Далия Трускиновская - Деревянная грамота

— Ну, Степан Иванович, век не забуду… — прошептала Авдотьица. — А теперь — ничему не дивись, коли что увидишь — ради Христа, молчи!

Не увидел, но услышал Стенька — Авдотьица негромко свистнула, и ей сразу же ответил сильный, долгий и переливчатый свист.

— Конюхи, что ли? — с восхищением произнес Стенька.

— Конюхи, конюхи, — подтвердила девка. — Молчи, говорят тебе!..

Беседуя со сторожем, Стенька повернулся к забору и даже шагнул в сугроб. Когда же он развернулся обратно к улице, то поразился — уже не один возник, а два, запряженных в сани, стояли у перекрестка.

— Стой тут, — велела Авдотьица. — К забору жмись, чтобы тебя не приметили.

А сама поспешила к перекрестку.

Ей навстречу побежал здоровенный парень неслыханного роста, размахивая руками, как будто собирался взлететь. Что-то щелкнуло у Стеньки в башке не видя парня в лицо, он уже знал — точнее, страстно желал знать именно так! кто этот преогромный детина.

И, нарушив распоряжение Авдотьицы, земский ярыжка вдоль забора, стараясь не отлипать от него и потому еле вынимая ноги из долгого и высокого сугроба, устремился к детине.

Одновременно в голове у него сплеталось целое дело! Загадочный парень Нечай, привезенный сгинувшим Перфилием Рудаковым, как-то сразу увязался с той ночью, когда Авдотьица впервые привела Стеньку к белянинскому двору. Ведь и тогда свист звенел точно такой же — мощный, победный! Холодный пот прошиб ярыжку — он понял, что хитрая девка заставила его служить прикрытием для налетчиков. Вот сейчас соберутся они в переулке, а сторож, уверенный, что поблизости слоняется караул, не обратит внимания на голоса и скрип снега!..

Стенька нагнулся и выдернул засапожник. Не то чтобы он был готов жизнь отдать за купеческое имущество — а просто сам ведь, обалдуй, назвал свое имя и прозвание подьячего сторожу! Вот как стрясется беда — так до него в первую голову и доберутся!

Отвагу ярыжки смирило лишь то, что из саней полезли еще люди, причем один, невысокий, в толстом тулупчике, держал на руках темное, продолговатое, вроде завернутого в тряпье и бессильно обвисшего мертвого тела.

Дело стало разворачиваться совсем иным боком. Не грабежом, а хуже того подбрасыванием мертвого тела на купеческий двор.

Тщетно пытаясь угадать в людях у саней приметы конюхов (невысокий доподлинно был Тимофеем Озорным), Стенька замер. Нападать на троих крепких мужиков, один из которых — детинушка Нечай, с засапожником было нелепо.

А Нечай тем временем поймал в охапку Авдотьицу и принялся ее целовать… От звука тех оглушительных поцелуев у Стеньки и вовсе ум за разум зашел. Перестав что-либо понимать, он проскользнул мимо влюбленной пары и направился к саням, искренне надеясь, что слился с белянинским забором и стал неприметен. Стенька хотел понять, что же тут творится, а тогда уж бежать прочь, крича караул, поднимать суматоху и спасать то единственное, что сейчас нуждалось в спасении: собственную спину от батогов.

— Нейдет, Потапыч! — с отчаянием произнес невысокий мужик.

— Погоди, свет, — отвечал Потапыч знакомым голосом. — Может, задержал кто… Боится, может…

— Я еще свистну!

— Не смей. Уж и тот твой свист до Кремля, поди, долетел. Ну как стрелецкий караул пожалует?..

— Бежит, Потапыч, бежит!..

— Мерещится тебе, перекрестись, Вонифатий Левонтьевич…

И оба замерли, вслушиваясь. Замер и Стенька — он понял, кто эти двое: молодой двоюродный брат гостиной сотни купца Андрея Калашникова Вонифатий и того же купца приказчик Потапыч.

— Да бежит же!..

Тут и Стенька услышал скрип по снегу.

Вонифатий Калашников со своей страхолюдной ношей кинулся к калитке, Потапыч — за ним, а Авдотьица с Нечаем — за Потапычем. Тот, во дворе, никак не мог управиться с засовом. Наконец калитка распахнулась — и на улицу выбежала насмерть перепуганная девка лет шестнадцати, без шубки, без шапочки, в одном лишь лазоревом летнике и поверх него — распашнице, с непокрытой головой, в расшитой повязке. Она прижимала к груди немалый ларчик с девичьим добром. И как ни был бел снег под луной, а еще белее казались многоскладчатые кисейные рукава…

— Любушка моя! — воскликнул Калашников. роняя ношу и подхватывая девку на руки. Она, обхватив его за шею, прижалась всем телом. Едва ли не до земли свесилась длинная русая коса-девятиплетка с богатым косником. Потапыч тут же подхватил развернувшуюся шубу и стал кутать девку с головы до ног. Авдотьица же, спешно прикрыв калитку, принялась ногами сгребать и набрасывать на нее снег, ведь заложить изнутри засовом она никак не могла. Нечай стал ей помогать…

— В сани, в сани скорее! В санях наласкаетесь! — подгонял Потапыч. Егорка! Дуня! Будет вам! Притопчите — да и в сани!

— Никто не заметил, никто следом не шел? — беспокойно спрашивал Вонифатий. — Не бойся, Любушка! Если кто выбежит — уж мы его!

— Ах, нет! Не шли следом! — отвечала девка. — Где Дунюшка?

— Тут я, светик! — Авдотьица, подбежав вместе с Нечаем, откликавшимся теперь на имя Егорки, тоже стала кутать беглую девку вместе с ее ларчиком. — Слава Богу, теперь мы тебя не отпустим, Любушка! Ножки-то подогни! Там, в санях, для тебя все есть — и шапочка, и чеботки! Как поедем, как помчимся! Твои-то лишь к обеду спохватятся!

И рассмеялась.

Вонифатий, широко шагая, понес Любушку к саням, кучер на облучке привстал, и кучер этот тоже был Стеньке знаком — из калашниковских людей.

Сообразив, что это за разбой и грабеж, Стенька отделился от забора.

— Вонифатий Иванович! Чем это ты тут тешишься?

Не решительный бой с девичьим вором был у Стеньки на уме — убедившись, что люди — свои, знакомцы, не налетчики, он первым делом подумал про отступное. Ведь стоит сейчас заорать…

— А ты что тут делаешь, дядя? — спросил то ли Нечай, то ли Егорка.

— Оставь его, — велела Авдотьица. — Не до него!

— Нечай! Не признал, что ли? Помнишь, ты у Ивашки Шепоткина жил…

— Да признал! Так ты мне Москву и не показал! И в бани не сходили! тут Нечай внезапно облапил Авдотьицу. — Гляди, какую дородную взял! Во всем Касимове, поди, такой не сыщешь! Гляди! Уж я ее в обиду не дам!

— Да ладно тебе, Егорушка, — неожиданно мягко произнесла бойкая девка, глядя парню в лицо снизу вверх.

— Ты, Степа, помалкивай, — строго сказал Потапыч. — Потом ко мне придешь, потолкуем. А напрасно ты с нами в Соликамск ехать не пожелал…

Стук палки по забору раздался вдруг совсем близко.

— Кто тут балует?! — заорал сторож. — Вот сейчас как кликну караул!

Стенька вовсе не собирался звать на помощь стрельцов, однако волнение было чересчур велико — Нечай и Авдотьица разом и молча ухватили его за грудки. Да и какие тут могли быть слова?

— Да я это! Земского приказа ярыга Аксентьев! — совсем было бойко и басовито, но на последнем слове пустив петуха, крикнул Стенька. Неймется тебе? Так иди блинов поешь, иди выпей! На морозе, гляжу, совсем умишко отшибло!

— То-то… — прошептала Авдотьица. — Что, светы вы мои, — по саням? На Москве свет клином не сошелся!

— И в Соликамске люди живут! — подхватил Нечай. — И в Соликамске попы венчают!..

Вонифатий со своей Любушкой уже полулежали в низких и глубоких санках, Потапыч подтыкал меховую полость. Нечай потащил Авдотьицу за руку, вторые санки двинулись им навстречу. Прямо на ходу парень боком повалился в них, Авдотьица же кинулась сверху и, барахтаясь, они засмеялись.

— Я вас! — прикрикнул Потапыч и с молодой прытью вскочил в те же сани.

— Ги-и-ись! Ги-и-ись!!! — раздалось с первых саней и, получив чувствительный удар кнутом, пошел крупной рысью молодой сильный возник. За первыми санками понеслись и вторые. Стенька стоял столбом, глядя, как улетают в разудалую масленичную ночь Вонифатий с украденной невестой, детинушка Нечай да безмерно счастливая Авдотьица.

Однако надобно было и о себе позаботиться. Калашниковский-то приказчик сколько-то отвалит за молчание, однако спина — не казенная. А коли сейчас поднять тревогу — то можно будет и вывернуться. Поднять шум, начать ломиться в калитку! Мол, вынесли у вас — не понять что, на санях увезли, и мы, Земского приказа людишки, издали заметили, пока добежали — саней и след простыл…

Стенька кинулся к калитке, но услышал вдруг за спиной повелительное слово:

— Стой! Стой, кому сказано?!

Он и встал в пень! Вроде бы все, замешанные в похищении, укатили, так кто же тут еще балуется? Что за баба?..

— Повернись, орясина…

Он повернулся и увидел статную девку, ростом гораздо ниже беглой Авдотьицы, но и не маленькую, а в самый раз.

Девки бояться было стыдно.

— Да ну тебя! — рявкнул он, опять устремившись к калитке.

— Гляди ты, какой шустрый! Видал, куманек? — спросила девка кого-то незримого. — Нет уж, шуму подымать не дадим. Не дадим, куманек?