Чарльз Паллисер - Непогребенный

Однажды в субботу, к концу сентября, пересекая Верхнюю Соборную площадь, я заметил впереди старого джентльмена, знакомого мне в лицо; под мышкой, слева, он нес два каких-то предмета (похожих на большую книгу и пакет), а в правой руке – свой обычный кожаный чемоданчик. Пакет выскользнул, но он, не заметив этого, продолжил путь. Я подобрал пакет и, догнав старика, отдал. Он поблагодарил, и мне показалось, что на него произвели сильное впечатление мое заикание, желтоватый цвет лица и несколько экзотические манеры. Узнав, что я родился в Индии, он заинтересовался, поведал о своей любви к дальним странам и показал книгу, которую держал под мышкой. Он пояснил, что это красивая подборка географических карт, отпечатанная двести лет назад в Лейдене. По его словам, он собирал коллекцию карт и атласов. Он надеется как-нибудь познакомить меня с ней, сказал он. Мне о нем было известно только, что он живет в большом старинном доме в конце Верхней Соборной площади.

Впоследствии я время от времени натыкался на старика и за октябрь и ноябрь побеседовал с ним раз пять, неизменно у задних дверей его дома. Как-то я встретился с ним случайно в субботу, когда на площади было пусто, упомянул, что этот день провожу в одиночестве, и он пригласил меня на чай через неделю, поставив условием, чтобы я никому об этом не говорил; это будет наша тайна, он не поделится ею даже со своей экономкой, а бутерброды и пирожные купит сам. Предположительно я догадывался, чего ожидать: ведь я был уже дважды зван на чай к доктору Шелдрику, который от случая к случаю приглашал к себе в дневное время мальчиков. (Директор об этих посещениях то ли не знал, то ли не заботился – скорее последнее, поскольку они с управителем были стойкими приверженцами Низкой церкви и союзниками в запутанных политических делах капитула.)

Я был по натуре подозрителен и уже умел хранить секреты; как скрытность, так и инстинктивное недоверие к людям были привиты мне с самых ранних лет вследствие упомянутых выше семейных неурядиц, из-за которых мои родители вскоре разъехались. Причастность к так называемому делу Стоунекса повлияла на меня ужасно – и оттого, что никто о ней не знал, мне приходилось еще хуже. В то время я поклялся себе не открывать никому тайн, в которые проник совершенно случайно. (По правде говоря, у меня не было друга, которому я рискнул бы довериться.) Молчание тяготило меня, заставляя чувствовать себя виноватым, но снять с себя этот груз я не мог. Долгое время я хранил в тайне все, что мне было известно, и избегал разговоров на соответствующую тему; и лишь несколько лет назад, когда в одной из газет появилась совершенно нелепая статья, позволил себе отправить туда письмо с исправлением фактических ошибок. Именно это письмо совершенно непредвиденным и ненамеренным образом снова втянуло меня в дело Стоунекса, и оно же, хотя и не впрямую, дало толчок к написанию настоящего «Послесловия» . Кроме несчастных детей бедолаги Перкинса, я, вероятно, остаюсь на сегодняшний день последним в живых из всех жертв этого дела.

И вот в начале декабря, в субботу, я первый раз пересек порог этого дома – первый из двух, поскольку я был там еще лишь однажды. (После смерти старого джентльмена его сестра за считанные месяцы обратила все унаследованное имущество – прежде всего банк, но также и различные владения в городе и окрестностях – в наличные и уехала жить за границу. В доме вскоре обосновалась адвокатская контора Голлопа и Кнаггза, существующая по сей день.)

Чаепитие у старого джентльмена очень мне понравилось. Он усадил меня за стол, сам сел напротив и разговаривал со мной как со взрослым. В отличие от управителя он не стал сюсюкать, а главное, ни словом не упоминал о порке.

Старый джентльмен спросил меня об учебе. Я сказал, что люблю греческий и латынь, поскольку мне нравится преподаватель классических языков, а он признался, что ненавидел этот предмет и знал его из рук вон плохо. (Замечу попутно: благодаря добродушному старому учителю я так пристрастился к классической филологии, что продолжил заниматься ею в частной средней школе, а затем и в Кембридже.) Как я узнал, старый джентльмен тоже обучался в свое время в школе певчих. Мы убедились в том, что по прошествии шести десятков лет в жизни учеников изменилось очень мало. Обнаружилась и еще одна деталь сходства.: по его словам, в моем возрасте он тоже заикался. Мы посудачили об учителях. Мистер Стоунекс спросил меня о помощнике органиста, я мало что смог сказать, и это, кажется, его удивило.

Перед самым моим уходом старый джентльмен спохватился, что забыл об обещанных атласах. Он, на мой взгляд, слишком много времени потратил на рассказы о том, как в детстве хотел стать моряком или исследователем дальних стран, чем и объяснялась его любовь к атласам. От мечты о путешествиях пришлось отказаться: преждевременно умер его отец, оставив на него, совсем молодого, семью. Дальше он в довольно туманных, на мой взгляд, выражениях, заговорил о том, как над ним посмеялась судьба: он спал и видел вернуться в родной город героем – великим воином или смелым путешественником – и пожать лавры всеобщего преклонения, и на его долю в самом деле выпал подвиг, но только тайный. Благодарности и восхищения он не дождался, его подвиг не был признан, а его самого гонят и презирают. Описывая это, он совсем расстроился. Тогда я, конечно, его не понял и только три года назад догадался, что он имел в виду. (Эти ничего для меня не значившие слова я запомнил потому, что вскоре сам сделался хранителем страшной тайны.) Старый джентльмен так увлекся своей историей, что забыл о времени. Звон старинных часов (к счастью, они немного спешили) напомнил нам, что час уже поздний; мне пришлось проститься, так и не увидев хваленые атласы, и хозяин обещал, что вскоре пригласит меня еще раз и я смогу всласть ими налюбоваться.

Мистер Стоунекс проявил ко мне большую доброту, и все же не думаю, что он был очень хороший человек. Определенно, не совсем хороший. Он плохо обошелся со своей сестрой, когда она была совсем юной и ей приходилось трудно. Помню, когда я узнал, что все его состояние отойдет сестре, которая, как оказалось, жила в Харрогейте, едва сводя концы с концами, мне, как и многим в городе, подумалось: ну вот, из зверского убийства старого джентльмена проистекут хоть какие-то положительные последствия. Сестра, как выяснилось, жила несколько лет в крохотном домишке и недавно перенесла удар, приковавший ее к постели. Есть что-то очень романтическое в подобных историях: на забытого родственника, страдающего от болезней и бедности, внезапно сваливается громадное состояние.

Через несколько лет после убийства, в феврале 1903 года, в «Дейли Мейл» появилась статья. По утверждению журналиста, сестра мистера Стоунекса всегда считала, что брат обманул ее при дележе отцовского наследства. В статье пересказывалась эта история. Отец больше любил дочь, чем старшего ребенка; враждебность между братом и сестрой усиливало еще и несходство их характеров: брат был осторожен, необщителен, робок, сестра – темпераментна, склонна к крайностям, не терпела однообразия. Когда умер отец, сестре было четырнадцать, и брат, семью годами ее старше, в отместку стал плохо с ней обращаться.

В шестнадцать лет она была одной из самых богатых наследниц в округе, но брат отказал ей в приданом, отчего молодые люди из благородных семей не спешили претендовать на ее руку. Устав от дурного обращения со стороны брата, она позволила себя соблазнить и увезти человеку много ее старше – актеру, который посетил город в составе театральной труппы. Она и сама пробовала добыть себе пропитание на театральных подмостках, но, за исключением нескольких блестящих успехов в самом начале, карьера не задалась. У нее было все: страсть, убедительность и дерзновенность, однако она не умела держаться в рамках написанного текста и все время импровизировала, в результате другие актеры отказывались выходить вместе с нею на сцену и менеджеры перестали ее нанимать. В последующие годы, по словам сестры мистера Стоунекса, брат все так же удерживал ее долю наследства. Достигнув двадцати одного года, она попробовала заявить о своих правах, но потерпела неудачу, и тогда любовник бросил ее с малолетним ребенком. Автор статьи упоминал, что соблазнитель и сам был связан родственными узами с одним аристократическим ирландским семейством и, невзирая на свой несколько сомнительный способ заработка, не оставлял надежд на выгодную женитьбу.

Все это, разумеется, происходило лет за тридцать до того времени, о котором я повествую: когда я сидел напротив мистера Стоунекса за большим столом в общей комнате и он рассказывал, как ему пришлось пожертвовать своими детскими мечтами. Несколькими годами позднее я предположил, что его мучила совесть за то, как он поступил с сестрой; может быть, он даже видел во мне сына своей сестры, которого прежде прогнал от порога без гроша в кармане. Я ему сочувствовал, поскольку знаю, как давит ощущение вины, ведь если искать среди ныне живущих людей виновника несправедливого и жестокого убийства, о котором сейчас идет рассказ, то это окажусь именно я. Гораздо позже, однако, я убедился в том, что решительно ошибался на его счет.