Курт Ауст - Второй после Бога

– Natürlich, – сказал аптекарь. – Brot und ost und пиво und…

Он скрылся в заднем помещении, отсутствовал несколько минут, потом вернулся.

– So, – сказал он с удовлетворением и протянул мне корзинку с едой.

Я хотел заплатить, но он сказал, что это можно сделать и позже.

Беседа в зале возобновилась, как только я закрыл за собой дверь и отправился на встречу с нунцием.

– Сможете ли вы найти усадьбу Трооошвик? – спросил меня нунций по пути к гавани. Увидев на моем лице растерянность, он вытащил какую-то бумажку. – Gucken Sie mal: усадьба Троо-швик, – сказал он.

Я прочитал то, что было написано на бумажке, и засмеялся. Он обиженно взглянул на меня.

– Да, думаю, я смогу найти усадьбу Тросвик, – сказал я и показал на воду. – Она находится на северо-западе, вон за тем низким мысом, но это недалеко. Если мы найдем кого-нибудь, кто нас довезет, это займет меньше часа.

Перевозчик переправил нас на другой берег фьорда, но телеги с возницей мы там не нашли, и нам пришлось довольствоваться двумя клячами, что явно оказалось нунцию не по душе. Он покосился на лошадей, на меня и на крестьянина, который их нам предоставил, потом вытер нос и осторожно взгромоздился на вогнутую спину лошади. Крестьянин попросил нас не слишком гнать лошадей, так как их лучшие времена уже прошли. Я глянул на застывшую фигуру нунция и сказал, что едва ли в этом будет необходимость.

С запада дул свежий ветер, и я уже подосадовал, что надел парик, но неожиданно увидел, что нунций снял свой и сунул его в мешок, притороченный к седлу. Проделав то же самое, я позволил себе наслаждаться тем, что еду по норвежской земле.

Дорога петляла среди полей, маленькие и большие каменистые холмы поднимали из земли свои невзрачные серые физиономии и на свой грубоватый лад приветствовали меня с возвращением домой. Мне было приятно их видеть после нежного, расслабленного датского пейзажа, всегда такого чистенького и предсказуемого. Наконец-то я был дома, в этой дикой, суровой и невеселой стране, которая прячет в своей глуши гномов и троллей и способна неделями, месяцами и даже годами скрывать беглецов так, что их не могло обнаружить ни правосудие, ни королевские солдаты. “Бесконечная земля”, – сказал однажды некий приезжий, которого я провез по полям, принадлежавшим усадьбе Хорттен, и спросил, как выглядят другие страны. “Бесконечная земля. Норвегия как песня, в которой все время появляются новые куплеты, и ты знаешь, что никогда не допоешь ее до конца, никогда не познакомишься со всеми ее богатствами”. Так он сказал. И пропел мне один куплет:

Оглядевшись по сторонам, я увидел крестьян, поля, луга, коров и овец и подумал: да, так и есть, прекрасные луга – прекрасная земля! И наконец-то ощутил, как хорошо вернуться домой.

Моя уверенность в том, что я знаю, где находится усадьба Тросвик, была несколько преувеличенной. Когда я, мальчишкой, работал в Хорттене, я один раз остался в лодке в заливе Тросвик, а другой мальчишка, Нильс, побежал наверх в усадьбу с посылкой – двумя письмами, ящиком сельди и двумя бутылками ликера. Я, можно сказать, почти был там. Посылка, насколько я помню, была от одного торговца, жившего к югу от Холместранда, который лично приезжал в Хорттен и просил, чтобы мы доставили его посылку непосредственно в Тросвик. Содержимое посылки служило явным доказательством хорошо известного обстоятельства, что тогдашний хозяин Тросвика, генерал Сисиньон, имел пристрастие к ликеру и к жареной сельди.

Из-за того, что в усадьбу тогда ходил Нильс и что было это восемь лет назад, каждый новый поворот дороги, петлявшей среди болот, перелесков и небольших хлебных полей, только усиливал мою неуверенность.

Нунций дей Конти сидел на лошади с папскими четками в руках и, с интересом поглядывая по сторонам, перебирал их; его губы слегка шевелились, и мне казалось, что он ведет внутренний разговор с Богом. Я даже испытал нечто, похожее на зависть. Нет, я не утратил веры. Напротив, время, проведенное на факультете теологии вплоть до экзамена на звание теолога, расширило мои горизонты и укрепило меня в вере настолько, что я мог лучше противостоять растущим сомнениям Томаса. Сомнениям, подкрепленным пространными научными аргументами, которыми он часто и более чем охотно делился со мной. Мои теологические познания окрепли, и я был уже способен вести богословские беседы, но что касается практической стороны дела… Мои молитвы казались мне длинными тирадами, пестрящими множеством раздраженных слов, фраз из литургии и вопросов, обращенных к молчащим и недоступным небесам – недоступным, как сказочный замок, – никогда не дававшим ничего, что хотя бы отдаленно можно было принять за ответ. Вид нунция, восседающего с достоинством в седле и непрерывно беседующего с Богом, заставил меня почувствовать себя… – даже не знаю, как это лучше выразить, – почувствовать себя сыном, у которого на глазах отец осыпал слугу дарами и золотом. Несправедливо.

– Спросите у той женщины, – неожиданно сказал он.

– Что спросить?

– Дорогу в Тросвик. Ведь вы не уверены, что мы едем правильно?

Я подъехал к оборванной женщине, которая на опушке леса срезала гроздья рябины.

– Простите, сударыня, не могли бы вы сказать мне… – Больше я ничего не успел произнести, потому что добрая женщина с пронзительным визгом бросила свой мешок и скрылась между деревьями, словно у меня на лбу росли рога.

– Наверное, она очень торопилась. – Я опешил.

– Да, я это заметил, – с намеком на улыбку сказал нунций. – Должно быть, она спешила домой, взглянуть, не пригорела ли у нее каша. К тому же рябина, говорят, ягода горькая, да и рвать ее не разрешено.

Я засмеялся. Женщина наверняка подумала, что мы хотим уличить ее в воровстве.

Вскоре на боковой тропинке я увидел едущего верхом пожилого высокого человека. Он ехал из небольшой находившейся поблизости усадьбы, держался в седле прямо и двумя пальцами крутил густые усы. Длинные седые волосы были собраны в пучок на затылке. Выправка у него была военная, но одежда крестьянская – кафтан из домотканого сукна и грубые рабочие штаны.

– Добрый человек, – обратился я к нему, придержав лошадь. – Не поможете ли вы нам найти дорогу в Тросвик?

Серые, как гранит, глаза уставились на меня; понять, что скрывается в голове у этого человека, было невозможно. Потом, через мое плечо, они остановились на нунции, и что-то в них будто шевельнулось, что-то, на мгновение выразившее узнавание, сдержанный гнев или, быть может, искру надежды? Я не понял, потому что лицо этого человека все время оставалось неподвижным. Взглянув на меня, он коротко ответил, что мы должны подняться на холм, после развилки поехать по левой дороге и тогда вскоре за деревьями увидим здание.

– Спросите у него, живет ли по-прежнему в усадьбе генерал Сисиньон? – спросил нунций у меня за спиной. Я знал ответ, но все-таки повторил крестьянину вопрос нунция.

– Нет. Генерал умер в тысяча шестьсот девяносто шестом году, – коротко ответил крестьянин нунцию.

– Спросите, живет ли по-прежнему в Тросвике патер Веймерс.

Я спросил.

Крестьянин молчал. Серые глаза долго смотрели на нунция, потом скользнули по моей особе, от макушки до самых сапог, и снова обратились на нунция.

– Нет, – бросил он и тронул коня.

Я наблюдал за нунцием, который, наморщив лоб, смотрел ему вслед, и вдруг мне захотелось, чтобы рядом оказался юнкер Стиг с его шпагой. Ответственность! Томас сказал, что я головой отвечаю за этого папского посланца. Но что бы я мог сделать, если б этот крестьянин, этот огромный детина, замыслил что-нибудь недоброе? В его сильных руках я оказался бы чем-то вроде вареного гороха.

Следуя его указаниям, мы подъехали к большому белому зданию, и служанка застенчиво подтвердила нам, что это и есть усадьба Тросвик. Однако ни хозяина, ни хозяйки в настоящее время нет дома, они уехали в Христианию, прибавила она и поспешила в хлев.

Нунций взглянул на парк и сказал, что это подходящее место, где мы можем отдохнуть и подкрепиться взятой с собою пищей. Я привязал лошадей, и мы прошли мимо низкой ограды, окружавшей клумбы и куртины, к лужайке, обсаженной с трех сторон высоким можжевельником, там стояла скамейка.

– Здесь красиво, – заметил нунций. Он остановился и огляделся по сторонам. Пока мой господин бродил по узким тропинкам, я распаковал еду. Мой желудок, который целый день оставался пустым, урчал от предвкушения, но нунций неожиданно ахнул и уставился на что-то под кустами. Он склонился так низко, что видна была только его широкая спина, потом он выпрямился и пробормотал: – Они этого не уничтожили!