Антон Чижъ - Камуфлет

— Не… эта… отпусти, вашродь… лошадь, мля… не поена…

Родион Георгиевич резво подлетел к двери, развернул Никифора и толчком выставил прочь.

Столица жужжала развороченным ульем. Тут и там собирались стайки граждан, озабоченных судьбой отечества вообще, и желанием размять глотку особенно. Кружки рождались около каждого несчастного, имевшего неосторожность купить свежую газету, а тем более развернувшего ее прилюдно. Откуда ни возьмись слетались эксперты, знавшие Высочайший указ назубок и требовавшие дискуссии.

Признаться, исторический момент общество приняло с обидным для властей небрежением. Вместо выражений восторга и всяческих похвал мудрому правлению слышались крики «позор», «обман» и — даже страшно представить: «конституция» и «парламент»! Ну, что будешь делать, все мало российскому обывателю: дали ему палец, так норовит всю руку оттяпать. Полиции приказано было бдеть, но без рукоприкладства.

Старший городовой Иван Трифонов как раз заступил на дневной пост, обходя вверенную привокзальную площадь с твердым намерением не допустить беспорядков, каковых пока не наблюдалось вовсе. Кипение политической жизни в заневском уголке Петербурга было наитишайшим. Одни господа отправлялись на дачи, другие — приезжали дневными поездами. Забытые коробки и помятые свертки — вот главные заботы местной публики.

Трифонов сделал неторопливый кружок, прогнал с глаз долой попрошайку, помог пожилой даме погрузить баул на извозчика, указал, как пройти на Новгородскую, и даже погрозил фабричному, сумевшему в такую жару набраться по самое горлышко.

— Здравия желаем, Иван Тимофеевич, — раздался голос откуда-то сверху, словно с небес.

Трифонов поднял ладонь козырьком и разглядел на козлах силуэт знакомого извозчика в нимбе солнечного света:

— Здорово, Растягаев, тебе чего?

— Прощения, значит, просим, не видали сегодня Никишку Пряникова?

Городовой значительно, где-то даже грозно, крякнул и спросил строго:

— Тебе зачем?

— Так он, подлец, целковый у меня занял, уж неделю не отдает. Так не видали?

— В участке он, так-то вот — сообщил Трифонов со значением.

Извозчик Растягаев аж ахнул:

— Да за что же? Никишка и мухи не обидит!

— За то, что клад нашел, — и городовой весомо усмехнулся.

Возница тут же насторожился:

— Какой клад?

— А такой, что ему господин пассажир в сундуке оставил.

— Вашьбродь, а сундук случаем не весь резной, мореного дуба, и уголки медью обшиты? — тревожно спросил Растягаев.

— Положим, что так. Ну, а ты, Герасим, откуда знаешь, а?

— А что, велик клад?

— Да уж так велик, что не унести, — пошутил Трифонов.

— О, какая досада! — вскричал извозчик, нецензурно, ошпарил лошадь кнутом и рванул прочь со всех колес. Городового окатило пылью и прочихался он до самых печенок.

До печенок ведь проберет ротмистр, требуя дежурную пролетку. Станет бегать в поисках штатного кучера, примется лично выводить лошадь из конюшен, донимая конюхов указаниями, и вот не пройдет четверти часа, как взмыленный Джуранский, исчерпав командный запал, доставит коляску. Можно было заняться бумагами в кабинете, но Родион Георгиевич выскочил из управления. Впереди, подгоняемый тычками, плелся Пряников, лопоча неизъяснимую белиберду.

Улица обдала пеклом, тело молило о снисхождении и капле прохлады, но хозяин его упрямо балансировал каблуками на краю приступка, нетерпеливо поглядывая на угол, откуда ожидалось чудесное явление транспорта.

Позади кто-то вежливо кашлянул. Ванзаров обернулся.

Ему поклонился невысокий господин в пристойно недорогом костюме, с начинающейся залысиной, несколько островатым носом, глубоко посаженными глазами и того неопределимого возраста, какой у мужчины начинается лет в тридцать, а заканчивается с внуками. Господин казался смутно знаком. Видимо, обладал счастливой внешностью, на какую сколь ни смотри — все равно не запомнишь.

Рядом держалась строгая барышня в круглых очечках. Скромная прическа, изящная шляпка. Красавицей не назвать, но далеко не дурнушка. Несколько тяжеловатый овал лица, но глаза живые, умные. Видать, девица бойкая и начитанная. Хотя фигурка могла бы быть и получше.

Незнакомец отступил на полшага и неуверенным тоном спросил:

— Прошу прощения, Родион Георгиевич?

Ну, конечно! Раз или два они мельком виделись в Министерстве внутренних дел. Кажется, служит в Департаменте полиции чиновником канцелярии. А вот фамилию припомнить решительно невозможно.

— Берс, Николай Карлович, коллежский асессор! — подсказал прохожий и сразу представил спутницу родной племянницей.

Вежливость требовала спросить: чем коллежский советник, страдающий от пота, может быть полезен.

— Мне, право, неловко, видите ли, дело в том… — витиевато начал Николай Карлович. Но политес был прерван без всякого почтения.

— Так вы Ванзаров? — резво встряла Антонина.

Родион Георгиевич кивнул.

— Тот самый?!

Родион Георгиевич не знал иных.

— Ну, из книжки! Это же вы?

Пришлось уточнить:

— В чем дело, Антонина Ильинична?

— Ведь это с вас списан литературный Ванзаров в «Божественном яде»?! А это, правда, что сома обладает такой силой? А правда, что…

— Откуда знаете про сому? — оборвал восторги материалист Ванзаров.

— Так в «Божественном яде» все описано! И про сому, и то, как вы расследовали дело, и о профессоре Серебрякове, и о Валевской, и о Лебедеве с Курочкиным и Джуранским!

Берс робко следил за выражением лица вышестоящего чиновника. Но тот лишь попросил рассказать подробнее, откуда такие поразительные сведения. Источник знаний явился из дамской сумочки помятой книжонкой в бумажном переплете, какими торгуют на лотках по 30 копеек. Тут же последовало признание, что роман предоставил дядя.

— Могу ли знать, как он попал к вам? — сохранил дружелюбие Родион Георгиевич.

Берс застенчиво потупил глаза:

— Принес из департамента…

— Кто подрабатывает книжной торговлей, неужто сам директор Гарин?

— На столе моем довольно часто лежат новые романы, ну, по пути забежишь в лавку, бывает… Так вот, третьего дня принес домой стопку, а в ней обнаружил том, который не покупал, помню наверняка.

Забавная история. Однако романтические восторги пришлось пресечь на корню, заверив, что помощник начальника сыскной полиции не имеет никакого отношения к выдуманному Ванзарову, и все это лишь случайное совпадение. Художественный вымысел. Не более.

— Позволите просить об одолжении? — осведомился прототип литературного сыщика.

— Для вас — что угодно! — излишне горячо заявила Антонина Ильинична.

— Подарите мне романчик.

— С удовольствием! — Она протянула, но сразу отдернула руку. — Только с одним условием.

— Это каким же?

— Разрешите присутствовать при вашем расследовании. Вы сейчас какое преступление будете раскрывать? Можно, я буду вашей ассистенткой?

— Антонина… — растерянно произнес Николай Карлович.

Но Ванзаров одобрительно кивнул:

— Что ж, сударыня, желаете стать сыфиком? Прекрасно! Завтра жду в девять утра в морге Выборгского участка.

— З-зачем? — выдавила Антонина.

— Будем осматривать свежий труп. Интересное дело, головы нет, тело разрублено на куски.

Книжка немедленно легла в руку Ванзарова и отправилась в карман к утренней записке.

Очень кстати из-за угла выпорхнула дребезжащая пролетка с полицейским на козлах и Джуранским на подножке. Ротмистр был мрачен и собран. Как перед боем. Не слушая извинений и расшаркиваний, Родион Георгиевич решительно затолкал Никифора, бормотавшего околесицу, и приказал трогать.

Заехать извозчику по уху — вот что хотел сгоряча усочинить подполковник Шелкинг. Затем, взяв себя в руки, он склонился к заточению в «сибирку», но гуманизм все-таки победил. Пристав изволил дослушать разгоряченного Растягаева.

Мужик нес несусветную ахинею: требовал разделить какой-то клад по-христиански или хоть выдать сто рублей ассигнациями, а коли и это невозможно, то пусть подлец Пряников вернет долг, раз честным людям на этом свете такая невезуха.

Только тут до Ксаверия Игнатьевича стало доходить, что извозчик вовсе не пьян и не свихнулся, а, видимо, откуда-то узнал про утренний сундук. Пристав немедленно предложил стакан воды и быстро выяснил причину осведомленности.