Сейчас видно по всему, что его высочеству (как мы все пламенно того желали) достанется несравненно прекрасная принцесса Анна».

И, наконец, последняя запись: «24-го. В день тезоименитства императрицы совершилось торжественное обручение нашего герцога с императорской принцессой Анной». Этим же 24 ноября был датирован и брачный контракт, согласно которому Анна «отрекается… за себя, своих наследников… и потомства мужеска и женска полу от всех прав, требований, дел и притязаний, какое бы они имя ни имели… на корону и империум Всероссийский» и «она, ея наследники и десценденты (потомки. – Е.А.) от сего числа в вечныя времена весьма исключены суть и быть имеют».

Историки обращают внимание только на эту статью договора, игнорируя секретный артикул, имеющий равную с ней юридическую силу и подписанный в тот же день.

В нем Петр оставляет за собой право взять в Россию сына Анны, с тем, чтобы передать ему российский престол. Таким образом, секретный артикул перечеркивает содержание статьи договора в части, касающейся сыновей Анны и Карла-Фридриха.

Что же все это означает в контексте событий ноября 1724 года? Уличив жену в измене, Петр потерял к ней доверие, справедливо полагая, что после его смерти и восшествия на престол Екатерины I его детищем – империей будет управлять любой прощелыга, скакнувший в императрицыну постель. Об изменениях в дотоле теплых и доверительных отношениях супругов пишут многие наблюдатели. Так, Кампредон сообщал в ноябре 1724 года в Версаль, что царь стал подозрителен и суров, что он «все еще сильно взволнован тем, что даже среди его домашних и слуг есть изменники. Поговаривают о полной немилости князя Меншикова и генерал-майора Мамонова, который председательствовал на суде над Шафировым и которому царь доверял почти безусловно. Говорят также о царском секретаре Макарове (слух этот верен – в ноябре 1724 года Петр получил анонимный донос о грандиозных злоупотреблениях своего кабинет-секретаря. – Е.А.), да и Ее величество царица тоже побаивается. Ее отношение к Монсу было известно всем, и хотя государыня всеми силами старается скрыть свое огорчение, но оно все же ясно видно и на лице, и обхождении ее. Все общество напряженно ждет, что с ней будет».

Я веду к тому, что дело Монса и его последствия подозрительно тесно увязываются со стремительным заключением в это же время брачного русско-голштинского контракта. Можно предположить, что, потеряв доверие к жене, он решил заново переиграть партию престолонаследия. Давайте посмотрим донесение в Копенгаген датского посланника Вестфалена, человека весьма знающего, старожила иностранной колонии в Петербурге. По рассказу Вестфалена, Петр поначалу «написал завещание в пользу второй жены и детей ее. Между тем царица позволила слишком дружелюбные отношения с первым камергером своим Монсом, который, действительно, принадлежал к самым красивым и изящным людям, когда-либо виденным мною. Отношения эти, наконец, зашли так далеко, что царь вынужден был подвергнуть Монса смертной казни и очень строго наказать всех участников этой интриги… В первом порыве гнева, вызванного этим событием, царь сжег свое завещание в пользу царицы, а смерть настигла его, когда он всего менее думал о ней, и он скончался, не распорядившись своим наследием».

Кажется, что сведения датского посланника полностью укладываются в нашу версию развития событий. Но внесем уточнения: Петр и в момент разоблачения Монса и Екатерины думал о судьбе престола. Секретная статья русско-голштинского брачного контракта говорит о том, что перед нами один из возможных вариантов решения проблемы наследника, вполне реальный выход из почти тупиковой ситуации. Практика передачи наследства внуку через головы детей (родителей внука) нередка в истории, а уж намерений на сей счет было всегда немало. Например, в 1761 году – накануне смерти Елизаветы Петровны – великокняжеская семья Петра Федоровича и Екатерины Алексеевны более всего боялась, что императрица подпишет завещание в пользу любимого ею внука Павла. Позже сам Павел не без оснований опасался, что Екатерина II передаст престол внуку – цесаревичу Александру.

Итак, можно предположить, что до мая 1724 года существовало завещание Петра, скорее всего в пользу дочери Анны. Затем (если не врет Макаров) накануне коронации Екатерины это завещание было уничтожено, и взамен, вероятно, появилось новое, где наследницей была названа Екатерина. В ноябре 1724 года после ареста Монса (возможно, 10-го числа, когда Остерман внезапно появился у голштинского герцога или накануне) Петр в гневе на свою неверную жену-наследницу уничтожает это завещание, а спустя две недели, 24 ноября, подписывает брачный контракт, секретный артикул которого открывал дорогу к российскому престолу будущим сыновьям Анны. Нетрудно представить, что пятидесятидвухлетний Петр предполагал прожить еще несколько лет и надеялся дождаться рождения вожделенного внука (сына любимой дочери и ее симпатичного мужа), которого он мог бы призвать в Россию и сделать своим преемником. Однако смерть рассудила по-своему…

Но весьма примечательно, что впоследствии замысел Петра был абсолютно точно осуществлен. Все произошло по схеме, предусмотренной им в секретном артикуле брачного контракта: его внук, сын Анны Петровны и Карла-Фридриха, родившийся 10 февраля 1728 года, Карл-Петер-Ульрих, был в 1742 году вызван из Голштинии своей бездетной теткой императрицей Елизаветой Петровной и стал сначала наследником престола Петром Федоровичем, а затем, в 1761 году, императором Петром III.

Вернемся вновь к обстоятельствам смерти Петра Великого. Нельзя не вспомнить здесь о широко распространенной красивой легенде о том, что Петр накануне смерти приказал подать грифельную доску (или лист бумаги), но успел начертать лишь два слова: «Отдайте все…» – и смерть вырвала грифель (перо) из ослабевших рук, а коснеющий язык уже был не силах передать склонившимся над постелью родственникам и вельможам имя преемника.

Впервые эта легенда увидела свет в «Истории Российской империи при Петре Великом» (1761–1763 года) Вольтера, а затем была тиражирована в других публикациях. Источником ее является рукопись под названием «Пояснения многим событиям, происшедшим в царствование Петра Великого, извлеченные из бумаг покойного Геннинга Фридерика де Бассевича».

Н.И.Павленко в своей фундаментальной монографии «Петр Великий» пишет, что эпизод со словами «Отдайте все…», как и некоторые другие отрывки, не написан самим Бассевичем, а вставлен неизвестным голштинцем, делавшим в 1761 году для Вольтера выписки из бумаг умершего за двенадцать лет до этого Бассевича. Эта фальсификация, по мнению ученого, понадобилась анонимному голштинцу для того, чтобы укрепить позиции и «законные» (кавычки Н.И.Павленко) права на русский престол великого князя Петра Федоровича, который своим антирусским поведением во время Семилетней войны с Пруссией (1756–1761 годы) подорвал доверие к себе Елизаветы.

Фигура фальсификатора необходима Н.И.Павленко для того, чтобы связать концы с концами, ведь Бассевич, по его мнению, «был конечно же осведомлен» о содержании брачного контракта, согласно которому Анна и ее наследники (то есть Петр Федорович) отказывались от престола. Внесем сразу же уточнения. Бассевич был не просто «осведомлен» о содержании брачного контракта 1724 года, а сам участвовал в его составлении и даже подписал его.

Но тут важнее другое – подпись Бассевича стоит и под помещенным там же секретным артикулом, как раз открывавшим (а не закрывавшим) сыновьям Анны путь на русский престол: повторим, согласно артикулу царь мог вызвать из Голштинии принца для передачи ему наследства.

Таким образом, законность прав Петра Федоровича на корону Российской империи не нуждалась ни в каких ухищренных подтверждениях и фальсификациях неведомых голштинцев. Его права были для современников бесспорны, очевидны, и поэтому Елизавета, как только пришла к власти, тотчас же выписала совсем не любимого племянника из Голштинии и сделала 7 ноября 1742 года своим наследником, с тем, чтобы держать под контролем этого потенциально опасного соперника – единственного внука Петра Великого. Действительно, перед смертью, как доносят до нас некоторые источники, она колебалась в определении наследника, но затем, уже накануне смерти, публично выразила доверие племяннику и благословила его на царство.

Любопытно, что и сама Анна Петровна не утратила прав на престол отца даже после подписания брачного контракта и обручения с Карлом-Фридрихом в 1724 году. Брачный контракт и даже обручение еще не есть церковное венчание, и история России знала немало примеров разорванных помолвок. Так что Петр был вправе порвать брачный контракт и, согласно «Уставу о престолонаследии», передать престол дочери даже в день своей смерти, тем более что Анна, как мы видели выше, долгое время фигурировала как возможная наследница. Строго говоря, Анна юридически не утратила своих прав даже после венчания в 1725 году: Тестамент (завещание) Екатерины I 1727 года делал ее «с ее десцендентами» наследницей престола в случае смерти бездетного Петра II. Примечательно, что, уезжая в Голштинию летом 1727 года, уже при Петре II, Анна Петровна подписала квитанцию о получении из казны денег как «Ее высочество наследная принцесса Российская».