Борис Акунин - Планета Вода (сборник)

– Дэньги будут, – ответил тот, хитро прищурившись. – Обэщаю.

После этой реплики, вызвавшей заинтересованную паузу, основным кандидатом на роль Кобачевского у Эраста Петровича стал усатый. Он говорил меньше остальных, всем приязненно улыбался и время от времени начинал перешептываться с лысым соседом, который, кажется, был в компании главной персоной.

Без четверти двенадцать молодую даму, требовавшую не забывать о новом годе, наконец услышали.

– Пусть Ильич подведет итоги года! – сказал кудрявый. Остальные его поддержали – с разной степенью энтузиазма, из чего можно было заключить, что отношения между собравшимися непростые.

– Может быть, лучше кто-нибудь из товагищей депутатов нашей поганой Думы? – стал отнекиваться картавый «Ильич». – Огатог из меня, как вам известно, неважнецкий.

Ого, у них тут и депутаты Думы есть, удивился Фандорин. И, приглядевшись, определил, что таковых здесь, пожалуй, аж трое. У народных избранников от привычки к долгим заседаниям вырабатывается совершенно особенная посадка – расслабленно-значительная, с равномерным распределением массы тела на спину и обе ягодицы.

Картавого все-таки упросили. Оратором он и в самом деле оказался так себе. Сначала говорил про разбитое корыто пролетарских надежд и выбор единственно верного пути, про тернистый путь консолидации всех здоровых сил и безжалостную ампутацию гниющих членов. Дальше понес вовсе невнятное – про каких-то «ликвидаторов», «отзовистов», «впередовцев», «августовцев». Всё, как обычно: у эмигрантов на трех революционеров – четыре партии и шесть фракций.

Фандорин перестал слушать чушь и сконцентировал внимание на мостике. Пора бы Цукерчеку уже объявиться.

Стало нервно. Что если вованзухен все-таки подвел?

– Товарищи! Без пяти! – жалобно пискнула молодая женщина. – Давайте все-таки проводим старый год.

– В самом деле, товарищи. Выпьем, – поддержал ее солидный господин в хорошем галстуке, один из тех, кого Фандорин зачислил в депутаты. – А потом, после двенадцати еще раз – за новый. Ну, прощай девятьсот двенадцатый!

Лысый, кажется, был недоволен, что его перебили.

– Ну его к чегту, ваш двенадцатый. Год был говёный, на гадость бугжуáзии. Лично я символически пойду пговожу его в отхожем месте.

– Володя! – укоризненно воскликнула одутловатая дама, но остальные расхохотались, а Володя, он же Ильич (Владимир Ильич?) с шутовской раскачкой направился в сторону коридора.

Ошибся я с Кобачевским, подумал Фандорин и тоже поднялся – бесшумно. Сразу же отступил в тень. И плавно, но быстро двинулся вдоль темной стены.

Время было без четырех минут двенадцать.

Мостик по-прежнему пустовал, но сейчас появится и Цукерчек.

Очень возможно, что он успел обзавестись оружием, а значит брать его в зале, где много людей, не следует.

Ресторанная латрина – место уединенное. Лучше не придумаешь.

Ватер-клозет был под стать заведению – темноватый и не слишком чистый. Эраст Петрович увидел две ноги, торчащие из-под дверцы кабинки (прочие были пусты), и отошел в угол, чтобы оказаться прикрытым дверью, когда она распахнется. Привстав на цыпочки, открутил лампочку.

– Чегт! – донеслось из кабинки.

В туалете стало почти совсем темно, лишь над умывальником горел слабый свет.

– Урррааа!!! – закричали в ресторане. Там грохотали стулья, хлопали пробки. Треск донесся и снаружи – должно быть, начался новогодний фейерверк.

«Поздравляю, сударь, – кисло подумал Фандорин, – вы встречаете новый год в хорошем месте. Стало быть, весь девятьсот тринадцатый будет соответствующим».

Однако Цукерчек опаздывал. На маньяка аккуратности и чистоплотности непохоже.

Человек в кабинке кряхтел и шепотом ругался. Раздался звук слива – Эраст Петрович поморщился.

Наконец-то!

Лысый вышел, остановился у умывальника. Долго мыл руки, разглядывая в зеркале свою малопримечательную физиономию.

А потом Кобачевский (да полно, Кобачевский ли?) как ни в чем не бывало вышел в коридор, обдав Фандорина запахом дешевого одеколона.

Еще не веря в ошибку своей дедукции, Эраст Петрович выскользнул следом.

Проклятье! Лысый шел прямо к столу, по сторонам не смотрел.

Фандорин кинулся к официанту:

– Кто-нибудь сейчас входил? В последние пять-десять минут?

– С новым годом, герр Бальтазар! Никто.

За столами кричали, звенели бокалами, русские хором запели «Вставай, проклятьем заклейменный!». Эраст Петрович оглянулся на них, и вдруг увидел, что стул слева от вернувшегося «Ильича» пуст.

– А где тот господин? – Фандорин схватил полового за плечо.

– Вышел на палубу. Там видно фейерверк.

Обернувшись, Эраст Петрович увидел приоткрытую дверь, в которой чернела приземистая фигура, по-мефистофельски подсвеченная сполохами салюта. Кавказец делал рукой знаки – кого-то подзывал.

Оказывается, лысого. Тот отодвинулся от стола, тихо поднялся.

Оба они никакого интереса не представляли, и скорее всего Фандорин вообще зря тратил время в этом плавучем кабаке, но торчать в зале не было никакого смысла.

Эраст Петрович пересек зал, вышел на холодную палубу.

Сноп разноцветных ракет взметнулся с замковой горы, по водной глади прокатилось эхо.

Куда подевалась эта парочка?

Ветер донес с кормы обрывок негромкого, сердитого разговора – там кто-то выругался. По-русски.

Неслышно ступая, Фандорин приблизился, осторожно выглянул.

У перил стояли двое – кавказец и картавый. Первый разжигал трубку. Огонек спички осветил хмурое скуластое лицо со сдвинутыми бровями.

– Что значит «согвалось»? – раздраженно выговаривал ему «Ильич». – А вы говогили: надежный человек. Откуда вы его взяли?

– В Нарыме, на пэрэсылке. – Кавказец задул спичку и плавным, восточным движением прижал руку к груди. – Вы меня знаэте. Я люблю полэзных людей коллекционыровать. А этот вэсьма полэзный – эсли правилно его исползовать. Он – как известный вам Камо. Даже лучше. Камо – добэрман, а этот – булдог. Ну, не повэзло чэловеку.

– Я, батенька, в собачьих погодах не газбигаюсь, – проворчал второй. – Мне нужна гагантия, что деньги будут и незамедлительно. А ваш Сахагок или как там его – кгетин!

Вот теперь Фандорин услышал достаточно.

Больше не таясь, он шагнул на корму. Беседующие вздрогнули – невесть откуда взявшийся человек в черной маске напугал их.

– Вот что, г-господа революционеры, – грозно объявил Эраст Петрович. – Если вы мне немедленно не скажете, где Цукерчек, я возьму вас за шиворот и оттащу в полицию как соучастников ограбления с человеческими жертвами.

– Этот человек сидел за соседним столом, – сказал кавказец «Ильичу». – Я еще подумал, не шпык ли.

Фандорин взял одной рукой за локоть левого, другой правого – и сдавил так, что оба вскрикнули: один тонко, второй глухо.

– Мне п-плевать на ваши заговоры, но Болеслав Ружевич убил четырнадцать человек, и от возмездия он не уйдет. Где он? – перешел Эраст Петрович на свистящий шепот.

– Если скажем, вы оставите нас в покое? – спросил лысый, не делая попытки высвободиться.

– Да. Болтуны – не по моей части. Я истребляю жестоких убийц.

– Скажите ему, – пожал плечами картавый. – Газ ему так нужно. Вы же видите: это господин сегьёзный.

Кавказец показал трубкой на реку.

– Толко что был здэс. На лодке приплыл, на лодке уплыл. Вон он.

По небу снова рассыпались красные, синие, желтые и зеленые огни. Фандорин рассмотрел посередине реки лодку. Она медленно двигалась против течения к ажурному силуэту железнодорожного моста.

Перегнувшись через борт, Эраст Петрович увидел пришвартованный ялик.

Не теряя ни секунды, спрыгнул вниз. Удержал равновесие. Поднял со дна весла. Вставил в уключины. Оттолкнулся от дебаркадера, мощными гребками погнал лодку вперед.

– Хорошо грэбет, Владымир Илич, – сказал кавказский человек. – Пожалуй, догонит.

– Очень возможно. – В узких глазах картавого блеснула ироническая искорка. – Воспользуемся случаем потолковать наедине и начистоту. А идиоты пускай себе плавают, чегт с ними… Нуте-с, батенька Иосиф Виссагионович, скажите: куда ж нам плыть?

Держитесь поближе, Финч. Он что-то задумал. (англ.)

Маса, молчать! (яп.)

Чтобы наверняка (нем.)

Волкодавов (нем.)

Большая ошибка (нем.)

Майор (яп.)

Маньяк (яп.)

Босс (яп.)

Иуда! (польск.)

Немножко терпения, мое маленькое сокровище. Твой муженек уже не так молод. (нем.)

Позвольте мы поможем, господин. (нем.)